Мама, я Великан

В то время я и решила оставить все как есть, никого и никогда не впускать в жизнь, освободив себя даже от мысли, что однажды какой-то «друг» может завалиться на мою кухню и сломать все под корень.

Мне жилось неспокойно, но демоны помогали отвыкать от мамы. Им, в отличие от меня, нравился интернат и всё, что творилось в его стенах… Я силилась привыкнуть к новому месту, честно, но где-то глубоко в душе сидела тоска. Она портила весь вид моей жизни, как маленькое пятно от зубной пасты на чистом зеркале, как крошечная заноза, которую никак не можешь достать.

Я злилась на всю свою прошлую жизнь, злилась на ситуацию и не могла понять, что делать сейчас, и где правильное решение. Но когда в день слушания я увидела маму на скамье подсудимых, моя тоска прорвалась, и я чуть не вскрикнула от боли, которую почувствовала каждой клеткой.

Бледная, худая, замученная – мама сразу нашла меня взглядом и попыталась улыбнуться, но вместе с улыбкой из ее глаз хлынули слезы.

Я вцепилась пальцами в стул, на котором сидела, и стиснула зубы, чтобы не заорать.

Что с ней? Почему она так плохо выглядит?! Она болеет? Или не ест? Её что, бьют?!

В тот миг я впервые поняла, что мама могла бы всё рассказать. Выдать правду обо мне и моих демонах, спасти свою свободу и жить как прежде. Меня бы не посадили. Совсем юная, не привлекавшаяся, с психическими нарушениями – я осталась бы с ней. Но дело стало бы пятном на моей судьбе, и я тащила бы его с собой всю жизнь. Мама думала обо мне, а не о себе…

Когда огласили приговор – восемь лет колонии-поселения с возможностью условно-досрочного освобождения – я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание.

Мне будет двадцать… Что я буду делать восемь лет? Как я смогу обойтись без её любви и тепла? Столько лет в интернате – это катастрофа! Мой детский ум никак не мог взять в толк, как за безобидное отравление, от которого «друг» пока даже не умер, могут дать такой срок!

Демоны шептали, что без мамы нам будет лучше, мы сможем больше, и нам не нужен контроль. Мне хотелось свернуть шею каждому из них.



Когда маму выводили из зала, я всё-таки грохнулась в обморок. Когда пришла в себя, опекунша обтирала мое лицо мокрым платком, а вокруг стояла толпа глазеющих на меня людей.



Василий Палыч подошёл ко мне после окончания судебного заседания. Он был редактором местной газеты и лично писал о громком деле матери-убийцы. Меня поразила его строгая собранность, красивый, наверное, дорогой костюм и добрый взгляд, полный сочувствия.

Сначала опекунша не хотела подпускать его ко мне, как и остальных писак, голодных до скандала, но он заверил, что ни о чем не станет спрашивать, к тому же было видно, что этот человек не какой-нибудь идиот, и она смягчилась.

Василий Палыч сказал, что проникся моей историей и хочет поддержать меня в будущей жизни, что если, окончив школу, я решу поступать на факультет журналистики, он порекомендует меня ректору, будет направлять и помогать, а потом, если его дела будут также как сейчас идти в гору, обеспечит работой.



Той же ночью, послав соседок с их развратом к черту и проревевшись, я пробралась в архив, нашла своё дело и вытащила из него все листы, на которых упоминались визиты к психиатрам.



Если теперь на меня наплевать всем, кроме того мужика из газеты, значит, я перешагну прошлое, усмирю своих демонов, буду жить нормальной жизнью и стану хорошим журналистом.



Я жалела только об одном – что не придумала лучшего способа избавиться от «друга».

Он, кстати, вышел из комы на следующий день после оглашения приговора. А когда стал чувствовать себя лучше и узнал, что за участь выпала моей бедной матери – принялся писать в суд, подавать на обжалование, уверял, что всё случившееся ошибка…

У него ничего не вышло.





Глава 49

Великан




Мы перекидываемся еще парой слов с Майей, и меня настигает легкое головокружение.

Ребята возвращаются с обеда и, громко обсуждая свои сегодняшние успехи, рассаживаются за столы.

Кто-то зовет меня, но голоса отдаляются и звучат как будто из другого места.

– Все хорошо? – взволнованно спрашивает Майя. – Ия… ты в порядке?

Милая Майя – она произносит мое имя с такой теплотой, словно сестра, которой у меня никогда не было.

– Да, конечно, я просто переработала. – смотрю в монитор – изображение плывет и сливается в яркую кляксу.

Что за ерунда?! День еще не закончен! Нужно взбодриться! У меня есть еще дела!

Я тянусь к стакану с кофе, чтобы выпить еще, как вдруг из ниоткуда возле меня появляется Степан.


– Ия, можно ручку возьму?

Я киваю, и его длинные, вечно танцующие пальцы тянутся к моему столу. Степан всегда отличается утонченной грацией, но сейчас происходит удивительное. Он словно специально взмахивает рукой так, что локоть уходит вниз, меняет траекторию и точно в основание ударяет мой стакан с горячим и вкусным кофе!

Я вздрагиваю.

Отшатываюсь.

Почти полный стакан летит со стола.

Ударяется об пол.

Подпрыгивает, и все его содержимое столбом взлетает вверх.

На долю секунды кофе, как в замедленной съемке, задерживается в воздухе и несется вниз. Прямо на подол платья Майи.

Испугавшись, Майя сжимается и ошарашенно смотрит на огромное кофейное пятно.

– Ой, что я наделал! – Степан хватается за голову. – Прости, прости! Ты не обожглась, тебе не больно? – он встревоженно смотрит на коллегу, но та только качает головой.

– Блин! Ты же у нас самый грациозный! Что пошло не так? – вскрикиваю я. Собственный голос звучит словно издалека.

Все ребята поворачивают головы в нашу сторону.

– Не знаю! Устал, наверное, – потеряв обычное спокойствие, Степан начинает суетиться.

– Это отвлекающий маневр, чтобы отлынивать от работы, – подает голос Ефим. – Сейчас вызовется искать уборщицу и под шумок слиняет.

– Ты всем-то свою схему не рассказывай, – встревает Дима.

– Да иди ты… – Ефим плавно поднимает руку вверх, пародируя грацию Степана, и медленно показывает Диме средний палец.

– Сам иди, – фыркает Дима. – Сейчас в лоб дам!

– Не допрыгнешь!

– Допрыгну, не сомневайся!

– Ой, вы как дети малые, достали уже, – Римма цыкает на парней, останавливая их спор. – Работайте, а не болтайте.

Степан откуда–то берет салфетки, пытается промокнуть платье Майи, но тут же смущается и отдает салфетки ей.

– Так, ладно! – я пытаюсь справиться с головокружением, но оно не проходит. – Раз Василий Палыча нет, то я, пользуясь полномочиями, объявляю рабочий день оконченным! Все молодцы! Завтра нужна такая же продуктивность.

Ефим, Дима и Римма адресуют мне радостные взгляды.

– Давай подвезу до дома, – предлагает Степан Майе, – я же виноват.

Майя кивает, соглашаясь через стеснение.



Сегодня тот редкий случай, когда я, быстро выключив компьютер и сложив в сумку планшет с телефоном, выхожу из офиса раньше коллег – голова болит и кружится, хочется глотнуть свежего воздуха.

Садиться за руль в таком состоянии я точно не стану – набираю номер такси, называю адрес и жду машину на стоянке у нашего офисного здания.

Солнце стремительно скатывается к горизонту. Полупустая парковка напоминает шахматную доску с хаотично расставленными фигурами. Мой отремонтированный Эфом автомобиль здесь в безопасности, и я знаю, что до утра с ним ничего не случится.

Эф… Он ни разу не звонил мне после того случая у дороги.

Задумавшись об этом, ощущаю грусть и даже стыд. Ожидая звонка от Глеба, я совсем забыла про Эфа. Но оправдать мою душевную тягу к новому знакомому очень легко – то впечатление, которое произвел Глеб, я могу сравнить только с волшебством. Его проницательность, душевность, его поцелуй…

– Да не знаю я, нет его! – голос Димы обрывает мысли. – Завтра приходите или звоните на мобильный.

Оглянувшись, вижу, как Дима с Ефимом на выходе из здания разговаривают с какими-то амбалами – двумя плечистыми и строго одетыми мужчинами.

Амбалы что-то спрашивают, но парни, быстро отвертевшись, шагают в мою сторону.

Только сейчас замечаю, что стою совсем рядом с машиной Ефима.

– Ты что тут застыла, тачка сломалась? – интересуется он. – Подвезти?

– Нет, жду такси. Что хотели эти двое? – спрашиваю ребят, наблюдая за амбалами – помявшись, они разворачиваются и уходят.