Малыш от бизнесмена. Любимых в награду дают небеса

— Я заберу заявление, - опускаю глаза, не в силах смотреть в суровое, будто высеченное из гранита, лицо, на котором горят сузившиеся от подозрения глаза Волкова. – Я… прямо сейчас могу.



Словно испугавшись такого поворота событий участковый перебивает меня, тараторя так, что гласные теряет:



— Дело уже пошло, Алёнка, ходу назад нет!



На его лице явно читается раздражение от моего предложения. Не хочет, чтобы крупная рыбка сорвалась с крючка.

Дима цинично усмехается и без слов тянется к заднему карману брюк. Сведя широкие густые брови, он сует свёрнутые в пачку желтые купюры участковому.



– Здесь достаточно, чтобы твою «Волгу» на поддержанный «Мерс» заменить. Усёк?



Голос Волкова не терпит возражений, и участковый, кивая, как китайский болванчик, тут же без слов прячет купюры в карман. У него даже хватает наглости изобразить на лице смущение.



– В местной школе как раз ремонт нужен…



Бровь Волкова саркастически приподнимается. Даже не сомневаюсь, Дима его насквозь видит. Дядя Олег не сводит взгляда с кармана куртки Константина Яковлевича, который распирает от внушительной пачки баксов. В глазах опекуна загорается алчный огонёк. Он жадно облизывает узкие губы, должно быть, уже прикидывая, на что можно потратить неожиданно свалившееся на его голову богатство.



Его буквально съедает нетерпение, что видно по нервно дергающемуся уголку рта и по бегающим неспокойным глазам. Только вот участковый, похоже, не торопится делиться. Более того, мужчина явно хочет присвоить взятку единолично себе. Должно быть, терпение Волкова на пределе. Он окидывает с явным отвращением тщедушное тело опекуна презрительным взглядом. Дает понять, что кормушка закрыта.



— Вопрос решён, – цедит сквозь зубы колко, когда дядя тянет к нему руку, словно для подаяния.



Сжимаюсь в беззащитный комочек, желая лишь одного: чтобы уже поскорее закончился этот ад.



Сердечко надрывно стучит, на пределе…

— Что?! Да как это решён?! Да я в высшие инстанции пойду! – орет опекун, не желая упускать свою выгоду.



Константин Яковлевич, встрепенувшись, поспешно подходит к дяде Олегу, тянет его настойчиво за засаленный рукав рубахи.



– Олег, да ты горячку не пори. Давай, выйдем.



Тот злобно трясет коротко подстриженной головой, отказываясь подчиняться.



– Да, я такой хай подниму! – истерит дядя, хватая за грудки участкового.



Тому ничего не остается, как поспешно полезть в карман. Нервно вынув пару купюр из внушительной пачки, он искоса бросает взгляд на Волкова, «отстегивая» долю вопящему дяде Олегу.




– До судьи дойду… - опекун замолкает, как только ощущает в руках хруст иностранной валюты. Держит, довольно скалясь, в руках разноцветные бумажки, на которые променял не только свою гордость, но и мою честь.



Пока они с участковым переглядываются, как два шакала, готовых покусать друг друга в любую минуту, Волков со скучающим выражением лица осматривает бедную обстановку дома. Все это время, пока Дима лицезрит это безобразие, его лоб морщится так, как будто он решает в уме очень сложную математическую задачу и не может найти на нее ответ. Должно быть, ему никогда и не приходилось бывать в столь убогом жилище. Сглатываю тяжёлый ком в горле.



Лишь бы не зареветь…



Никогда мне еще не было так стыдно за то, как живу. Мучительное чувство стыда буквально плавит каждую косточку. Все эти облезшие полы, старые ковры и ободранные обои…



Пропади все пропадом!



Зеленые глаза ярко вспыхивают, когда взгляд мужчины останавливается на мне. Он скользит по моим тонким рукам, пока не замирает на выступающих острых ключицах. Мне кажется, что я почти слышу скрежет его зубов.



– Он что, тебя совсем не кормит? – впервые за все время обращается ко мне. В голосе Димы звучит негодование, смешанное в термоядерный коктейль ярости. Не давая мне время на ответ, резко отталкивается от подоконника. Сверкнув глазами, нетерпеливо рычит, обращаясь к участковому:



– Заканчивай.



Мужчины, как по команде, оборачиваются, и дядя Олег неожиданно пожимает руку участковому.





Договорились. Продали... Нелюди!





— Ну, что, Дмитрий Александрович, думаю, надо прислушаться к словам… потерпевшей, – участковый снимает кепку с головы и быстрым привычным движением простирает блестящую от пота лысину платком. – Заявление мы, так сказать, ликвидируем… - судорожно сминая пальцами свою кепку, уже не так смело бормочет. - Только вот, Дмитрий Александрович, со свадьбой не тяните. Дело такое – житейское.



— Какая ещё, на хрен, свадьба?! - грубо срывается с губ Димы и у меня внутри будто что-то натягивается, а затем резко обрывается.



Волков в отвращении кривит губы, будто участковый предложил ему нечто мерзкое и непристойное.





Дима складывает мощные руки на груди и широко расставляет ноги. Точно так же, как тогда, у штурвала яхты. При взгляде на него, не остается никаких сомнений, кто здесь главный, кто капитан. Зелёные глаза режут, словно острые стебли осоки, уничтожая взглядом побледневшего и заикающегося участкового.



— Ну, так у вас и выбора-то нет, господин Волков, - еле лепечет, пресмыкаясь, участковый, вновь протирая отполированную до блеска лысину, на это раз уже не платком, а злополучной кепкой. – Либо восемь лет строгача… срока, либо оформить, как полагается… кхм! Законные отношения… Дима резко разворачивается и бьет кулаком в деревянную дверь так, что столп пыли поднимается до самого потолка.



– Твою мать!



Дверь дребезжит. Одновременно с этим слышится звук разбитого стекла. Широкая грудная клетка Волкова тяжело вздымается. Все черты лица заострились, напоминая дикого опасного хищника, которого пытаются в угол зажать. Смотрит так из-под бровей на сжавшего в комочек участкового, будто сейчас размажет одним ударом.