Лживая взрослая жизнь

Она обернулась.

– Отец тебе ничего не рассказывал?

Я колебалась; она словно застыла. Виттория впервые показалась мне старше моих родителей, хотя я знала, что она несколькими годами моложе.

– Я знаю только, что он был женат и у него было трое детей.

– И все? Он не говорил тебе, что Энцо был плохим человеком?

Я помедлила:

– Ну, говорил, что не очень хорошим.

– А точнее?

– Что он был негодяем.

Она хмыкнула:

– Плохой человек – твой отец, вот кто настоящий негодяй. Энцо служил в полиции, он даже с преступниками был добрым, по воскресеньям всегда ходил в церковь. Знаешь, я ведь не верила в Бога, твой отец убедил меня, что Бога не существует. Но увидев Энцо, я поняла, что это не так. Не было на земле другого такого доброго, справедливого, отзывчивого человека. А какой у него был голос, как он пел! Это он научил меня играть на аккордеоне. До него меня от мужчин тошнило, а после него я с отвращением гнала всех, кто пытался за мной ухлестывать. Твои родители рассказали тебе одну неправду.

Растерянно глядя в пол, я молчала. Она спросила:

– Не веришь, да?

– Я не знаю.

– Не знаешь, потому что больше веришь вранью, чем правде… Джанни, тебя неправильно воспитывают. Взгляни, какая ты потешная: вся в розовом, туфельки розовые, куртка розовая, заколка розовая. Спорим, ты даже танцевать не умеешь.

– Когда я встречаюсь с подружками, мы всякий раз практикуемся.

– Как зовут твоих подружек?

– Анджела и Ида.

– Они такие же, как ты?

– Да.

Виттория неодобрительно скривилась, потом нагнулась, чтобы завести пластинку с начала.

– Знаешь этот танец?

– Он старый.

Она подскочила, схватила меня за талию и прижала к себе. От пышной груди пахло нагретой на солнце хвоей.

– Вставай мне на ноги.

– Тебе будет больно.

– Вставай.

Я послушалась, и она принялась кружить меня по комнате, двигаясь изящно и точно. Когда музыка доиграла, Виттория замерла, но не отпустила меня, а проговорила, прижимая к себе:

– Скажи отцу, что мы с тобой танцевали тот самый танец, который я в первый раз танцевала с Энцо. Так и скажи.

– Хорошо.

– Ну все, хватит.

Она с силой оттолкнула меня, и я, внезапно лишившись ее тепла, чуть не вскрикнула: меня словно пронзила боль, но я постеснялась выказать слабость. Мне очень понравилось, что после танца с Энцо она больше ни на кого не смотрела. Я подумала, что она помнит все подробности своей неповторимой любви и, танцуя со мной, мысленно переживает ее заново. Меня это привело в восторг, мне тоже хотелось так влюбиться – как можно скорее влюбиться без оглядки. Воспоминания об Энцо были настолько яркими, что от ее стройного тела, ее груди, ее дыхания моему телу словно передалось чувство любви. Я ошеломленно пробормотала:

– А какой был Энцо, у тебя осталась его фотография?

Ее глаза повеселели:

– Молодец, хорошо, что ты хочешь его увидеть. Давай встретимся двадцать третьего мая и сходим к нему на кладбище.





3





В следующие дни мама деликатно попыталась довести до конца дело, которое поручил ей отец: понять, заживила ли встреча с Витторией рану, которую они сами невольно мне нанесли. Поэтому я была постоянно настороже. Мне не хотелось признаваться ни ему, ни ей, что Виттория не показалась мне противной. Так что я, продолжая верить в их версию событий, немного верила и в версию тети. Я старалась не проговориться, что лицо Виттории, к моему огромному удивлению, показалось мне настолько живым и ярким, будто оно было одновременно очень красивым и очень уродливым, – я склонялась то к одному, то к другому определению и никак не могла выбрать. Но главное, мне не хотелось ничем – ни блеском глаз, ни румянцем – выдать, что мы договорились встретиться в мае. Однако врать я совсем не умела, я была благовоспитанной девочкой, поэтому двигалась на ощупь, то отвечая на мамины вопросы с чрезмерной осторожностью, то изображая непринужденность и из-за этого говоря лишнее.

Первую ошибку я совершила в то же воскресенье, вечером, когда мама спросила:

– Как тебе показалась тетя?

– Старая.

– Она моложе меня на пять лет.

– Ты выглядишь, как ее дочь.

– Не издевайся.

– Правда, мама! Вы совсем разные люди.

– В этом я не сомневаюсь. Мы с Витторией никогда не дружили, хотя я изо всех сил старалась ее полюбить. С ней трудно поддерживать добрые отношения.

– Я заметила.

– Она говорила тебе что-то плохое?

– Сперва она держалась холодно.

– А потом?

– А потом немного рассердилась из-за того, что я не надела браслет, который она подарила, когда я родилась.

Я сразу же пожалела о сказанном. Но это уже случилось, у меня вспыхнули щеки, я пыталась понять, расстроило ли маму упоминание о браслете. Но она повела себя как ни в чем не бывало.

– Браслет для новорожденной?

– Браслет для взрослой.

– Который она тебе подарила?

– Да.

– В первый раз слышу. Тетя Виттория нам никогда ничего не дарила, даже цветов. Но если тебе интересно, спрошу у папы.

Я заволновалась. Сейчас она все ему перескажет и он заявит: значит, неправда, что они говорили только о школе, Иде и Анджеле, они разговаривали и о другом, о многом другом – Джованна пытается это скрыть. Как же я сглупила! Я смущенно пробормотала, что до браслета мне нет дела, и прибавила, изображая отвращение: «Тетя Виттория не красится, не делает депиляцию, у нее очень густые брови, на ней не было ни сережек, ни бус, даже если она и подарила мне браслет, наверняка он был просто жутким». Но я понимала, что пытаться перечеркнуть сказанное бесполезно: что бы я сейчас ни говорила, мама непременно побеседует с отцом и передаст мне не его правдивый ответ, а ответ, который они сочтут уместным.

Спала я плохо и мало, в школе меня то и дело ругали за невнимательность. Браслет вновь всплыл, когда я уже решила, что родители о нем и думать забыли.

– Папа тоже ничего о нем не знает.

– О чем?

– О браслете, который, как говорит тетя Виттория, она тебе подарила.

– Наверняка она соврала.

– Безусловно. Но если тебе хочется носить браслет, можешь взять один из моих.

Я порылась в маминых украшениях, хотя знала их наперечет, я играла с ними с тех пор, как мне исполнилось три или четыре года. Особой ценности они не имели, а браслетов было всего два: один позолоченный с подвесками в виде ангелочков, второй серебряный с голубыми листочками и жемчужинками. В детстве я очень любила первый и не обращала внимания на второй. Но в последнее время мне очень нравился браслет с голубыми листочками, его даже Костанца как-то похвалила – мол, тонкая работа. Поэтому, чтобы показать маме, будто меня не интересует подарок Виттории, я начала носить серебряный браслет дома, в школе и встречаясь с Анджелой и Идой.

– Какой красивый! – воскликнула однажды Ида.

– Это мамин. Она сказала, что я могу надевать его, когда захочу.

– Наша мама не разрешает нам носить ее украшения, – вздохнула Анджела.

– А это что такое? – спросила я, указывая на золотую цепочку у нее на шее.

– Это подарок бабушки.

– А мне, – сказала Ида, – цепочку подарила папина двоюродная сестра.

Они то и дело упоминали щедрых родственников и некоторых из них очень любили. У меня же были только музейные бабушка и дедушка, но они умерли, я их почти не помнила и часто завидовала тому, что у Анджелы и Иды много родни. Но теперь, когда я была связана с тетей Витторией, у меня вырвалось:

– А мне одна моя тетя подарила браслет намного красивее этого.