Мара и Морок. 500 лет назад

– Ясна, куда ты планируешь отправиться на Иванов день? – спрашиваю я сестру, пока мы двигаемся мерным шагом и есть возможность поговорить.

Инга и Ясна даже не скрывают удивлённых взглядов.

– Кажется, свежий лесной воздух хорошо влияет на Велу, она уже не прочь пойти на праздник, – с улыбкой говорит Инга Ясне.

– Может, выкапывание могил действует на неё успокаивающе? – поддакивает Ясна.

– Тогда стоит завтра дать ей тяпку и отправить вырывать сорняки в огороде, – воодушевляется Инга, а Ясна так активно кивает, что несколько прядей выбиваются из чёрной косы.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза, так как они прекрасно знают, что я всё слышу.

– Я думала отправиться в Долкор на севере. Городок совсем небольшой, но все ближайшие деревни в этом году соберутся там, – всё-таки отвечает на мой вопрос Ясна, когда остроты заканчиваются. – Если не хочешь ехать на север, то можно отправиться на юго-запад. В стороне от Зарича есть Триград. Тоже маленький город, но и там будет праздник. Это у людей есть границы между княжествами, нам же без разницы, куда ехать. Я предпочитаю север, но знаю, что ты не всегда хочешь ехать в том направлении.

Я киваю в такт словам сестры. Ясна действительно больше любит север, – как и я, она из Ашорского княжества. Родом из маленькой деревни на самом западе. Она мало рассказывала о своих родителях, уверяя, что не помнит. Мне известно лишь, что её отец был рыбаком, а сама Ясна не умела читать или писать до того, как стала Марой.

– Так что ты решай, Вела, – вырывает меня из раздумий сестра. – Поедем в Долкор?

Нет.

– Да, – моментально отвечаю я, и мои руки покрываются мурашками от того, как быстро язык предаёт голос разума.

Нет.

– То есть нет, – как можно быстрее поправляю себя я, а улыбка, зарождающаяся на лице Ясны, меняется на задумчивое выражение.

Я до скрипа сжимаю поводья, сердцебиение ускоряется от волнения. Я боюсь ошибиться.

И одновременно с этим боюсь пожалеть.

– Тогда поедем…

– Да! – твёрдо выдавливаю я. – Да, поедем в Долкор!

Ясна какое-то время молча ждёт, вероятно, гадая, сколько ещё раз я поменяю решение, но я больше не издаю ни звука. Упрямо сжимаю губы, не давая себе возможности ляпнуть что-то ещё.

– Отлично! Тогда завтра же отправимся в Долкор, – подводит итог подруга и отворачивается, уделяя всё внимание дороге перед нами. – К тому же надо проведать Гавана.





8




По рассказу Арины, меня нашли под стеной нашей усадьбы среди мёртвых тел. Нашли с большим количеством синяков и порезов, серьёзной раной на голове за левым ухом, вывихнутым плечом, двумя сломанными пальцами на левой руке и не совсем в рассудке. С той ночи я перестала говорить.

Первую неделю после пробуждения я не могла ни на чём сконцентрировать взгляд и почти не реагировала на сказанное, забывая всё через минуты. Даже голоса матери и отца я вначале не узнавала.

Ещё спустя неделю, когда я начала мычать, осознанно пытаясь встать с кровати и пойти к брату, мне рассказали всё от начала и до конца. Напомнили, как мне казалось, выдуманные детали, нереальные, лживые, созданные кошмарами от долгого сна.

Половина людей князя ашорского мертва. Из моих с Валадом нянь в живых осталась только Арина. Половина княжеского двора сожжена дотла, западная сторона усадьбы поражена огнём и почернела. Убиты или угнаны около трети лошадей, остальных отлавливали по окрестностям несколько дней.

Князь Верест ашорский, к счастью, был лишь легко ранен и быстро поправился.

Княгиня Агна ашорская была травмирована и слегла от попавшей в рану заразы.

Княжич Валадан ашорский мёртв.

Княжна Веледара ашорская повредила голову и более не говорит и, может, даже не соображает.

Наша семья была разрушена.

Лекари пытались вылечить меня и матушку долгие месяцы, пока отец вновь отстраивал усадьбу и княжий двор. Мои кости медленно, но срастались и заживали, а княгиня чахла, и раны её продолжали гноиться. Отец возвращал пошатнувшуюся власть над собственными территориями, а я всё яснее осознавала произошедшее, подслушивая те разговоры, которые, как считали помощники отца, я не должна понимать.

Многое и вправду было мне неясно, но я упрямо запоминала и повторяла услышанное, зная, что однажды смысл каждой фразы станет мне понятен. Я не могла говорить, поэтому научилась много слушать.

Когда лекари вылечили моё тело и ободранное горло, я продолжала молчать, нередко часами оставаясь без движения. Я просто лежала, пока отрывки воспоминаний не прекращали изводить меня, прокручиваясь в голове. Многое из той ночи я не могла вспомнить, но уже того, что я помнила, было достаточно, чтобы лишить меня сна.

Тогда отец приводил ко мне ворожеев и волхвов одного за другим, но никто из них ничего не мог сделать. Я продолжала молчать, и даже если силилась говорить, из горла вырывались лишь похожие на речь звуки, перемешанные с тоскливым воем или непонятным мычанием. Слюни пузырились на губах и стекали на подбородок, потому что я не могла контролировать язык. Пищу с тех пор я могла есть только жидкую – каши, супы либо очень мягкие фрукты. Отец ужасался, а матушка рыдала каждый раз при виде меня такой. Поэтому я прекратила попытки.

Рану матушки всё-таки вылечили, но зараза дала осложнения. И моя когда-то красивая мама начала угасать, резко постарела, усохла и сгорбилась, передвигаясь мелкими шагами, и то с посторонней помощью. С каждым месяцем горе от потери Валада – её любимца – разрушало то, что от неё осталось.


С наступлением зимы её состояние ухудшилось, и она умерла через месяц после моего седьмого дня рождения. Остались лишь мы с отцом, но в его взгляде, обращённом на меня, молчаливую и беспомощную, я видела отрешённость.

Меня перестали показывать гостям и выводить в город. Прекратили попытки вылечить от неясного недуга, а князь опустил руки, не видя во мне более ту дочь, что любил. Он отстранился, и на девятую зиму своей жизни я поняла, что для князя Вереста ашорского дочь Веледара умерла в тот же день, что и сын Валадан.

Он всё ещё заботился обо мне, давал еду и кров. Разговаривал временами, узнавая, как у меня идут дела, и даже продолжал приглашать учителей для образования княжеской дочери. Но я не говорила, а наставники разводили руками, уходя из нашего дома один за другим.

Только Арина, знающая меня с младенчества, продолжала относиться ко мне так, будто ничего не изменилось. Словно моё лицо не осунулось, под зелёными глазами не залегли тёмные круги, а чёрные волосы не отросли неряшливой копной до самой поясницы. Только она продолжала расчёсывать и украшать их мне, мыть меня и одевать в приличные одежды, когда для других я стала слабоумной.

Ни одна из ранее слышанных мной страшных сказок о Мороках, Тени, Оземе, Сумерле, упырях и бесах меня более не пугала. Я слушала истории, от которых раньше пряталась под одеяло, с равнодушным спокойствием, ужасая Арину своей отстранённостью.

Чем меня может напугать нечисть в далёких лесах, если у меня полно мертвецов в собственной голове?

Отец восстановил дружину и княжеский двор, наняв новых людей и расширив своё влияние. Князя Вереста стали бояться больше, слыша, как он вернул власть после нападения, в ходе которого были уничтожены его семья и половина приближённых.

Я подслушивала разговоры о том, что южные княжества опасаются моего отца, и с каждым месяцем замечала всё больше незнакомых людей в нашем доме. Те меня не знали и даже не стремились узнать, глядя как на призрак прошедшей трагедии. Последний призрак, не желающий исчезать, когда все остальные ушли.

Очередное откровение я узнала весной, после своего десятого дня рождения, сидя у могильного кургана брата и матери. Туда я приходила часто и сидела, выстругивая ножом из сучьев острые пики, не зная ради чего, но это действие меня успокаивало. Рядом с захоронением Валада я продолжала пытаться говорить, рассказывая об однообразных буднях и жалуясь ему на всё подряд. В моей голове каждая фраза звучала красиво и осмысленно, но в действительности было уже привычное мычание. Я утирала рукавом слюни, не стыдясь, уверенная, что если брат и смотрит, то он понимает и не осуждает.

В тот день Валаду должно было бы исполниться четырнадцать лет. И в тот же день Арина, в очередной раз найдя меня на могиле старшего брата, впервые расплакалась и вышла из себя. Кричала на меня, говоря, что я не пытаюсь выздороветь, держась за то, чего больше нет. И в порыве отчаяния рассказала, что курган этот почти что пуст. Там даже костей нет, потому что обезумевшие лошади и множество ног так переломали детские кости Валада, что и нашли его на княжеском дворе с трудом, среди грязи и обожжённых тел под рухнувшим деревом. Его останки так быстро сгорели на погребальном костре, что ветер унёс почти весь пепел, прежде чем они успели что-то собрать.

Впервые за годы я вновь вопила и выла в полную силу, в ужасе осознавая сказанные няней слова. Мне казалось, что в тот день мне и вправду стало не за что держаться. Я впервые поняла, что у меня в руках пустота.





* * *


Моя рука с ножом замирает, когда я скорее чувствую, чем слышу окутывающую княжеский двор непривычную тишину. Она медленно обволакивает всех в этот ясный осенний день, заражает как болезнь, передаётся от одного к другому, пока все не замолкают, отвлекаясь от своей работы, и не поворачивают головы к главным воротам.

Я сижу под раскидистым дубом, облюбованным мной с братом в детстве. Все его листья уже пожелтели и теперь осыпаются золотым дождём. Я откладываю в сторону ветку берёзы, у которой выстругала идеально острый конец, и поднимаю взгляд. Наблюдаю, как стражники у ворот начинают суетиться и торопливо распахивают тяжёлые двери. Жители княжеского двора перешёптываются и шумно охают, пока Мары в красных плащах заходят на нашу территорию.

Их шесть, все одеты схоже, а их лица удивительно прекрасны и молоды. За исключением самой старшей. На вид ей можно было дать не меньше сорока. У неё длинный шрам на левой щеке от скулы до самого подбородка. Но распущенные чёрные волосы вьются аккуратной волной и смягчают образ женщины. А вежливая, не сходящая с лица улыбка добавляет теплоты её взгляду.

Они никому не задают вопросов, будто ведомые невидимой нитью, размеренным шагом направляются в мою сторону. Их появление меня не удивляет и не пугает, но я не могу оторвать глаз от того, как люди расступаются перед ними с благоговейным шёпотом и тихими молитвами Моране. Нож выпадает из моей руки, и я неловко поднимаюсь на ноги, опираясь о ствол дуба.

Арина выбегает со стороны новых конюшен, несётся ко мне, и единственная обнимает, пытается защитить. Но мы все знаем, что это бесполезно. Впервые за годы я успокаивающе улыбаюсь своей преданной няне, с благодарностью сжимаю её шершавые ладони и аккуратно выбираюсь из объятий, делая шаг ближе к Марам.

Мне десять с половиной лет, я даже немного старше, чем был Валад, когда Морана забрала его душу, поэтому теперь я не нахожу ничего удивительного в том, что Мары пришли за последним призраком этого княжеского дома – за мной.

Мне бы стоило уйти и собрать вещи, чтобы навсегда покинуть родной дом, но я только проверяю лунницу брата на шее. Остальное мне неинтересно.

Во дворе появляется отец. Я выпрямляюсь перед прислужницами богини и не открываю рта, не издаю и звука, чтобы не позорить князя некрасивой картиной тщетных попыток издать правильные звуки.

Мары выстраиваются в линию на расстоянии пяти метров передо мной. Остальной путь навстречу я должна преодолеть сама.

Князь распоряжается приготовить для гостей еды в дорогу, приказывает дать мне лучшего коня, принести дорогой кафтан и тёплые перчатки. Собрать лучшую одежду в сумки. Впервые за годы он меня обнимает, неуверенно касается моих волос и не только смотрит на меня, но и действительно видит. Однако я не обманываю себя, знаю, что он прощается, и в его зелёных, как и у меня, глазах облегчение, печальное и неизбежное. Я – последнее напоминание о его поражении. Что бы ни говорили остальные, может, он и отбил княжество, но потерял семью. Князь Верест ещё достаточно молод, чтобы вновь жениться и обзавестись новыми наследниками. Эта мысль бьёт меня наотмашь, как внезапная пощёчина, и я выбираюсь из его объятий.

Отец в последний раз кладёт руку мне на плечо, сжимает пальцы, держит, и на краткий миг я верю, что он попытается меня остановить, попытается возразить или сделать хоть что-то, но ещё мгновение, его хватка ослабевает, и он меня отпускает.

– Она не может говорить, – обращается он к Марам, и те отрывают взгляды от меня, словно только сейчас замечают, что рядом вообще стоит князь.

– Как её зовут? – ласково спрашивает старшая из Мар.

Ветер отбрасывает её длинные волосы за плечо, ещё отчётливее демонстрируя шрам. Однако Мара никак не стесняется своего изъяна, кажется, даже не помнит о нём и не пытается вновь прикрыть его волосами.

– Веледара, моя дочь и княжна ашорская.

– Княжна? – в замешательстве повторяет другая Мара, и они тихо переговариваются между собой.

Я терпеливо жду, сжимая серебряную лунницу, висящую на шее.

– Я не могу покинуть свой двор и княжество, – твёрдо говорит отец, и Мары прекращают обсуждение, глядя на него.

– Необычная ситуация, князь, – напрямую признаёт старшая Мара. – Я верю, что Веледара – разумная девочка, – она бросает на меня короткий взгляд и улыбается, искренне, но с сожалением и даже сочувствием. – Однако ты должен помнить, что Веледара теперь одна из нас и обратно ты принять её не сможешь.

Верест соглашается, зная, чем может для него обернуться попытка спрятать меня. Но также это значит, что ворота моего собственного дома для меня навсегда будут закрыты. Никто здесь не примет меня, если я сбегу от Мар и буду искать убежища.

Меня лишают дома.

Я продолжаю безмолвствовать, зная, что это не вопрос или намеренное условие – это неоспоримый факт. Ко мне подходит другая Мара и протягивает руку.

– Меня зовут Ясна, и я была самой младшей долгие годы, – представляется она.