Машина пробуждения

Маларк остановился у деревянных ворот через дорогу от закрывающегося кафетерия. Парочка старичков рубилась в домино, но, если не считать их да виноградной лозы, обвившей изгороди по обе стороны аллеи, больше никого вокруг не было. Аллея казалась старой. Уж не вернулись ли они на Липовое шоссе? Точно не Неподобие. Покабогат сильнее обветшал. Может, Высоты Амелии? Или Чепрачка?

Маларк указал пальцем в утреннее небо. Солнца поднялись уже до середины афелия, двигаясь в унисон. Стало быть, параллельный, двойной день. Небо обещало быть безоблачноголубым вплоть до самого вечера. А значит, будет стабильно и то хрупкое место, где встречались волшебство и технологии, которое Маларк называл Звездным Водопадом. Кусочек связанного в узелок пространства, втиснутого где-то между аллегориями лилий и кувшинок; возможно, он появился в результате случайного сдвига в механизме пространства и времени или же служил напоминанием о некоем давно забытом проекте по метафизическому проектированию, как, к примеру, развалины заброшенного бульвара в окружении переполнившихся фонтанов. Маларк знал множество способов вернуться к дому Шкуры Пересмешника в Анвитинском проулке, но этот нравился ему больше всего. К тому же великану показалось, что так он произведет на Никсона положительное впечатление и докажет, что не стоит ради ложного чувства самосохранения обрывать все ниточки, связывающие его с детством. Цинизм этого немальчика еще не дошел до той стадии, когда его нельзя превратить в здоровое юное ехидство.

Маларк покачал головой. До чего он дошел – коротает время до конца всего сущего тем, что пытается научить какого-то перерожденного кретина ценить чудеса. Это все ее вина. Это она приручила его!

– Хочешь увидеть нечто невероятное, Никсон? Безобидное, смею тебя заверить, но совершенно невозможное – ни при каких обстоятельствах.

– Очень любезно с твоей стороны, здоровяк, но, спасибо, я и без того на сотню жизней вперед насмотрелся на «невероятное».

– Не думаю, что ты видел такое, – чуть наклонил голову Маларк, – маловато пока пожил. Трюк простой, зато как приятно смотреть, какую радость он вызывает у детей.

– Сколько раз повторять: я не ребенок. И, если ты не заметил, в этой жизни все зачастую не то, чем кажется.

– По моим стандартам ты еще дитя.

Маларк одарил Никсона проказливой улыбкой. Этот паренек не угодит в западню, куда попадают столь многие из подобных ему, – он уже не вспоминает о могуществе и привилегиях, которыми когда-то наслаждался. Несмотря на скверный характер, Никсон смирился с правдой: прошлое – это только прошлое, как бы отчаянно ты ни пытался цепляться за него. «Прошлое, – подумал Маларк, решив попрактиковаться в понимании людей и использовав собственную метафору Никсона, – подобно отработанному ракетному топливу. Его не применить повторно, даже если удастся поймать отстреленную при запуске ракеты ступень». Никсон мог сколько угодно плеваться ядом, но он уже перешел на новый уровень. Он не повторит судьбы своей родившейся на две тысячи лет раньше предшественницы – Теи Филопатор.

Никсон внимательно посмотрел на могучего охотника.

– Кто ты вообще такой, приятель?

– Помнишь ту женщину, что нанимала тебя вчера? Надеюсь, описание не слишком размытое?

– Куколку с целым ворохом монет? – воскликнул Никсон. – Да, такую забудешь! Красные волосы, из одежды одно неглиже, ножки гладкие, точно плавленый сыр, а пальчики такие, что их хочется целовать целый день? О да, я ее отлично запомнил.

Маларк моргнул.

– Я ее муж.

Никсон не обладал должным чувством такта, чтобы устыдиться. Вместо этого, он присвистнул:

– Везучий ублюдок!

– Что-то вроде того, – кивнул охотник. – Но тебе следует называть меня Маларк; моя жена вряд ли оценит имя «везучий ублюдок».

– Маларк, значит. – Никсон протянул свою детскую ладошку. Охотник пожал ее со всей серьезностью, какую требовал к себе этот малыш, и тот одобрительно кивнул. – Рад, что вы семейный человек. Прошу простить за возникшее недопонимание. Не так-то просто привыкнуть к тому, что снова молод, верно?

– Не думаю, что вообще можно привыкнуть к тому, что стал тем, кем не являлся изначально, – ответил Маларк, улыбнувшись уголком рта.

Пожалуй, ничего более близкого по смыслу к «да» Первый человек и не мог ответить. Впрочем, кем бы ни был по своей сути Маларк, Никсон заметил, что его спутник цитирует чье-то изречение. Немальчик был готов биться об заклад, что слова эти принадлежат жене охотника.

– Ну, как-то так. Что ж, показывай, – пожал плечами Никсон.

Заскрипев, распахнулись ворота, и Маларк подтолкнул Никсона к небольшому дворику: потаенное зеленое царство, живущее позади всякого личного дома в любой из возможных вселенных, – тайный изумрудный мирок, где матери растят ирисы, пересаженные с клумб бабушек… сады нашего детства. Электрические лампочки в форме перчиков халапеньо или звезд, ветхая скамейка, жестянка с окурками. Ты можешь уметь менять тела, жить на плавучем континенте, приводимом в движение пением птиц, или под звездами на берегу огромного промышленного массива, но везде, где есть города, обязательно найдутся и такие вот укромные уголки, где устраиваются праздники на свежем воздухе, а на подоконниках зеленеет помидорная рассада. Люди не так уж различаются в своих предпочтениях, когда речь заходит об уюте, – эта мысль заставила Маларка улыбнуться, когда он вспомнил свое недавнее приключение в пивном бочонке.

Никсон вошел в сад и скептически покосился на великана.

– Отлично. Помидорчики и рождественские гирлянды. Спасибо тебе огромное, приятель.

Будь Маларк человеком, он бы закатил в этот момент глаза.

– Обернись, Никсон.

Подчинившись, немальчик был вынужден молчаливо признать, что его и в самом деле впечатлило это простое безоблачное голубое небо, проглядывающее сквозь зеленую листву. С двух сторон за кирпичной оградой дворика возвышались другие дома, но вот с той стороны, откуда Никсон только что пришел, не было никаких построек. Удивительно, но там он и в самом деле видел только голубое небо.

«Странно, – подумал Никсон, – не ожидал, что хоть где-то в окрестностях найдется пейзаж, где ничто не загораживает горизонт… Ой».

Небо уходило вдаль, и там вновь начинались городские кварталы с несуществующим горизонтом. Никсон смотрел на длинную ленту неба, кажущегося одинаково глубоким как вверх, так и вниз, – они словно стояли на краю летающего города.

– Ого, – хмыкнул Никсон, – неожиданно. А куда подевалась земля?

Маларк пожал плечами:

– Начнем с того, что земли здесь никогда и не было. Просто кусочек неба. Понятия не имею, как так вышло, да меня это никогда и не интересовало ввиду полной бесполезности. Да, этот отрез неба зажат между городскими кварталами, словно котлета меж двух кусочков булки.

Никсон заглянул за край, наклонившись совсем чуточку, и тут же подался назад. Внизу не было ничего, кроме бесконечного, идеально голубого неба.

– Ого! – вновь хмыкнул он, на сей раз даже почтительно. – Такой вид за окном не купишь, да?

– За деньги? Нет.

Немальчик посмотрел на Маларка почти как маленький сын на отца.

– Надеюсь, тебе не придет в голову ущипнуть меня за щечку?


Маларк похлопал его по спине.

– Рад, что тебе здесь понравилось.

– Мне нравятся деньги и жареное мясо. – Никсон отбросил его руку. – Но да, видок совсем неплох. Впрочем, – немальчиком вновь начала овладевать подозрительность, – это местечко также вполне сгодится, чтобы избавиться от какого-нибудь лоха. Я за тобой слежу. И подыскал бы себе, что ли, рубашку, приятель.

Маларк даже бы посмеялся, не будь подозрительность мальчика столь патологически глубокой. Поэтому он только сложил руки и кивнул:

– Поступай так, как сочтешь безопасным, Никсон.

– Ну да, – качнул головой немальчик. – Ну да… Жаль только, не всегда то, что кажется безопасным, таковым оказывается.

В этот раз засмеялись оба.

– На свете полно людей, которые не усвоили этот урок даже после множества жизней.

– Как-то так, – пожал плечами Никсон. – Все приходит с опытом, да?

Небо заметно потемнело по сравнению с тем, каким было буквально несколько секунд назад, и Маларк решил, что поспешил с выводами.

– Скажи, Никсон, что ты думаешь о том, чтобы позавтракать?

Упоминание о еде моментально разрушило весь скептицизм неребенка.

– Скажу: «Я только за!»

Маларк повернулся к стене, приложил ладонь к кирпичам, одновременно другой рукой сдавливая одну из бусинок ожерелья на своей шее. Могучие мускулы его разума сжались в том смысле этого слова, что был недоступен пониманию смертных. Воздух зазвенел и поплыл сладкой патокой, а в следующее мгновение Звездный Водопад исчез. Не стало странного неба. Лилии и кувшинки умчались прочь. Пытаясь побороть головокружение, Никсон вдруг почувствовал аромат жарящегося бекона и яиц. Когда и немальчик исчез из Неоглашенграда, на лице его сияла голодная улыбка.



Люди «Оттока» почти непрерывно поддерживали связь, хотя он не понимал пока, является ли это особенностью их культуры или же просто необходимо для подготовки очередных нападений. Над крышами разносились короткие трели голосов, птичий гомон, служивший источником самых свежих новостей: о перекрытых проходах, провалившейся черепице, о том, где безопасно передвигаться, а где – не очень. Он не понимал их слов и не мог встроиться в их мысли – это он понял сразу, как только в его сознании оформилось само понимание процесса «встраивания». Во всяком случае, время, проведенное с Теей, его хотя бы чему-то научило.

Купер умел чувствовать страх, но Мертвые Парни и Погребальные Девки, задорно перекрикивавшиеся, пока мчались по крышам Неоглашенграда, похоже, почти ничего не боялись, а потому возможности Купера были весьма ограничены. Вероятно, успешно выполненное задание будило в них эту беспечную отвагу, но не исключено, что причина таилась куда глубже. К примеру, мертвые повелители могли просто ограничить их способность испытывать страх. Быть может, личи высасывали его из их тел подобно крови.

Судя по лицу Марвина, тот получил какое-то беззвучное известие, и вот они уже сменили маршрут, которым направлялись к подпирающим небеса башням, и их верхние этажи пылали так ярко, что спорили с обезумевшими солнцами. Но сам Купер не смог ничего уловить ни в сознании Марвина, ни остальных – не помог ему даже тот краткий миг, когда орда облаченных в черное юношей, испуганно расширив глаза, с вдруг учащенно забившимися сердцами сиганула с высоченного здания; секундный взрыв паники, когда вытянутые руки заскользили по мокрым веревкам. Даже это не позволило Куперу ничего услышать.

Он без всякого труда приземлился следом за Марвином, превратив падение в гасящий инерцию кувырок в то же мгновение, как ноги коснулись мостовой, – Купер понимал, что внезапно проявившийся акробатический талант зависит вовсе не от его собственной одаренности, но от знаний и умений всего «Оттока», каким-то образом сливавшихся воедино для всех. Также Купер ощущал, что забыл о чем-то важном, о чем-то, что должно его тревожить, но всякий раз, как его мысли обращались к Сесстри, Эшеру или же к тому, что его положение с каждой минутой становится все более угрожающим, Марвин сжимал его ладонь и притягивал поближе к себе, после чего все, что волновало Купера, – похоть и неутолимая жажда приключений.

Марвин, словно по мосткам, побежал по одной из огромных цепей, под углом выраставшей из дороги. Купер заскользил по заржавленному металлу и, оступившись, вцепился в спутника, чтобы не упасть. Протянувшаяся к нему рука Марвина напомнила Куперу о ворчуне Никсоне и его помощи; интересно, что сталось со сварливым мальчишкой и удалось ли тому найти себе футболку по размеру?

– Это же опасно, – вяло пробормотал Купер, когда Марвин помог ему подняться на ноги.

Что именно вкладывал он в слово «опасно»? Скачки по крышам? То, что позволил Марвину увлечь себя навстречу неизвестности? Или вообще весь этот город? Слова сорвались с его языка прежде, чем он успел их осмыслить. Его сознание было притуплено и остаточными последствиями наркотических грез, подаренных царицей Нила, и адреналином, захлестнувшим его за время бега в «Оттоке».

Марвин поморщился.

– Мы живем наверху, где по-настоящему опасно, – промурлыкал он, указывая пальцем куда-то в небо.

Проследив за этим жестом, Купер увидел свет зарева, пылающего на верхних этажах разрушающихся небоскребов. Темные тучи – след, оставленный мертвыми владыками и их прислужниками, – непрерывно кружили над головой. Там, на этой высоте, подобно облепившему ветви снегу, сгрудились Мертвые Парни и Погребальные Девки, певшие осанну своей возлюбленной нежити, повелителям, чья кожа была холодна как лед, которых сам Купер отчасти боялся, а отчасти до безумия хотел увидеть собственными глазами.

«Здесь все поклоняется смерти, – подумал он, спрыгивая с цепи на очередную крышу, сжимая руку Марвина. – И смерть приходит в большем числе обличий, чем можно было бы себе представить».

Проулок, протянувшийся далеко внизу, казался не более чем узкой темно-серой чертой.

– Купер!

Голос женщины перестал рыдать и теперь выкрикивал его имя. Она была напугана, одинока и заточена где-то там, наверху. Всякий раз, когда он слышал ее, этот голос звучал для него так, словно бы в его голове одновременно забили в набат все колокола Неоглашенграда. И, сравнив этот зов и страсть, которую внушал к себе Марвин, Купер не был столь уж уверен, что именно заставило его принять решение.

– Мы живем наверху, – повторил Марвин. – Мы можем цепляться за их хвосты и летать.

«Чьи хвосты?» – подумал Купер. Он знал только то, что «Отток» служит какой-то нежити, но не более. Он поежился, однако продолжал бежать следом.

Увидев башни вблизи, Купер обратил внимание, что их различия между собой столь же апокалиптичны, как и у всех прочих строений этого города. Вот небоскреб, словно бы похищенный с Таймс-сквер, – зеркальные стекла, прямые углы и темные рекламные экраны, к которым когда-то было подведено электричество. А рядом – спиральная башня, похожая на бивень нарвала; она стоит вертикально, а в верхних ярусах, словно во флейте, проделаны отверстия, где ветер высвистывает свою одинокую песню. Одни были сложены из камней, в то время как другие казались вырезанными из огромного скального монолита; здесь были постройки целиком из однотонного или же мозаичного стекла, а по соседству с ними возвышалось огромное дерево, где шерстистая листва прикрывала пульсирующие поры в стволе. Не наблюдалось и заметной логики в том, какие из башен не были охвачены пожаром, а какие пылали, но не разрушались под воздействием огня. Однако даже в пламени непринужденно порхали черные тени, – похоже, в список того, чего не боятся культисты «Оттока», следовало добавить также и огонь.

– Кууууперрр!

– Кто построил эти башни? – спросил Купер у Марвина, не слишком рассчитывая на ответ; ему просто было необходимо заглушить кричавший в голове голос.

– Мы этого не знаем. Они не настолько древние, как Купол или хотя бы то же Апостабище, но уже стояли здесь задолго до нашего появления. Гестор, наш предводитель, утверждает, что их украл, можно сказать, просто выдрал из родных миров один тиран, пытавшийся построить город башен. Дориан же говорит, что все это вздор, но ему никто не верит.

Купер был склонен скорее согласиться как раз с последним, но вслух этого произносить не стал – здесь ощущалось дыхание столь седых времен, что даже Рим начинал казаться не старше Левиттауна. Понимание того, что когда-то этот город выглядел совсем иначе, было вырезано в сознании Купера словно руна; его воображение воссоздавало красоты, некогда свойственные этим местам, и долгие эпохи, постепенно превращавшие изначальный пейзаж в палимпсест развалин: первобытные джунгли; город света, возведенный сородичами богов; лес башен; герметичный Купол и отравленные небеса. Не было ли все это кривым отражением чего-то более значительного и древнего? Неужели в мире не осталось ничего достойного поклонения? Во всяком случае, не здесь, не сейчас. В Неоглашенграде свято чтили только Смерть и свободу, не находя между ними никакой разницы.

Марвин взобрался по стене и застыл наверху в триумфальной позе, улыбаясь оставшемуся внизу Куперу, протянувшему к нему руки.