Марионетка

* * *


Всю дорогу до дома Реваев спал, периодически похрапывая на заднем сиденье. Жора заботливо подложил под голову полковника небольшую подушечку с вышитой эмблемой «Тойоты», которая осталась у него после продажи «лендкрузера». На одном из поворотов подушечка выскользнула из-под головы полковника, однако это не прервало его сон. Во сне Юрий Дмитриевич представлял себя маленьким, но прекрасным принцем, путешествующим сквозь миры и галактики в поисках чего-то такого, что должно наконец насытить его безудержную жажду новых открытий. Вырвавшись из космической тьмы, он коснулся ногами небольшой, но очень уютной планеты. Делая гигантские прыжки своими великолепными, мускулистыми ногами, он мчался вперед, еле касаясь ногами земли, туда, где на горизонте виднелось крохотное темное пятнышко. Прыжок, другой, третий. Пятнышко значительно увеличилось в размерах и приобрело очертания фигуры то ли девочки, то ли девушки, которая стояла спиной к нему, не подозревая о приближении прекрасного принца, которого она непременно должна будет полюбить. Одной рукой девочка держала за лапу плюшевую игрушку, судя по всему, медведя, до девочки оставалось еще несколько прыжков, и точно рассмотреть с такого расстояния он не мог. Лицо незнакомки он тоже не видел, только затылок, украшенный двумя огромными белыми бантами. Однако он был уверен, что знает это лицо, что он когда-то его уже встречал, а на языке крутилось непонятно откуда пришедшее в голову имя. Надя.

Он уже немного устал, сказывалось притяжение этой планеты. Девочка все так же, не оборачиваясь, смотрела в одну точку. Над ее головой, прямо между двумя белоснежными бантами, всходило солнце. Девочка и мишка встречали рассвет.

— Я тоже, — хотел он крикнуть, — я тоже хочу встретить этот рассвет вместе с вами, — но пересохшее от долгих усилий горло издало лишь неразборчивый хрип, и девочка его не услышала.

А солнце было все выше и светило все ярче. Его лучи, еще недавно совсем легко и ласково касающиеся кожи лица, уже обжигали, а смотреть на него становилось невыносимо. Даже ему. Принц прищурился и вдруг понял. Солнце не поднималось над головой девочки. Оно становилось больше. Оно приближалось.

— Надя! — Он наконец смог крикнуть.

Ему оставалось сделать всего несколько прыжков. Он мог бы спасти ее, мог бы унести на другую планету, пусть не такую уютную, но где тоже есть воздух, где они будут счастливы.

— Надя! — крикнул он еще громче, и девочка, услышав его, обернулась.

На него, глазами полными слез, смотрела Полина. От удивления он споткнулся и, зацепившись ногою за кочку, упал и покатился по траве. Когда он встал, травы уже не было. Мгновенно сморщившись и почернев, она превратилась лишь в тонкий слой пепла, покрывающий обреченную на смерть планету. Не было и девочки, сжимающей в руках плюшевого медвежонка. Она тоже успела превратиться в черный, мгновенно рассеянный ветром пепел.

За мгновение до столкновения планеты с огромным огненным шаром принц, оттолкнувшись изо всех сил, прыгнул в открытый космос. У себя за спиной он услышал оглушительный взрыв, а несколько раскаленных кусков разорванной в клочья маленькой планеты ударили ему в спину. Он не стал оборачиваться. Это не имело никакого смысла. Он и так видел перед собой прекрасные, полные слез глаза Полины, а ее губы неожиданно шевельнулись и произнесли:

— Все не так, как кажется.

— Что вы говорите? — Мясоедов обернулся к полковнику.

— Я говорю? — Реваев с трудом сел, потирая затекшую поясницу. После недолгого сна голова отчаянно гудела.

Жора еще раз быстро обернулся, взглянул на Реваева. На отекшем лице полковника выступили несколько капелек пота.

— Да, вы сказали, вам что-то кажется. — Мясоедов отвернулся, ему надо было вести машину.

— Кажется, — пробормотал Реваев, — кажется, что в моем возрасте пить не закусывая вредно.





* * *


Макс проснулся поздно. Точнее будет сказать, когда он в очередной раз проснулся, было уже поздно. До этого он просыпался уже несколько раз и даже вставал, чтобы избавиться от непомерной тяжести, раздувавшей его мочевой пузырь. Вчера он слишком много выпил, думал Макс, неуверенными шагами пробираясь на кухню, впрочем, вряд ли больше, чем это было днем ранее. Вот уже неделю доза была примерно одинакова, однако от этого она не переставала быть чрезмерной. Макс достал из холодильника бутылку минералки и присосался к горлышку, делая большие, жадные глотки и чувствуя, как холодная влага щекочет горло. Кажется, вчера оставалась еще одна таблетка баралгина — Подгорный поковырялся в пластиковой коробочке с лекарствами, которые купил предусмотрительный Сокольский, и нашел нужную ему зеленую пластину. Она была пуста. Макс раздраженно отшвырнул упаковку на пол и сделал еще несколько глотков минералки. Он взглянул на часы, до полудня оставалось всего несколько минут. Это означало, что можно сесть на диван и, щелкнув пультом, посмотреть сначала десятиминутный выпуск новостей, а затем ставшую ему уже привычной «Дежурную часть». Хотя, что там может быть интересного? Про самого Макса ничего точно не расскажут, ведь если бы его поймали, то он узнал бы об этом первым. Подгорный обессиленно рухнул на диван и нащупал пульт.

На экране некая моложавого вида женщина, Макс смутно помнил, что она жена какого-то известного кинодеятеля, энергично перемещалась по кухне. Ее язык, очевидно, подвергшийся каким-то чудодейственным инъекциям, перемещался у нее во рту еще энергичнее, выдавая одну за другой новые порции фраз, которые, несомненно, должны были привить каждому, включая Подгорного, любовь к домашней готовке. Макс почувствовал, что его подташнивает, и сделал потише. К счастью, приготовление очередного кулинарного шедевра близилось к завершению. Дама в телевизоре попробовала небольшую порцию своего творения, и на ее лице мгновенно отразилось неземное блаженство, которое, к счастью, почти сразу скрыли побежавшие по экрану титры.

Выпуск новостей начался традиционно. Мелькнула картинка Кремля, о чем-то говорил действующий президент, затем поочередно показали обоих участников выборной гонки. Каждый из них, очевидно по замыслу некоего режиссера этого таинства, в этот день играл на поле соперника. Министр обороны, одетый в штатское, выступал перед студентами какого-то гражданского вуза. Фролов, в свою очередь, одетый, словно рыбак или охотник-любитель, в джинсы и камуфляжную куртку, осматривал какие-то танки и неизвестно зачем, возможно рассчитывая на взаимность, нежно похлопывал могучие машины по стальной броне. На взгляд Подгорного, черный костюм Тукаю шел гораздо лучше, чем камуфляжная куртка Фролову, которая абсолютно не сочеталась с его умным лицом и очками в золотой оправе.

Макс направил пульт в лицо Фролову, ему хотелось послушать, что же такого интересного Петр Михайлович может говорить окружающим его танкам и генералам. Однако картинка на экране вновь сменилась. Камера скользила по борту белоснежной океанской яхты, очертания которой показались Подгорному смутно знакомыми. Стал слышен голос репортера.

«И вот сегодня мы наконец смогли узнать подробности этой невероятной трагедии». — Одетая в оранжевый спасательный жилет девушка-репортер стоя балансировала в несущемся по волнам быстроходном катере. При слове «трагедии» девушка улыбнулась, не в силах скрыть радость от того, что ей довелось наконец поучаствовать в съемках действительно интересного сюжета, а не очередного унылого заседания Европарламента.

Очевидно, сюжет был смонтирован заранее, так как в следующем кадре девица уже лихо взбиралась по трапу яхты, камера невзначай скользнула по ее обтянутым брюками ягодицам.

«„Мёбиус“ — одна из самых больших и дорогих океанских яхт в мире, — бодро вела она репортаж, — именно на ней последние несколько лет жил эксцентричный миллиардер Аркадий Шлеменко, именно отсюда он управлял своей бизнес-империей. Именно здесь, — девушка сделала паузу и в меру скромных артистических способностей попыталась придать своему лицу скорбное выражение, — он погиб при таинственных обстоятельствах».

Макс вскочил с дивана и, стремительно сделав несколько шагов, остановился, чуть ли не уткнувшись носом в экран телевизора. На экране мелькали фотографии застывших тел, и на первом же снимке Макс узнал Шлеменко. Миллиардер сидел в кресле, одетый в белые парусиновые штаны и такую же белую расстегнутую на груди рубаху. Убийца или убийцы стреляли именно в это место, туда, где из-под белоснежной ткани виднелась мощная загорелая грудь. Ран было несколько, однако крови было на удивление немного, эксперт сразу определил бы, что одна из пуль попала в сердце, которое мгновенно прекратило перекачивать кровь в организме. Но Макс этого не знал; оцепенев, он смотрел на калейдоскоп фотографий, с трудом понимая произносимые репортером фразы.

«Кроме самого миллиардера, на яхте обнаружены тела еще четырех человек, трое из которых женщины. Полиция Испании, в чьих территориальных водах находился „Мёбиус“, заявляет, что их личности пока не установлены».

Синти, Кристи, Киу.

«Однако известно, что перед смертью женщин истязали. В отличие от погибших мужчин, которые были застрелены, обнаруженные на яхте девушки были убиты холодным оружием».

Синти, Кристи, Киу.

Мелькнула фотография залитого кровью обнаженного женского тела. Кристи. Больше темнокожих на яхте не было.

«Команда судна таинственным образом исчезла, — продолжала репортер, — и нам остается только гадать, что же произошло на яхте „Мёбиус“, еще недавно бывшей символом богатства и успеха ее владельца. Также непонятно, кому теперь достанется многомиллиардная бизнес-империя Шлеменко, ведь вторым погибшим мужчиной на яхте был Леонид Ройзман, который, по данным наших источников, являлся внебрачным сыном миллиардера».

Леон.

Судя по всему, он единственный, кто успел оказать хоть какое-то сопротивление. На промелькнувшем изображении Подгорный успел заметить руку, сжимающую небольшой револьвер. Может быть, перед смертью он успел сделать один или два выстрела. Но разве это что-то могло изменить?


Леон.

Пуля попала ему прямо в лицо. Что же, в отличие от Кристи, он хотя бы не мучился.

Репортаж, а вслед за ним и выпуск новостей уже закончились, а Подгорный все так же стоял в оцепенении. Наконец он смог выключить телевизор и, по-прежнему сжимая в руках уже ненужный пульт, на негнущихся ногах прошел на кухню. Уткнувшись лбом в холодильник, он вновь замер, не в силах сделать что-либо, однако легче не становилось. Макс чувствовал, как у него в голове нарастает огненный шар, который сжигает все вокруг себя, и если он от него немедленно не избавится, то этот шар сам избавится от Подгорного. Макс открыл морозилку и достал из нее две пачки пельменей. Прижав их к голове, он ощутил, как ледяной холод заставил огненный шар уменьшиться в размерах и спрятаться до лучших времен где-то в глубине сознания Подгорного. Сунув пельмени обратно в морозилку, Макс налил себе немного виски.

Синти, Кристи, Киу.

Леон.

Аркадий.

Макс сделал глоток и тут же бросился к раковине. Его вывернуло.

Полчаса спустя, приняв душ и заварив кофе, Подгорный вышел во двор. В одной руке он нес ноутбук, в другой здоровенную зеленую кружку, полную свежесваренного кофе. Нарисованный на кружке оранжевый львенок весело подмигивал Максу и приветливо протягивал ему лапу, однако Подгорному было совсем не до веселья. Положив ноутбук на деревянный стол, стоящий в густой тени переплетенных веток сразу нескольких старых яблонь, Макс осторожно поставил рядом кружку и достал из кармана уже начинающую таять плитку шоколада. Пока ноутбук подгружался, Подгорный задумчиво слонялся от одной яблони к другой, иногда издавая нечленораздельные звуки, словно ведя сам с собой беседу на только ему понятном наречии. Наконец ноутбук был к работе готов. Макс уселся на неудобную деревянную скамейку без спинки и отхлебнул кофе. Он тоже был готов к работе.

Создав на рабочем столе папку, Подгорный задумался над тем, как назвать свое будущее творение. Курсор равнодушно мигал, отсчитывая убегающие секунды, а Макс все никак не мог решиться. Наконец он неуверенно нажал первую клавишу. «Хроники негодяя», да, именно так, а не иначе. Хотя… Макс стер первое слово в названии, пальцы вновь коснулись клавиатуры. «Исповедь негодяя» — так будет называться его книга. Может быть, не самое оригинальное, зато честное название. Ведь кем был он сам, с молодого возраста избалованный деньгами и вниманием женщин? Высокий красавец на дорогой машине, сын сенатора, успешный предприниматель? Или человек, отказавшийся от своей семьи, бросивший в трудную минуту жену и уже два с лишним месяца не видевший своих детей? Теперь он вообще непонятно когда сможет их увидеть. Подгорный вздохнул. А ведь Сокольский прав — не исключено, что это действительно он убил Локтионова. Макс хлопнул себя ладонью по лбу. Что же было той ночью? Как вспомнить то, что провалилось в черную дыру сознания и залито сверху непомерным количеством спиртного?

Макс глотнул еще кофе и поморщился, только сейчас он понял, что забыл положить сахар. В дом идти не хотелось, и он разорвал обертку на шоколадке.

Открыв папку, Макс создал в ней документ. После некоторых колебаний появилось название. «Глава 1. Большая игра». Макс на несколько мгновений закрыл глаза и замер, пытаясь запомнить этот момент, а затем его пальцы сначала немного замедленно, вспоминая расположение букв, затем все быстрее забегали по клавиатуре.

Увлеченный работой, Макс не сразу понял, что стучат именно в его калитку. Машинально сохранив документ, он встал на внезапно отяжелевших ногах в надежде, что стучавший поймет, что в доме никого нет, и уйдет, однако в ворота заколотили с новой силой.

«Бежать!» — неуверенно пискнула часть сознания, отвечающая за самосохранение.

«Да сколько можно?» — хором возмутились остальные части мозга.

«Если бы приехали брать, то уже бы внутрь заскочили и всех мордой в пол», — пробасил кто-то, очевидно отвечающий за жизненный опыт, а быть может, за просмотр детективных сериалов.

«Пойдем посмотрим?» — прощебетало любопытство.

«Пойдем посмотрим», — махнуло рукой отчаяние.

— Ну пойдем, — пробормотал Макс, — посмотрим, кого принесло.

Он медленно подошел к глухой металлической калитке. В нее вновь заколотили. Лист железа противно дребезжал от стука, и Макс решительно потянулся к задвижке, лишь бы только прекратить это отвратительное дребезжание. Задвижка щелкнула, открываясь, вслед за ней негромко скрипнули петли. Калитка распахнулась. Макс пристально смотрел в глаза стоящего перед ним человека.

«Бежать?» — растерянно спросило самосохранение.

Макс неуверенно отступил назад.

— Сокольский, старый болтун. — Он пытался сохранять хладнокровие.

— Не такой уж он и старый, — пожала плечами Марина.





* * *


— Итак, друзья мои, — Реваев постучал карандашом по столу, — что у нас интересного? Виктория, давайте начнем с вас, — обратился он к Крыловой, — девочка что-то рассказала?

— Если честно, то ничего стоящего, — призналась Крылова, — «да, нет, не знаю» и ничего больше. Нет, вру. Еще «нормально». Дома все нормально, в школе нормально. Подружки есть? Да. Молодой человек? Нет. Была дома? Да. Что-то видела? Нет. Что-то знаешь? Нет. Не оправдала я ваших надежд, Юрий Дмитриевич, — заключила Крылова.

— Надежд на что? — удивился Реваев. — Что она разрыдается, прижмется к тебе и расскажет о том, кто совершил убийство?

— Тогда я не очень понимаю, почему вы отправили меня разговаривать с ней?

— Ну, кто-то же должен был с ней разговаривать.

— Зачем, — недоумевала Виктория, — какой был смысл этого разговора?

— В давлении.

Реваев извлек откуда-то из-под стола бутылку нарзана, под пристальными взглядами следственной группы невозмутимо открутил крышку и налил минералку в стакан. Пузырьки газа весело устремились вверх, часть из них, словно маленькие прозрачные икринки, осела на стеклянных стенках.

— Все дело в давлении. — Реваев с явным наслаждением сделал большой глоток. — Вот ты этой девочке во всем веришь?

— Не знаю, — честно призналась Крылова, — она толком ничего не сказала. С одной стороны, конечно, кажется, что она что-то скрывает, с другой — я, наверное, вела бы себя так же на ее месте.

— Вот и я о том же, — кивнул Реваев, допивая минералку, — у нас есть три человека, каждый из которых, на мой взгляд, знает больше, чем пытается нам показать. Но это пока только мои предположения. У нас нет фактов. Сами эти люди нам подарков не сделают, раз они молчат, значит, это в их интересах. Значит, мы должны постараться вывести их из зоны комфорта. Они должны чувствовать давление, должны понимать, что мы им не верим.