Марионетка

— А почему нет? — Сокольский невозмутимо сделал еще глоток коньяка. — Одно дело — спланировать и совершить преступление, хотя и в этом случае я бы оставался вашим другом, и совсем другое — выжрать две бутылки виски, ткнуть ножом собутыльника, а потом, проснувшись, ничего об этом не помнить. Я не скажу, что это нормально, Максим. Но это обыденность, как бы дико это ни звучало. Преступление, на мой взгляд, не в том, что по пьяни один режет другого, преступление совершается уже тогда, когда вы пьете вторую бутылку. Что вы можете контролировать после этого? Да ничего!

— Вы бы на коньячок не налегали тогда, — хмуро посоветовал Подгорный.

— Коньяк — благородный напиток, — отмахнулся Сокольский, — в нем нет низменных инстинктов. Ваше здоровье!

— Это всегда пожалуйста, — отозвался, поднимая бокал, Подгорный.

— Максим, а что вы тут делать будете в гордом одиночестве? — Сокольский положил решетку с мясом на прогоревшие угли. — Ну кроме распития спиртных напитков в одно лицо.

— Даже не знаю, — задумался Макс, — у меня читалка есть электронная, накачаю себе детективов, буду читать.

— Детективов? — удивился Юрий Борисович. — У вас и так сплошной детектив вокруг. Еще не надоело?

— Надо же подтянуть теорию, — усмехнулся Макс, — Уголовный кодекс я уже изучил на прошлой неделе. Но там все совсем печально. Срока огромные, этапы длинные. Теперь займемся более творческим материалом.

— Вам впору уже самому начинать книги писать, — Сокольский перевернул решетку и втянул ноздрями запах дыма, — скоро готово будет, пахнет изумительно.

— Кстати, это мысль, — согласился Подгорный, — уж не знаю, какие во мне скрыты таланты, и есть ли они вообще, но вспомнить есть что, это точно. Правда, все как-то печально в моих воспоминаниях.

— Так детектив и должен быть печальным, — отозвался Юрий Борисович, — я же, признаюсь, тоже почитываю вечерами. Вот сейчас мода пошла пытаться такой детектив написать, чтоб еще и смешно было. Целый жанр придумали, иронический детектив называется. На мой взгляд, глупость несусветная. Ведь детектив — это что? Это преступление, как правило, убийство. Это трагедия, торжество зла.

— Ну так ведь преступника потом находят, хотя бы в книгах, значит, в итоге добро победило, все радуются.

— А вот и нет, — нахмурился Сокольский, — в книгах преступника не находят. В книге персонаж, которого ты уже за триста страниц успел узнать, а порой и полюбить, оказывается преступником. Что это, по сути? Это значит, что зло вновь победило, а сыщик, вычисливший убийцу, всего лишь констатирует это печальное обстоятельство. Подлинный детектив, Максим, — это трагедия, причем двойная.

— Да уж, Юрий Борисович, глубоко вы копаете, — Макс долил коньяк себе и Сокольскому.





* * *


— Ну как вам аппарат? — Мясоедов хлопнул рукой по рулевому колесу. — Мощная штука?

— Да уж, — невнятно отозвался Реваев, — просторно.

— Конечно, не крузак, но машинка достойная, — делился впечатлениями Мясоедов, — умеют немцы все же делать. Да и по цене приемлемо, хотя, конечно, все равно кредит брать пришлось.

— Я слышал, оперативному составу с сентября должны зарплаты повысить, — обрадовал Жору полковник.

— Это правильно, — обрадовался Мясоедов, — повышение мне зарплаты — это всегда правильно. Насчет остальных, конечно, не уверен. Вот взять Фишмана, за что ему вообще зарплату платить? Ни черта не делает, на задержания уже недели три не выезжал. Либо в спортзале грушу колотит, либо в тире патроны тратит. А патроны ведь тоже денег стоят!

— Смотри, Ленька про такие слова узнает — намнет тебе бока. — Реваев отлично знал о дружбе оперативника с командиром группы захвата Леней Фишманом.

— Намнет он, как же, — усмехнулся Мясоедов, — я ему сам что угодно намять могу. Давненько мы, кстати, с ним не возились, надо проведать его.

— А как, кстати, Дима? Ты давно был у него?

— Рыбалко? — уточнил Мясоедов.

Реваев кивнул.

— Да нормально, держится. Ходит, конечно, пока, как Кутузов, с повязкой. Но вроде по осени обещают ему искусственный глаз установить. Говорят, почти ничего и не заметно будет.

Дмитрий Рыбалко, напарник Мясоедова, несколько месяцев назад был тяжело ранен, когда, наплевав на все писаные и неписаные правила, решил в одиночку задержать преступника, над поиском которого вся следственная группа работала целых три месяца. В итоге этой авантюры сам Рыбалко чуть не погиб, а Реваеву пришлось долго корпеть над составлением бумаг, объясняющих странное поведение своего подчиненного[3].

— Какие у него планы? Или пока так далеко не загадывает?

— Думает, конечно. Сами понимаете, после лечения его комиссуют, — Мясоедов с сожалением вздохнул, — к оперативной работе уже никак не вернется, а ничему другому он и не обучен особо. Так что у нас он вряд ли останется. Говорит, что в частную контору зовут, куда точно, я не знаю, какая-то служба безопасности.

— Тоже вариант, — согласился Реваев, — опыта у Димы достаточно, в том числе и плохого, но это для мозгов тоже полезно.

— Ну да, — кивнул, Жора, — как говорится, за одного битого… Вика, ты там не спишь? — Он оглянулся назад.

Виктория действительно сидела на заднем сиденье с закрытыми глазами, и казалось, что она дремлет.

— Не сплю, — она открыла глаза, — я думаю.

— Думаешь — не поспать ли? — рассмеялся Мясоедов.

— Думаю — зачем я с вами еду? Мне кажется, вы и вдвоем прекрасно со всем справитесь.


— Ну так это только Юрий Дмитриевич знает, — протянул Жора, — так что ты у него спрашивай. Он сегодня в настроении, может, что и ответит. Да, Юрий Дмитриевич?

— Виктория, вы действительно собираетесь строить свою жизнь вместе с этим балаболом? — теперь обернулся Реваев. — Подумайте, когда-нибудь он заболтает вас до смерти.

Крылова смущенно покраснела и бросила взгляд на Жору, который с невозмутимым видом управлял внедорожником.

— Что касается того, зачем вы с нами едете, то у меня есть к вам просьба. Я бы хотел, чтобы вы провели допрос.

— Допрос? Я? — удивилась Крылова.

— Ну а что такого? В свое время вы неплохо поработали с этим пареньком, Хроминым. Да и мать его вы отлично разговорили. Так что мне кажется: допрос — это ваша стихия.

— И кого надо допросить? Я же правильно понимаю, мы едем к Локтионовой?

— Правильно, — согласился Реваев, — но с Локтионовой поговорю я сам. Для этого вы не сгодитесь.

— Это почему же? — вспыхнула Виктория.

— Вот видите, — улыбнулся полковник, — как все просто. Только что вы совсем не горели желанием вести допрос, а сейчас прямо пылаете от возмущения, когда вам не дают это сделать. Что касается Локтионовой, вы и сами должны понимать. Она — сорокалетняя красивая женщина, вы тоже красивая женщина, но только моложе. Она будет подсознательно чувствовать в вас соперницу и не раскроется. Так что с ней беседовать буду я. А вы поговорите с Надей, ее дочерью. Вам будет проще, чем мне, вызвать ее на откровенный разговор.

Крылова задумалась, не уверенная, что ей стоит соглашаться с предложением Реваева.

— Понимаете, Вика, в общении с подростками я как-то теряюсь, — неожиданно сбивчиво начал объяснять полковник, — особенно когда подросток — девочка. Мне трудно понять ход их мыслей. Так что, — Реваев смущенно улыбнулся, — я очень на вас рассчитываю.

— Хорошо, — приняла решение Крылова, — о чем я должна ее спрашивать?

— А это я вам сейчас объясню, — оживился Юрий Борисович.

Сидевший за рулем Мясоедов покосился на полковника и молча улыбнулся. Методы убеждения Реваева, как всегда, действовали безотказно. «Трудно понять ход мысли», — это же надо такое сказать. Неужели Викуся действительно поверила. Что Реваеву может быть трудно что-то понять. Или это был театр двух актеров?

Жора на мгновение обернулся, но ему не удалось встретиться глазами с Викторией, внимательно слушавшей объяснения Реваева.

Когда черный «террамонт» Мясоедова подъехал к воротам особняка Локтионовых, из сторожки вышел высокий, крепко сложенный мужчина, несмотря на жару одетый в темный строгий костюм. Жора выставил в окно удостоверение. Мужчина кивнул и, нажав кнопку на брелоке, отворил ворота.

Предупрежденная о предстоящем визите, Полина встретила посетителей на крыльце. Как и прошлый раз, она не пыталась скрыть свое недовольство.

— Вы так часто нас посещаете, — она начала говорить, когда шедший первым Реваев был еще метрах в десяти от нее, — словно здесь не дом, где живет семья убитого человека, а дом, где, наоборот, собрались одни убийцы. Зачем вы арестовали нашего сторожа?

— Здравствуйте, Полина Игоревна, — невозмутимо поприветствовал ее Реваев, — жаль, что наш визит вас так расстраивает. Уверяю вас, мы к вам с самыми благими намерениями.

— Вы не ответили на мой вопрос, — не отреагировала на приветствие Локтионова, — зачем вы забрали Алексея? Вы что, считаете, что это он убил Анатолия?

— Полина Игоревна, — вздохнул Реваев, — давайте не будем так нервничать. Вашего сторожа задержали, потому что есть серьезные сомнения в его невиновности. Возможно, наш сегодняшний разговор поможет эти сомнения развеять, так что у вас тоже должна быть заинтересованность в том, чтобы мы могли откровенно поговорить. Если, конечно, судьба Алексея вам действительно небезразлична, — добавил Реваев, — и давайте пройдем в дом, говорят, июльское солнце небезопасно для кожи.

Локтионова снисходительно оглядела полковника с головы до ног, но все же согласилась:

— Пойдемте, сегодня и впрямь припекает.

Она направилась в дом. Реваев и Виктория, переглянувшись, последовали за ней.

— Я, пожалуй, поброжу по округе, может, чего интересного увижу, — буркнул им вслед Жора.

В гостиной Локтионова непринужденно устроилась на диване, поджав под себя ноги. Реваев и Крылова расположились в креслах напротив.

— Итак, ваши вопросы. — Локтионова выжидательно смотрела на полковника.

— Прежде чем перейти непосредственно к вопросам, — подался вперед Реваев, — у меня есть одно небольшое предложение. Что, если, пока мы с вами здесь будем общаться, моя коллега, — он показал на Викторию, — немного побеседует с вашей дочерью?

— С какой стати? — нахмурилась Локтионова. — И к тому же, я проконсультировалась у юриста, вы не можете допрашивать ее в мое отсутствие. Ей нет еще четырнадцати лет.

— Вы совершенно правы, но речь не идет о допросе как таковом, — мягко настаивал Реваев, — если какие-то вопросы девочке не понравятся или вдруг будут непонятны, то она на них может не отвечать. Но уверяю вас, Виктория — достаточно опытный сотрудник и у нее замечательный подход к детям.

— Молода она для опытного сотрудника. — Полина бросила оценивающий взгляд на Крылову.

— Ну что вы, — возразил Реваев, — так только на моем фоне кажется. Тридцать пять лет — вполне зрелый возраст.

Брови Крыловой дернулись вверх от изумления, но благополучно успели занять свое привычное место, прежде чем Локтионова вновь уставилась на нее.

— Тридцать пять, однако, — хмыкнула она, — я думала…

Что именно она думала, Полина уточнять не стала. Еще немного поколебавшись, она взяла в руки смартфон.

— Надюшенька, солнце, спустись к нам, пожалуйста, — ласково проворковала она в трубку.

Меньше чем через минуту приемная дочь Локтионовых спустилась со второго этажа и застыла на входе в гостиную. На ней были короткие джинсовые шорты и белая навыпуск футболка с ярким рисунком, на который Реваев почему-то обратил внимание. Маленькая девочка с огромными белыми бантами, одетая в синее платьице в горошек, держащая одной рукой за лапу плюшевого мишку, смотрела на яркое солнце. Картина дополнялась надписью, сделанной огромными розовыми буквами: ENJOY! Познаний Реваева в английском вполне хватало для перевода. Наслаждайся! Что же, хороший лозунг, и врут те, кто утверждает, что это лозунг современной зажравшейся молодежи. Неправда. Это лозунг зажравшейся молодежи всех времен и народов. Хотя… почему только зажравшейся?