Мартин Иден
Часть 12 из 34 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Чего тебя несет, к девчонке?
– Нет, сэкономлю два с половиной доллара на железнодорожном билете. Хочу обменять книги в библиотеке.
– Послал бы срочной почтой. В один конец всего четвертак.
Мартин призадумался.
– А завтра передохни, – настаивал Джо. – Без роздыха не вытянешь. По себе знаю. Я вчистую вымотался.
Оно и видно было. Всю неделю он яростно работал, неутомимо отвоевывал у времени секунды и минуты, ловко избегал промедлений и сокрушал препятствия, источал неодолимую энергию, – мощный человек-мотор, он работал, не щадя сил, все горело у него в руках, и вот теперь, завершив недельный труд, он был в полном изнеможении. Он вконец умаялся, вымотался, измученное красивое лицо осунулось. Он вяло попыхивал сигаретой, и голос звучал до странности глухо, бесцветно. Огня, живости– как не бывало. Жалкая это была победа.
– А на той неделе опять начинай сызнова, – грустно сказал он. – И на черта мне это сдалось? Бывает, рад бы податься в бродяги. Ихний брат не работает, а с голоду ж не помирает. Слышь! Сейчас бы кружку пива, да пороху не хватает топать за ней в поселок. Ты не дури, оставайся, а книжки свои пошли срочной почтой.
– А все воскресенье что тут делать? – спросил Мартин.
– Отдыхать. Ты сам не знаешь, до чего замучился. Да я в воскресенье вовсе замученный, газету и то читать сил нет. Раз было захворал я тифом. Два месяца с половиной в больнице отлежал. И никакой тебе работы. Во была красота.
Мартин принял ванну, а после ванны оказалось, Джо исчез. Скорей всего пошел выпить кружку пива, решил Мартин, но прошагать полмили, лишь бы в этом удостовериться, слишком длинное путешествие. Он скинул башмаки, лег на кровать и попытался сообразить, что делать дальше. За книгу и не брался. Такой он был измочаленный, даже в сон не клонило. и он лежал, оцепенев от усталости, почти без мыслей, до самого ужина. Джо к столу не явился, и лишь когда Мартин услышал слова садовника, мол, Джо. видать, загулял в баре, он понял, что к чему. Сразу после ужина он лег спать, а поутру решил, что отдохнул на славу. Джо все не возвращался; Мартин раздобыл воскресную газету и улегся в тенистом уголке под деревьями. Он и не заметил, как прошло утро. Спать он не спал, и никто его не тревожил, а меж тем газета осталась недочитанная. Он опять взялся за нее после обеда, и тут его сморил сон.
Так прошло воскресенье, в понедельник он уже крутился как белка в колесе, разбирал грязное белье, а Джо, крепко обвязав голову полотенцем, со стонами и проклятьями запустил стиральную машину и перемешивал жидкое мыло.
– Просто не могу без этого, – объяснил он. – Как подходит вечер субботы, должен выпить, хоть тресни.
Прошла еще неделя, великое сражение, что ежедневно затягивалось до позднего вечера при электрическом свете, завершилось победой в субботу в три часа дня, и Джо вкусил свой миг убогого торжества, а потом его опять потянуло искать забвения в ближнем кабаке. Мартин и это воскресенье провел как первое. Спал в тени деревьев, с трудом, бесцельно проглядывал газету, не один час провалялся так, ничего не делал, ни о чем не думал. Слишком его сморило, и никакие мыслей не было, одно лишь недовольство собой. Он был сам себе противен, словно что-то в нем подгнило или вылезла наружу какая-то сидевшая в нем мерзость. Божественный огонь в нем угас. Честолюбие притупилось, Мартин уже не ощущал его уколов, не хватало жизненной силы. Он был мертв. Казалось, мертва душа. Он обратился в скотину, в рабочую скотину. Стал слеп к красоте солнечных лучей, просквозивших зеленую листву, и глух к лазури небосвода, которая, бывало, нашептывала ему о просторах вселенной, о тайнах, трепетно ждущих– когда же их раскроют. Жизнь казалась нестерпимо бессмысленной и скучной, от нее мутило. Зеркало внутреннего зрения скрыла черная завеса, а воображение лежало в затемненной больничной палате, куда не проникал ни единый луч света. Он завидовал Джо – там, в поселке, он буйствует и дебоширит, хмельной дурман бродит у него в голове, бушует хмельная радость и льются хмельные слезы, он неправдоподобно, восхитительно пьян и не помнит об утре понедельника, о предстоящей неделе убийственного труда.
Миновала третья неделя, и Мартин возненавидел себя, возненавидел жизнь. Угнетало ощущение, что он неудачник. Не зря редакторы отвергали его писанину. Теперь он ясно это понимал и смеялся над собой и над своими мечтами. Руфь вернула ему «Голоса моря» почтой. Письмо ее он прочел равнодушно. Она всячески постаралась убедить его, что стихи ей понравились, что они хороши. Но лгать она не умела, не умела и обманывать себя. Она считала, что стихи не удались, и по каждому вымученному, неглубокому суждению он чувствовал, что она их не одобряет. Что ж, она права. Перечитывая теперь стихи, Мартин твердо в это уверовал. Чувство красоты, ощущение чуда покинуло его, и. читая стихи, он поймал себя на недоумении: с чего ему вздумалось такое написать? Смелость языка показалась ему смехотворной, меткие выражения – уродливыми, все было нелепо, фальшиво, неправдоподобно. Будь у него силы хоть на какое-то действие, он сразу бы сжег эти свои «Голоса». Но чтобы швырнуть их в огонь, надо было еще пойти в котельную, гостиницы, стихи того не стоили. Всю энергию поглощала стирка чужого белья. Для своих дел ее не осталось.
Вот в воскресенье он непременно возьмет себя в руки и ответит Руфи. Но в субботу днем, когда он вымылся после работы, его охватило неодолимое желание забыться. «Пойду-ка я гляну, как там Джо», – сказал он себе и сразу же понял, что лжет. Но осмыслить, откуда эта ложь, недоставало сил. А и были бы они, все равно не стал бы он об этом думать, хотелось одного – забыться. Медленно, небрежной походкой двинулся он в поселок, и чем ближе к кабачку, тем быстрей, против воли, шагал.
– А я думал, ты непьющий, – такими словами встретил его Джо.
Мартин не унизился до оправданий, он спросил виски, налил себе полный стакан и только тогда передал бутылку Джо.
– Давай поживей, – сказал он резко. Джо замешкался с бутылкой, и Мартин не стал его ждать, залпом выпил и налил еще.
– Теперь могу тебя подождать, – мрачно сказал он, – а только поторапливайся.
Тот поторопился, и они выпили вместе.
– Допекла тебя работенка, а? – спросил Джо. Мартин не пожелал об этом говорить.
– Работа – сущий ад, верно, – продолжал Джо. – А только обидно мне глядеть, что ты запил, Март, ох, обидно. Ну, бывай здоров!
Мартин пил молча, отрывисто заказывал еще выпивку, и буфетчик, женоподобный малый с голубыми слезящимися глазами и волосами, зализанными на прямой пробор, уже трепетал перед ним.
– Стыд и срам, как из нас, бедолаг, все соки выжимают, – заметил Джо. Зашибаю я здорово, а то спалил бы ихнюю лавочку да и смотался. Только то их и спасает, что зашибаю, верное слово.
Но Мартин промолчал. Еще стакан, еще, и наконец он ощутил, как наползает хмельной дурман. Теперь-то он ожил – впервые за три недели он ощутил дыхание жизни. Вернулись мечты. Вырвалось из темной больничной палаты воображение, яркое, пылающее, и пошло его соблазнять. Ясней ясного стало зеркало внутреннего зрения, и снова в нем засияли, мгновенно сменяя друг друга, мимолетные образы. Чудо и красота идут с ним об руку, снова он всемогущ. Он пытался рассказать про это Джо, но у Джо были свои видения – наивернейшие планы, как сбросить ярмо прачки и гладильщика и самому стать владельцем распрекрасной паровой прачечной.
– Слышь, Март, уж у меня ребятишки работать не будут, нет, нипочем. А после шести ни одна живая душа не будет работать. Слышь, чего я говорю? Машин будет вдосталь и рабочих рук, не к чему надрываться с утра до ночи, и вот убей меня бог. Март, я тебя поставлю управляющим, будешь ты тут старшой. Я уже все обмозговала Бросаю зашибать и два года коплю деньгу… накоплю, а потом…
Но Мартин отвернулся, предоставил ему делиться своими планами с буфетчиком, а после отвлек этого достойнейшего мужа, пускай подаст выпить двоим вновь пришедшим– двум фермерам, которые охотно приняли приглашение Мартина. Мартин был неслыханно щедр, угощал всех и каждого– батраков, конюха, подручного садовника и самого буфетчика и вороватого бродягу, что проскользнул сюда как тень и как тень маячил в конце стойки.
Глава 18
В понедельник утром, загружая первую партию белья в стиральную машину, Джо кряхтел и охал.
– Слышь, Март…– начал он.
– Отвяжись! – рявкнул Мартин.
– Прости, Джо, – сказал он в полдень, когда они сделали перерыв на обед. Джо чуть не прослезился.
– Ничего, дружище, – сказал он. – В аду крутимся, другой раз и. не стерпишь. А знаешь, я вроде полюбил тебя, право слово. Потому и обидно сделалось. Я как спервоначалу на тебя глянул, ты мне по душе пришелся.
Мартин пожал ему руку.
– Давай смотаемся, – предложил Джо. – Ну ее, эту прачечную к чертям, пойдем бродяжить. Я отродясь не пробовал, а сдается мне, невелика хитрость. И ничего делать не будем. Ты только подумай – ничего не делать! Я когда хворал тифом, в больнице лежал, во где была красота. Еще бы разок захворать.
Медленно тащилась неделя. Гостиница была, переполнена, и прачечную без конца заваливали фасонным бельем. Джо и Мартин совершали чудеса доблести. Они сражались до поздней ночи, при свете электричества, еду глотали наспех, успевали даже поработать полчаса до завтрака. Мартину стало не до холодных ванн. Каждый гнал, гнал, гнал, и Джо властно подгонял мгновенья, старательно собирал их в стадо, не терял ни единого, без конца пересчитывал, точно скупец золото, крутился как одержимый, как бешеный, неистовая машина, и помогала ей вторая искусная машина, которая думала, будто была когда-то человеком, неким Мартином Иденом.
Но подумать удавалось лишь в редкие минуты. Жилище мысли было заперто, окна заколочены досками, а сам он– только призрачный сторож. Всего лишь тень. Джо прав. Оба они тени, и нескончаем тяжкий труд в преддверии ада. Или все это сон? Минутами, когда в жаркой и паркой духоте он водил по белью тяжелыми раскаленными утюгами взад и вперед, ему чудилось, все это и впрямь только сон. Совсем скоро, или, может, через тысячу лет, он проснется в своей каморке, подле стола в чернильных пятнах, и примется писать с того места, где остановился накануне. Или, может, и это был тоже сон, и он проснется, когда пора будет стать на вахту, вывалится из койки в кренящемся кубрике, поднимется на палубу, под тропические звезды, возьмется за штурвал и его обдует прохладным пассатом.
Настала суббота и все та же бесплодная победа в три пополудни.
– Чего ж, пойду выпью пивка, – сказал Джо странно бесцветным голосом, означавшим, как всегда после рабочей недели, совершенный упадок сил.
И вдруг Мартин словно проснулся. Открыл сумку с инструментами, смазал велосипед, смазал передачу, отрегулировал подшипники. Джо только еще плелся к кабаку, когда Мартин промчался, мимо, – он низко пригнулся к рулю. Мерно и сильно, вовсю мочь жал на педали, в лице решимость одолеть семьдесят миль, подъемы, спуски, дорожную пыль. Ночевал он в Окленде, в воскресенье проделал семьдесят миль обратного пути. А утром в понедельник, усталый, начал новую рабочую неделю. Зато остался трезв.
Миновала пятая неделя и шестая, Мартин жил и работал, как машина, в нем сохранялся лишь проблеск чего-то, лишь теплилась в душе искра и каждую субботу и воскресенье заставляла его с бешеной скоростью одолевать сто сорок миль. Но это был не отдых. Это действовала некая сверхмашина, помогая затушить искру– единственное, что еще осталось в нем от прошлой его жизни. В конце седьмой недели, почти бессознательно, не в силах противиться, он поплелся вместе с Джо в поселок, и утопил жизнь в вине, и обрел жизнь до утра понедельника.
А потом опять в конце каждой недели одолевал на велосипеде сто сорок миль, вытеснял оцепенение от безмерно тяжкой работы новым оцепенением от усилий уж вовсе непомерных. В конце третьего месяца он в третий раз пошел с Джо в поселок. Он забылся, и снова жил, и, ожив, в миг озарения ясно увидел, что сам обращает себя в животное– не тем, что пьет, но тем, как работает. Пьянство – следствие, а не причина. Оно следует за этой работой так же неотвратимо, как вслед за днем наступает ночь. Нет, обращаясь в рабочую скотину, он не покорит вершины
– вот что нашептало ему виски, и он согласно кивнул. Виски – оно мудрое. Оно умеет раскрывать секреты.
Он спросил перо, бумагу, заказал выпивку на всех и, покуда все вокруг с воодушевлением пили за его здоровье, оперся на стойку и нацарапал несколько слов.
– Это телеграмма, Джо, – сказал он– На, читай.
Джо читал с пьяной добродушной ухмылкой. Но прочитанное, похоже, отрезвило его. Он с упреком глянул на Мартина, на глазах выступили слезы, потекли по щекам.
– Неужто бросаешь меня, Март? – уныло спросил он.
Мартин кивнул, подозвал какого-то парня и велел снести листок в телеграфную контору.
– Погоди! – еле ворочая языком, пробормотал Джо. – Дай сообразить.
Он ухватился за стойку, ноги подкашивались, Мартин обнял его за плечи, чтоб не свалился, покуда соображает.
– Пиши, оба уходим, стирать больше некому, – вдруг объявил Джо. – Дай-ка, я подпишу.
– А ты-то с чего уходишь? – спросил Мартин.
– С чего и ты.
– Но я пойду в море. А ты не можешь.
– Ага, – был ответ, – зато я бродяжить могу, вот что.
Мартин посмотрел на него испытующе и потом воскликнул:
– Черт подери, Джо, а ведь ты прав! Бродягой быть куда лучше, чем ломовой лошадью. Поживешь, парень! Ты ж еще никогда и не жил.
– Нет, я раз в больнице лежал, – возразил Джо. – Во была красота. Тифом хворал… я тебе не рассказывал?
Мартин переправил в телеграмме, что расчет берут двое, а не один. А Джо меж тем продолжал:
– Про выпивку в больнице и думать забыл. Чудно, правда? Ну, а работаешь весь день как вол, тут уж без выпивки нельзя. Примечал, как повара напиваются? Жуть!.. И пекари тоже. Такая у них работа. Им без выпивки никак нельзя.. Слышь, дай-ка я заплачу половину за телеграмму.
– Давай бросим жребий, – предложил Мартин.
– Подходи все, пей, – позвал Джо, вместе с Мартином кидая на мокрую стойку игральные кости.
В понедельник утром Джо был вне себя от радостного волнения. Не замечал, что разламывается голова, нисколько не думал о работе. Стада мгновений ускользали и терялись, а беспечный пастух смотрел в окно на солнце и на деревья.
– Ты только глянь! – восклицал он. – Это ж все мое! Задаром! Захочу– разлягусь вон там, под деревьями, и просплю хоть тыщу лет. Март, слышь, Март, давай кончать мороку. На кои ждать? Вон оно, раздолье, там спину гнуть не надо, у меня туда билет… и никакого тебе обратного, черт меня подери!
Через несколько минут, наполняя тележку грязным бельем, для стиральной машины, Джо заметил сорочку управляющего гостиницы. Джо знал его метку, и вдруг его осенило: свободен! – и он возликовал, бросил сорочку на пол и принялся топтать ее.
– Тебя бы эдак, тебя, чертова немчура! – заорал он. – Тебя, тебя самого, вот так вот! На тебе, на тебе, на, вот тебе, будь ты проклят! Эй, держите меня! Держите!
Мартин со смехом оттащил его к стиральной машине. Во вторник вечером прибыли новые рабочие, и до конца недели пришлось их обучать, натаскивать. Джо сидел в прачечной и объяснял, что и как надо, а работать не работал.
– Пальцем не шевельну, – объявил он. – Пальцем не шевельну! Пускай хоть нынче увольняют, только тогда и обучать не стану, враз уйду. Хватит с меня, наработался! Буду теперь в товарных вагонах раскатывать да в тенечке дремать. А вы пошевеливайтесь, вы, рабочая скотинка! Во-во. Валяйте. Надрывайтесь! До седьмого поту! А помрем, сгнием, что вы, что я, так не все ль равно, как живешь-то?.. Ну? Вы мне скажите… не все ль равно, в конце-то концов?
В субботу они получили жалованье, и пришла пора Джо с Мартином расставаться.
– Видать, нечего и просить тебя, все одно не передумаешь, не пойдешь со мной бродяжить? – Погрустнев, спросил Джо.
Мартин покачал головой. Он стоял подле велосипеда, готовый тронуться в путь. Они пожали друг другу руки, и Джо на миг задержал руку Мартина.
– Мы еще повстречаемся, Март, – сказал он. – Вот ей-ей. Нутром чую. До свиданья, Март, бывай здоров. Полюбился ты мне черте как, право слово! Он одиноко стоял посреди дороги и глядел вслед Мартину, пока тот не скрылся за поворотом.
– Нет, сэкономлю два с половиной доллара на железнодорожном билете. Хочу обменять книги в библиотеке.
– Послал бы срочной почтой. В один конец всего четвертак.
Мартин призадумался.
– А завтра передохни, – настаивал Джо. – Без роздыха не вытянешь. По себе знаю. Я вчистую вымотался.
Оно и видно было. Всю неделю он яростно работал, неутомимо отвоевывал у времени секунды и минуты, ловко избегал промедлений и сокрушал препятствия, источал неодолимую энергию, – мощный человек-мотор, он работал, не щадя сил, все горело у него в руках, и вот теперь, завершив недельный труд, он был в полном изнеможении. Он вконец умаялся, вымотался, измученное красивое лицо осунулось. Он вяло попыхивал сигаретой, и голос звучал до странности глухо, бесцветно. Огня, живости– как не бывало. Жалкая это была победа.
– А на той неделе опять начинай сызнова, – грустно сказал он. – И на черта мне это сдалось? Бывает, рад бы податься в бродяги. Ихний брат не работает, а с голоду ж не помирает. Слышь! Сейчас бы кружку пива, да пороху не хватает топать за ней в поселок. Ты не дури, оставайся, а книжки свои пошли срочной почтой.
– А все воскресенье что тут делать? – спросил Мартин.
– Отдыхать. Ты сам не знаешь, до чего замучился. Да я в воскресенье вовсе замученный, газету и то читать сил нет. Раз было захворал я тифом. Два месяца с половиной в больнице отлежал. И никакой тебе работы. Во была красота.
Мартин принял ванну, а после ванны оказалось, Джо исчез. Скорей всего пошел выпить кружку пива, решил Мартин, но прошагать полмили, лишь бы в этом удостовериться, слишком длинное путешествие. Он скинул башмаки, лег на кровать и попытался сообразить, что делать дальше. За книгу и не брался. Такой он был измочаленный, даже в сон не клонило. и он лежал, оцепенев от усталости, почти без мыслей, до самого ужина. Джо к столу не явился, и лишь когда Мартин услышал слова садовника, мол, Джо. видать, загулял в баре, он понял, что к чему. Сразу после ужина он лег спать, а поутру решил, что отдохнул на славу. Джо все не возвращался; Мартин раздобыл воскресную газету и улегся в тенистом уголке под деревьями. Он и не заметил, как прошло утро. Спать он не спал, и никто его не тревожил, а меж тем газета осталась недочитанная. Он опять взялся за нее после обеда, и тут его сморил сон.
Так прошло воскресенье, в понедельник он уже крутился как белка в колесе, разбирал грязное белье, а Джо, крепко обвязав голову полотенцем, со стонами и проклятьями запустил стиральную машину и перемешивал жидкое мыло.
– Просто не могу без этого, – объяснил он. – Как подходит вечер субботы, должен выпить, хоть тресни.
Прошла еще неделя, великое сражение, что ежедневно затягивалось до позднего вечера при электрическом свете, завершилось победой в субботу в три часа дня, и Джо вкусил свой миг убогого торжества, а потом его опять потянуло искать забвения в ближнем кабаке. Мартин и это воскресенье провел как первое. Спал в тени деревьев, с трудом, бесцельно проглядывал газету, не один час провалялся так, ничего не делал, ни о чем не думал. Слишком его сморило, и никакие мыслей не было, одно лишь недовольство собой. Он был сам себе противен, словно что-то в нем подгнило или вылезла наружу какая-то сидевшая в нем мерзость. Божественный огонь в нем угас. Честолюбие притупилось, Мартин уже не ощущал его уколов, не хватало жизненной силы. Он был мертв. Казалось, мертва душа. Он обратился в скотину, в рабочую скотину. Стал слеп к красоте солнечных лучей, просквозивших зеленую листву, и глух к лазури небосвода, которая, бывало, нашептывала ему о просторах вселенной, о тайнах, трепетно ждущих– когда же их раскроют. Жизнь казалась нестерпимо бессмысленной и скучной, от нее мутило. Зеркало внутреннего зрения скрыла черная завеса, а воображение лежало в затемненной больничной палате, куда не проникал ни единый луч света. Он завидовал Джо – там, в поселке, он буйствует и дебоширит, хмельной дурман бродит у него в голове, бушует хмельная радость и льются хмельные слезы, он неправдоподобно, восхитительно пьян и не помнит об утре понедельника, о предстоящей неделе убийственного труда.
Миновала третья неделя, и Мартин возненавидел себя, возненавидел жизнь. Угнетало ощущение, что он неудачник. Не зря редакторы отвергали его писанину. Теперь он ясно это понимал и смеялся над собой и над своими мечтами. Руфь вернула ему «Голоса моря» почтой. Письмо ее он прочел равнодушно. Она всячески постаралась убедить его, что стихи ей понравились, что они хороши. Но лгать она не умела, не умела и обманывать себя. Она считала, что стихи не удались, и по каждому вымученному, неглубокому суждению он чувствовал, что она их не одобряет. Что ж, она права. Перечитывая теперь стихи, Мартин твердо в это уверовал. Чувство красоты, ощущение чуда покинуло его, и. читая стихи, он поймал себя на недоумении: с чего ему вздумалось такое написать? Смелость языка показалась ему смехотворной, меткие выражения – уродливыми, все было нелепо, фальшиво, неправдоподобно. Будь у него силы хоть на какое-то действие, он сразу бы сжег эти свои «Голоса». Но чтобы швырнуть их в огонь, надо было еще пойти в котельную, гостиницы, стихи того не стоили. Всю энергию поглощала стирка чужого белья. Для своих дел ее не осталось.
Вот в воскресенье он непременно возьмет себя в руки и ответит Руфи. Но в субботу днем, когда он вымылся после работы, его охватило неодолимое желание забыться. «Пойду-ка я гляну, как там Джо», – сказал он себе и сразу же понял, что лжет. Но осмыслить, откуда эта ложь, недоставало сил. А и были бы они, все равно не стал бы он об этом думать, хотелось одного – забыться. Медленно, небрежной походкой двинулся он в поселок, и чем ближе к кабачку, тем быстрей, против воли, шагал.
– А я думал, ты непьющий, – такими словами встретил его Джо.
Мартин не унизился до оправданий, он спросил виски, налил себе полный стакан и только тогда передал бутылку Джо.
– Давай поживей, – сказал он резко. Джо замешкался с бутылкой, и Мартин не стал его ждать, залпом выпил и налил еще.
– Теперь могу тебя подождать, – мрачно сказал он, – а только поторапливайся.
Тот поторопился, и они выпили вместе.
– Допекла тебя работенка, а? – спросил Джо. Мартин не пожелал об этом говорить.
– Работа – сущий ад, верно, – продолжал Джо. – А только обидно мне глядеть, что ты запил, Март, ох, обидно. Ну, бывай здоров!
Мартин пил молча, отрывисто заказывал еще выпивку, и буфетчик, женоподобный малый с голубыми слезящимися глазами и волосами, зализанными на прямой пробор, уже трепетал перед ним.
– Стыд и срам, как из нас, бедолаг, все соки выжимают, – заметил Джо. Зашибаю я здорово, а то спалил бы ихнюю лавочку да и смотался. Только то их и спасает, что зашибаю, верное слово.
Но Мартин промолчал. Еще стакан, еще, и наконец он ощутил, как наползает хмельной дурман. Теперь-то он ожил – впервые за три недели он ощутил дыхание жизни. Вернулись мечты. Вырвалось из темной больничной палаты воображение, яркое, пылающее, и пошло его соблазнять. Ясней ясного стало зеркало внутреннего зрения, и снова в нем засияли, мгновенно сменяя друг друга, мимолетные образы. Чудо и красота идут с ним об руку, снова он всемогущ. Он пытался рассказать про это Джо, но у Джо были свои видения – наивернейшие планы, как сбросить ярмо прачки и гладильщика и самому стать владельцем распрекрасной паровой прачечной.
– Слышь, Март, уж у меня ребятишки работать не будут, нет, нипочем. А после шести ни одна живая душа не будет работать. Слышь, чего я говорю? Машин будет вдосталь и рабочих рук, не к чему надрываться с утра до ночи, и вот убей меня бог. Март, я тебя поставлю управляющим, будешь ты тут старшой. Я уже все обмозговала Бросаю зашибать и два года коплю деньгу… накоплю, а потом…
Но Мартин отвернулся, предоставил ему делиться своими планами с буфетчиком, а после отвлек этого достойнейшего мужа, пускай подаст выпить двоим вновь пришедшим– двум фермерам, которые охотно приняли приглашение Мартина. Мартин был неслыханно щедр, угощал всех и каждого– батраков, конюха, подручного садовника и самого буфетчика и вороватого бродягу, что проскользнул сюда как тень и как тень маячил в конце стойки.
Глава 18
В понедельник утром, загружая первую партию белья в стиральную машину, Джо кряхтел и охал.
– Слышь, Март…– начал он.
– Отвяжись! – рявкнул Мартин.
– Прости, Джо, – сказал он в полдень, когда они сделали перерыв на обед. Джо чуть не прослезился.
– Ничего, дружище, – сказал он. – В аду крутимся, другой раз и. не стерпишь. А знаешь, я вроде полюбил тебя, право слово. Потому и обидно сделалось. Я как спервоначалу на тебя глянул, ты мне по душе пришелся.
Мартин пожал ему руку.
– Давай смотаемся, – предложил Джо. – Ну ее, эту прачечную к чертям, пойдем бродяжить. Я отродясь не пробовал, а сдается мне, невелика хитрость. И ничего делать не будем. Ты только подумай – ничего не делать! Я когда хворал тифом, в больнице лежал, во где была красота. Еще бы разок захворать.
Медленно тащилась неделя. Гостиница была, переполнена, и прачечную без конца заваливали фасонным бельем. Джо и Мартин совершали чудеса доблести. Они сражались до поздней ночи, при свете электричества, еду глотали наспех, успевали даже поработать полчаса до завтрака. Мартину стало не до холодных ванн. Каждый гнал, гнал, гнал, и Джо властно подгонял мгновенья, старательно собирал их в стадо, не терял ни единого, без конца пересчитывал, точно скупец золото, крутился как одержимый, как бешеный, неистовая машина, и помогала ей вторая искусная машина, которая думала, будто была когда-то человеком, неким Мартином Иденом.
Но подумать удавалось лишь в редкие минуты. Жилище мысли было заперто, окна заколочены досками, а сам он– только призрачный сторож. Всего лишь тень. Джо прав. Оба они тени, и нескончаем тяжкий труд в преддверии ада. Или все это сон? Минутами, когда в жаркой и паркой духоте он водил по белью тяжелыми раскаленными утюгами взад и вперед, ему чудилось, все это и впрямь только сон. Совсем скоро, или, может, через тысячу лет, он проснется в своей каморке, подле стола в чернильных пятнах, и примется писать с того места, где остановился накануне. Или, может, и это был тоже сон, и он проснется, когда пора будет стать на вахту, вывалится из койки в кренящемся кубрике, поднимется на палубу, под тропические звезды, возьмется за штурвал и его обдует прохладным пассатом.
Настала суббота и все та же бесплодная победа в три пополудни.
– Чего ж, пойду выпью пивка, – сказал Джо странно бесцветным голосом, означавшим, как всегда после рабочей недели, совершенный упадок сил.
И вдруг Мартин словно проснулся. Открыл сумку с инструментами, смазал велосипед, смазал передачу, отрегулировал подшипники. Джо только еще плелся к кабаку, когда Мартин промчался, мимо, – он низко пригнулся к рулю. Мерно и сильно, вовсю мочь жал на педали, в лице решимость одолеть семьдесят миль, подъемы, спуски, дорожную пыль. Ночевал он в Окленде, в воскресенье проделал семьдесят миль обратного пути. А утром в понедельник, усталый, начал новую рабочую неделю. Зато остался трезв.
Миновала пятая неделя и шестая, Мартин жил и работал, как машина, в нем сохранялся лишь проблеск чего-то, лишь теплилась в душе искра и каждую субботу и воскресенье заставляла его с бешеной скоростью одолевать сто сорок миль. Но это был не отдых. Это действовала некая сверхмашина, помогая затушить искру– единственное, что еще осталось в нем от прошлой его жизни. В конце седьмой недели, почти бессознательно, не в силах противиться, он поплелся вместе с Джо в поселок, и утопил жизнь в вине, и обрел жизнь до утра понедельника.
А потом опять в конце каждой недели одолевал на велосипеде сто сорок миль, вытеснял оцепенение от безмерно тяжкой работы новым оцепенением от усилий уж вовсе непомерных. В конце третьего месяца он в третий раз пошел с Джо в поселок. Он забылся, и снова жил, и, ожив, в миг озарения ясно увидел, что сам обращает себя в животное– не тем, что пьет, но тем, как работает. Пьянство – следствие, а не причина. Оно следует за этой работой так же неотвратимо, как вслед за днем наступает ночь. Нет, обращаясь в рабочую скотину, он не покорит вершины
– вот что нашептало ему виски, и он согласно кивнул. Виски – оно мудрое. Оно умеет раскрывать секреты.
Он спросил перо, бумагу, заказал выпивку на всех и, покуда все вокруг с воодушевлением пили за его здоровье, оперся на стойку и нацарапал несколько слов.
– Это телеграмма, Джо, – сказал он– На, читай.
Джо читал с пьяной добродушной ухмылкой. Но прочитанное, похоже, отрезвило его. Он с упреком глянул на Мартина, на глазах выступили слезы, потекли по щекам.
– Неужто бросаешь меня, Март? – уныло спросил он.
Мартин кивнул, подозвал какого-то парня и велел снести листок в телеграфную контору.
– Погоди! – еле ворочая языком, пробормотал Джо. – Дай сообразить.
Он ухватился за стойку, ноги подкашивались, Мартин обнял его за плечи, чтоб не свалился, покуда соображает.
– Пиши, оба уходим, стирать больше некому, – вдруг объявил Джо. – Дай-ка, я подпишу.
– А ты-то с чего уходишь? – спросил Мартин.
– С чего и ты.
– Но я пойду в море. А ты не можешь.
– Ага, – был ответ, – зато я бродяжить могу, вот что.
Мартин посмотрел на него испытующе и потом воскликнул:
– Черт подери, Джо, а ведь ты прав! Бродягой быть куда лучше, чем ломовой лошадью. Поживешь, парень! Ты ж еще никогда и не жил.
– Нет, я раз в больнице лежал, – возразил Джо. – Во была красота. Тифом хворал… я тебе не рассказывал?
Мартин переправил в телеграмме, что расчет берут двое, а не один. А Джо меж тем продолжал:
– Про выпивку в больнице и думать забыл. Чудно, правда? Ну, а работаешь весь день как вол, тут уж без выпивки нельзя. Примечал, как повара напиваются? Жуть!.. И пекари тоже. Такая у них работа. Им без выпивки никак нельзя.. Слышь, дай-ка я заплачу половину за телеграмму.
– Давай бросим жребий, – предложил Мартин.
– Подходи все, пей, – позвал Джо, вместе с Мартином кидая на мокрую стойку игральные кости.
В понедельник утром Джо был вне себя от радостного волнения. Не замечал, что разламывается голова, нисколько не думал о работе. Стада мгновений ускользали и терялись, а беспечный пастух смотрел в окно на солнце и на деревья.
– Ты только глянь! – восклицал он. – Это ж все мое! Задаром! Захочу– разлягусь вон там, под деревьями, и просплю хоть тыщу лет. Март, слышь, Март, давай кончать мороку. На кои ждать? Вон оно, раздолье, там спину гнуть не надо, у меня туда билет… и никакого тебе обратного, черт меня подери!
Через несколько минут, наполняя тележку грязным бельем, для стиральной машины, Джо заметил сорочку управляющего гостиницы. Джо знал его метку, и вдруг его осенило: свободен! – и он возликовал, бросил сорочку на пол и принялся топтать ее.
– Тебя бы эдак, тебя, чертова немчура! – заорал он. – Тебя, тебя самого, вот так вот! На тебе, на тебе, на, вот тебе, будь ты проклят! Эй, держите меня! Держите!
Мартин со смехом оттащил его к стиральной машине. Во вторник вечером прибыли новые рабочие, и до конца недели пришлось их обучать, натаскивать. Джо сидел в прачечной и объяснял, что и как надо, а работать не работал.
– Пальцем не шевельну, – объявил он. – Пальцем не шевельну! Пускай хоть нынче увольняют, только тогда и обучать не стану, враз уйду. Хватит с меня, наработался! Буду теперь в товарных вагонах раскатывать да в тенечке дремать. А вы пошевеливайтесь, вы, рабочая скотинка! Во-во. Валяйте. Надрывайтесь! До седьмого поту! А помрем, сгнием, что вы, что я, так не все ль равно, как живешь-то?.. Ну? Вы мне скажите… не все ль равно, в конце-то концов?
В субботу они получили жалованье, и пришла пора Джо с Мартином расставаться.
– Видать, нечего и просить тебя, все одно не передумаешь, не пойдешь со мной бродяжить? – Погрустнев, спросил Джо.
Мартин покачал головой. Он стоял подле велосипеда, готовый тронуться в путь. Они пожали друг другу руки, и Джо на миг задержал руку Мартина.
– Мы еще повстречаемся, Март, – сказал он. – Вот ей-ей. Нутром чую. До свиданья, Март, бывай здоров. Полюбился ты мне черте как, право слово! Он одиноко стоял посреди дороги и глядел вслед Мартину, пока тот не скрылся за поворотом.