Львы умирают в одиночестве
Часть 2 из 5 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Давай сбежим отсюда.
Оркестр, все это время не умолкавший у меня внутри, теперь разошелся совсем уж на полную мощность и заиграл триумфальный марш. Я с готовностью кивнула.
Поднявшись из-за стола, мы с Вуралом ненадолго расстались – мне неловко было молча удирать с вечеринки, организованной практически в мою честь. Догдемиру, по его словам, тоже нужно было еще с кем-то переговорить. Я отловила среди столиков своего издателя, искусно, как я это умею, наврала с три короба, посетовав на усталость, головную боль и срочную необходимость вернуться в отель и забыться сном. Тот сочувственно покивал, однако взял с меня обещание завтра к девяти утра явиться в офис для подписания договора. Я, радуясь обретенной свободе и предстоящей мне романтической прогулке под луной с таким талантливым, таким блестящим турецким артистом, с моим несчастным измаявшимся комиссаром Гуруром, ринулась к выходу и уже у самых дверей столкнулась с Вуралом и агрессивно напиравшей на него пухлой женщиной, не так давно причинившей мне невыносимые страдания. Толстуха что-то горячо говорила ему, теснила бурно вздымавшейся грудью, он же раздраженно отмахивался от нее, уворачивался и пытался пробиться к двери. На ее фоне он вдруг показался мне таким хрупким, таким загнанным, что в душе моей взыграло праведное негодование юного тимуровца, увидевшего, как злостный хулиган обижает мальчика-отличника.
– Что здесь происходит? – грозно провозгласила я. – Оставьте этого мужчину в покое.
Пышная дама, обернувшись, глянула на меня с ненавистью и оскорбленно заалела щеками. Догдемир же, воспользовавшись заминкой, проскочил мимо нее, подхватил меня под руку и повлек к выходу. Агрессорша что-то отчаянно выкрикнула ему вслед. Слов я разобрать не могла, конечно, но, судя по интонации, это было что-то вроде:
– Ты еще пожалеешь!
Вурал на ходу бросил ей что-то пренебрежительное и, приникнув к моему плечу, начал жаловаться:
– Эта неадекватная влюбилась в меня и теперь проходу мне не дает. Я уже объяснил, что не могу ответить на ее чувства, так теперь она утверждает, что я не справлюсь без ее профессиональных услуг. Ты представляешь? Я пытался быть деликатным, но это уже переходит всякие границы…
Мне на секунду стало даже жаль нескладную тетку. Должно быть, это было ужасно тяжело – обладая такой нелепой внешностью, влюбиться в идеал мужской красоты, точно вылепленный по образу и подобию античных богов.
– Ей бы к психотерапевту обратиться… – вздохнула я.
Вурал же, страдальчески закатив глаза и прикусив нижнюю губу, вдруг принялся сокрушаться:
– Это все я, я… Я ужасно влияю на людей, заставляю их совершать дикие поступки. Моя красота – это мое проклятие, я ненавижу ее.
– Что ты такое говоришь! – возмутилась я. – Ты прекрасен, твоя внешность – это такой же дар, как и твой талант, ее нужно ценить.
Я уже забыла про влюбленную толстуху, топчущуюся сейчас на своих слоновьих ногах где-то там, в зале, из которого мы сбежали. Теперь душа моя полна была сочувствия к этому человеку, такому красивому, такому талантливому и, судя по всему, такому несчастному, запутавшемуся, издерганному нечуткими поклонниками, которые хотели только одного – воспользоваться этой красотой, не понимая, что он живой человек и у него тоже есть какие-то чувства.
– Пойдем выпьем, – предложил мне Вурал.
И я, конечно же, согласилась.
Полночи мы с Вуралом слонялись по модным стамбульским барам. Глазели на гуляющую молодежь, собравшуюся как будто бы со всего мира, на богемных личностей, облаченных в причудливые наряды, на ищущих приключений девиц с надутыми новомодными косметологическими методами губами. Догдемир поначалу явно пытался впечатлить меня, которую, видимо, считал искушенной европейкой, турецким шиком и непередаваемой атмосферой. Но постепенно, по мере того как кошельки наши пустели, а количество выпитых коктейлей начало исчисляться двузначными цифрами, кажется, вообще забыл, с кем и для чего он пустился в этот ночной загул. Взор его помутнел, движения стали неловкими. Он придирчиво расспрашивал меня, в каких фильмах я его видела, что думаю о сыгранных им персонажах, и я старалась ответить как можно более развернуто, анализируя их характеры с точки зрения драматургии. Он все время твердил, как ему важно оставить след в истории, завоевать творческое бессмертие, а временами, сбившись с мысли, все порывался рассказать мне что-то о своем детстве, о нелегкой судьбе одаренного, но слишком красивого актера, но откровенно путался, забывал английские слова, а иногда вообще, кажется, засыпал, пристроив отяжелевшую голову на локоть.
Удивить меня рейдом по ночным кабакам и количеством употребляемого спиртного было трудно. Однако надо признать, что Вуралу это все-таки удалось. Постепенно я поняла, что он, видимо, уже и на вечеринку пришел в состоянии измененного сознания – может, выкурил или проглотил что-то перед началом, – а потому так быстро «поплыл» и потерял ощущение действительности. Все это я, разумеется, снова списала на проблемы его непонятой мятущейся души, тем более что он и сам с охотой повествовал мне о не ценящих его режиссерах, о зависти коллег по цеху, о каких-то мстительных женщинах, травящих его за то, что он не ответил им взаимностью. Одной из них, вероятно, была и та полная дама, он называл ее мадам Серин.
– Почему «мадам»? – поинтересовалась я.
Он же, усмехнувшись, ответил:
– Ну ты же ее видела. Как ее иначе назвать, если не «мадам»?
Рассвет застал нас возле City’s в районе, который Вурал называл Нишанташи. Он объяснил мне, что это один из немногих фешенебельных кварталов Стамбула, где в такое время все еще продают алкоголь. Небо чуть посветлело и налилось алым соком. Лицо Догдемира осунулось от бессонной ночи и еще сильнее отекло от бесконечных возлияний, но мне он в утренних лучах показался еще более красивым, чем в отлакированных кинокадрах. «Ускользающая красота, – шептала я про себя, – увядающее совершенство». Он включил на своем телефоне фронтальную камеру, осмотрел собственное отражение и, кажется, остался не слишком им доволен, потому что после этого несколько секунд странно гримасничал и хлопал себя по щекам.
– Ты очень красив! – заверила я его.
– Правда? – тут же расцвел он, похлопал себя по щекам и буркнул: – М-да, оплыло немного… Ну ничего, к вечеру отвисится.
Вурал взглянул на меня с такой отчаянной надеждой в глазах, что в груди у меня сердобольно защемило. Хотелось обнять его, привлечь к себе, защитить от всего этого жестокого мира, в котором ему, такому ранимому, такому нервному, приходится жить. Я не стала противиться порыву и обхватила руками его шею. Он же, словно только того и ждал, прижался ко мне всем телом и впечатался поцелуем в губы.
– Поедем ко мне, – шепнул он затем куда-то мне в шею. – Ты удивительная, я таких никогда не встречал. Поедем?
Будь мне восемнадцать лет, я бы, не раздумывая ни минуты, вскочила вместе с ним в такси и понеслась навстречу своему счастью. Но мне было тридцать семь, а потому мой здравый смысл имел обыкновение включаться в самые неподходящие минуты. И надо ж было такому случиться, чтобы именно сейчас он вдруг пробудился от спячки и напомнил, что уже через два часа у меня встреча с издателем, от которой зависит важный этап моей литературной карьеры – выход на азиатский рынок, новый круг читателей, новые горизонты… И единственное, что я могу сделать сейчас, дабы попытаться исправить практически безнадежную ситуацию, – это мчаться в отель, принять душ, с помощью косметики замаскировать на лице следы моих ночных приключений и ехать в издательство, а не продолжать эту безрассудную одиссею, отправившись домой к мужчине, по которому томилась моя душа. «Вечером, – твердил здравый смысл, – вечером, покончив со всеми делами, ты сможешь встретиться с ним снова, и вот тогда уже безумствуй как хочешь, обязуюсь хранить обет молчания». Немного поборовшись с собой, попытавшись заткнуть не вовремя проникшийся красноречием голос рассудка и потерпев сокрушительное поражение, я со вздохом отозвалась:
– Не могу. У меня деловая встреча с утра. Давай увидимся вечером.
– Я не доживу до вечера, – исступленно твердил Вурал, погружая пальцы в мои волосы. – Ты нужна мне сейчас…
И все же я, проклиная себя за рациональность, простилась с ним у стоянки такси. Он сел в одну машину, я в другую, и мы разъехались в разные стороны.
Надо ли говорить, что весь следующий день я ждала от него звонка или сообщения? Ну да, пускай тебе уже сильно за тридцать и жизнь твоя богата была на проходимцев самого разнообразного толка, в минуты душевного смятения ты все равно превращаешься в наивную романтичную девицу, едва вкусившую первых любовных переживаний. Вурал молчал, я томилась, листала его Инстаграм и перебирала в памяти, чем могла оттолкнуть его вчера. Может быть, он обиделся, что я не смогла пойти к нему? Может, какая-то моя реплика показалась ему слишком резкой?
Не стану вдаваться в подробности моих терзаний, скажу лишь, что через несколько дней Вурал все-таки вышел на связь. И не будь я так заворожена его дивным образом, конечно, сразу бы смекнула, что происходит нечто нехорошее. Вурал стал писать мне с завидной регулярностью – то из клуба, то с какой-то тусовки. Он слал размытые фотографии, подписанные какими-то странными текстами, вроде: «Детка, ты ведь так этого хотела» или «У тебя в голове столько интересных мыслей, наверное, тебе есть что сказать». При этом обращался ко мне то Masha, то Natasha и каждый раз сопровождал это каким-нибудь стереотипным комментарием о русских женщинах. Я, однако, все еще находилась в сладком мороке атмосферы нашей с ним ночной прогулки, надеялась на скорую встречу и все эти странности списывала на стеснительность, ранимость и «нетаковость» своего избранника.
И вот наконец желанный миг настал – Вурал написал мне и предложил встретиться вечером в клубе «Slope». Я ликовала. Представляла себе, какой будет наша встреча, перебирала привезенные из России наряды, затем, устыдившись такой приземленности, отбрасывала мысли о гардеробе и принималась ходить по своему номеру из стороны в сторону, нервно стискивая руки и кусая губы. Он решился наконец, перешагнул через свои страхи и ждет меня. Все обещало мне в эту ночь феерический экстаз – как плотский, так и душевный.
И вот наконец желанный час настал, я подъехала на такси к клубу, где должна была проходить судьбоносная встреча, вошла, сканируя глазами помещение… И увидела.
Вурал снова сидел на низеньком диванчике в компании друзей, и, судя по их виду, вся эта братия находилась в загуле уже не первый день. Догдемир, и без того миниатюрный и изящный, за это время, кажется, потерял еще несколько килограмм, и теперь совсем уж обратился в почти бесплотного эльфа. Впечатление это усугублялось еще и тем, что на коленях у него расположилась какая-то вульгарнейшего вида девица с губами-варениками, которые она безуспешно пыталась растянуть в очаровательной улыбке. Крупная, фигуристая, взгромоздившаяся на гигантские каблуки, несмотря на и так высокий рост, она рядом с Вуралом являла собой зрелище просто даже пугающее – будто бы могучий жилистый мустанг оседлал нежного олененка. Вурал беззастенчиво лапал ее, хватал за обтянутую золотистым трикотажем грудь, а увидев меня, удвоил свои старания.
– Ааа Dunjasha, – прокричал он мне и призывно замахал крошечной лапкой, приглашая присоединиться к их компании. – Come on top.
– Я не Дуняша, – четко произнесла я, чувствуя, как внутри у меня острая боль, вызванная этим его демонстративным хамством, сменяется яростью. К ней примешивалась еще и уязвленная национальная гордость, и я прилагала всю силу воли, чтобы не закатить прямо тут, прилюдно, безобразную сцену.
– Да? Ну, я перепутал, – хохотнул он и похлопал по дивану рядом с собой. – Вы, русские женщины, все такие красивые. Садись, выпей с нами. Ты же так хотела меня увидеть. Не каждый день удается провести время с кинозвездой, а?
Он был так отвратителен в этот момент – с мутными от пьянства, осоловелыми глазами, с косяком в руке, с этой жмущейся к нему девицей на коленях, ломающийся, ерничающий, развязный… Даже мое замутненное влюбленностью сознание смогло ощутить всю степень его мерзости. Меня жгла обида – то, как он поступил со мной, было невыносимо больно. Я не понимала – за что? Чем я провинилась? Почему ему понадобилось нанести мне такой удар?
Ведь я не навязывалась ему, не вешалась на шею. Может быть, в тот вечер я, обрадованная знакомством, наговорила ему слишком много комплиментов, но в большинстве своем они касались работы, его актерской игры. И мне показалось, что ему действительно интересно было разговаривать со мной, разбирать его роли с точки зрения драматургии характеров, обсуждать творческие планы. Я воспринимала его как в некотором смысле коллегу и уверена была, что мы с ним ведем осмысленный диалог, а не предаемся какому-то пошлому флирту. Неужели я к своим тридцати семи, повидавшая жизнь и в целом далеко не восторженная особа, оказалась такой наивной?
Для чего вдруг он затеял этот дикий фарс? Почему высмеял меня, как какую-то прилипчивую поклонницу? Пакость какая!
– Что, не ожидала, что я позову тебя в свою компанию? – не унимался он. – Я вообще-то не встречаюсь с фанатками, но для тебя, так и быть, сделал исключение. Надеюсь, ты журналистов за собой не привела?
Понимая, что сейчас сорвусь, закричу, наговорю лишнего, я развернулась и пошла прочь. В спину мне неслись его пьяные вопли:
– Natasha, куда же ты? Не уходи, веселье только начинается!
Я на всех парах вылетела из кабака. Мое израненное сердце заливалось слезами, обида застила глаза, и в результате я влетела своей бурно вздымающейся от наплыва чувств грудью в нечто монументальное, как айсберг, но, слава богу, гораздо более мягкое. Проморгавшись, я обнаружила, что упираюсь в преградившую мне путь мадам Серин – ту самую необъятную тетку, по словам Вурала, преследующую его от неразделенной любви.
В эту минуту я испытала к ней даже некую жалость. В конце концов, мы с этой Брунгильдой внезапно оказались товарками по несчастью. К тому же теперь, после того как Догдемир так поступил со мной, у меня закрадывались большие сомнения относительно того, что страсть ее возникла просто так, на ровном месте. Скорее всего, подлый актеришка и ей сумел задурить мозги, наплести с три короба, а потом безжалостно высмеял и растоптал ее тонкие и нежные, несмотря на габариты, чувства. Мне даже захотелось сказать ей пару слов, объяснить, что я понимаю ее и не смеюсь над ней, и все же инстинкт самосохранения взял вверх над альтруизмом. Я вспомнила, как ныла еще недавно отдавленная этой леди нога, и поспешила удалиться, пока она не нанесла мне новых травм.
Итак, моя сверкающая, чистая и трепетная любовь обернулась дешевой комедией. Я страдала. Душа моя болела, а уязвленное самолюбие жаждало мести. Я то воображала себе, как, изловчившись, плачу так жестоко поступившему со мной Вуралу той же монетой, а затем, не обращая внимания на его жалобные мольбы, отворачиваюсь и ухожу с гордо поднятой головой. То меня посещали картины прямо противоположного содержания: мне виделось, как Вурал, осознав, каким был идиотом, бросается ко мне и признается в любви, а я, милосердно простив его, открываю ему свои объятия.
Конечно, этим фантазиям я предавалась не круглые сутки – такую роскошь могут позволить себе только юные, не обремененные обязательствами влюбленные девы. Мне же приходилось работать, ездить на переговоры в издательство, проводить встречи с читателями, обдумывать сюжет нового романа, синопсис которого уже требовал мой московский редактор, так что на страдания по моей несостоявшейся любви оставалось совсем не так уж много времени.
Тем не менее даже этих нескольких часов было достаточно для того, чтобы, кусая губы от переполнявших меня противоречивых чувств, мониторить свежие новости из жизни Вурала в его Инстаграме и Фейсбуке, в колонках светских новостей газет и интернет-изданий. Я с дотошностью сыщика вглядывалась в его фотографии и подписи к ним, жадно ища следов какого-нибудь внутреннего разлада, может быть, тоски, обуявшей Догдемира после того, как он осознал, что оттолкнул меня бесповоротно. И, конечно, как всякая влюбленная женщина с изощренной фантазией, я неизменно находила их, эти признаки его разбитого сердца. То он фотографировал темную комнату в собственной квартире, вид из окна, мельтешащих внизу, на улице, людей и сопровождал это подписью: «Вот из этого окна я смотрю на мир и не нахожу себе в нем места». То публиковал видео, в котором наигрывал своими миниатюрными лапками «Dream Theatre» на только что приобретенном электронном пианино. Я все находила и находила признаки того, что он глубоко разочаровался в себе и, наверное, уже тысячу раз пожалел о том, что сделал. Бог знает, что именно удержало меня от того, чтобы приехать к нему под окна.
Благодаря таким исследованиям я, конечно, не могла не заметить, что в жизни актера моей мечты стали происходить какие-то пугающие изменения. Началось все достаточно безобидно – с оставленных с явно фальшивого аккаунта загадочных комментариев в его Инстаграме. Я бы и внимания на них не обратила – мало ли психов окружает известных людей, – если бы комментарии эти не участились и не начали напоминать продуманную кампанию. Приходили они теперь уже от разных пользователей, очевидно, Вурал периодически банил злопыхателя, но тот с завидным упорством заводил все новые и новые профили. То ли за Догдемира взялся ушлый конкурент, то ли он умудрился оскорбить и унизить еще кого-то, кроме меня.
Временами это были дурацкие стишки вроде «Все плен и тлен, а мы живем в мире измен». Временами пафосные многозначительные изречения – «Кто поворачивается лицом к любящей женщине, поворачивается лицом к аду», «Если я не стану гореть и ты не станешь гореть, то кто же согреет этот мир?». Время от времени среди них появлялись напыщенные и глупые, но вместе с тем угрожающие: «Ненависть – это оборотная сторона любви. Берегись!»
Комментарии множились, появлялись уже не только в Инстаграме, но и в Фейсбуке, а также под новостями, в которых упоминался Догдемир. И в конце концов разразился скандал. Кто-то подкинул журналистам парочку горяченьких фактов – порочащие связи Вурала, дебоши в клубах Стамбула… Писаки накинулись на него, как голодные акулы. Догдемир сначала не реагировал на поднявшийся вокруг него шум, затем, раздражаясь, начал отвечать журналистам резко, хамить и хлопать дверьми. Вскоре в прессе появились слухи о том, что киностудия «Синс продакшн», при посредничестве которой Вурал Догдемир должен был сотрудничать с американским Netflix, расторгла с ним контракт из-за того, что американской стороне не понравились его пробы.
Я наблюдала за всей этой вакханалией со смешанными чувствами. С одной стороны, меня одолевало злорадство – казалось, на моих глазах вершится справедливость, и мой обидчик получает по заслугам от самой судьбы. А с другой стороны, я, как не чуждая жалости особа, конечно, ужасалась тому, как жестоко обошлась с Вуралом жизнь и как мстительны оказались люди. В конце концов, я-то всего лишь предавалась фантазиям, не пытаясь реализовать их, а кто-то, не погнушавшись, действительно вступил на тропу войны.
В таком противоречивом состоянии духа я и находилась, когда мое издательство, вероятно, почувствовав, что автор, на которого они возлагали надежду, как на главный прорыв нового сезона, предался унынию и рефлексии, предложило организовать мне поездку на морское побережье в Анталию, в отель «Akra Barut». Отдых в подобном месте обошелся бы стороннему человеку в копеечку, но мой щедрый и благоразумный издатель, как член клуба отелей «Дедеман», смог достать мне путевку с огромными скидками. На билет в бизнес-класс широты его души, конечно, уже не хватило, и я добралась до курортного местечка обычным рейсом. Дорога от аэропорта Анталии до отеля была длинной, но шла через такие живописные места, что я не жалела о потраченном времени. Бескрайнее море, укромные бухты, высокие горные утесы… Что может лучше помочь залечить израненное сердце, чем красота природы?
Итак я, как чеховская дама с собачкой (только без собачки), приехала на побережье с намерением гулять, дышать свежим морским воздухом и подлечить нервы, и так не являвшиеся эталоном уравновешенности, да плюс ко всему еще изрядно подпорченные всей этой историей. Отель, в который меня отправило издательство, оказался солидным, спокойным местом, не обезображенным навязчивой развеселой анимацией. Публика тут отдыхала не бедная, и во всем чувствовался лоск сытой, комфортной жизни, в которой нет никаких причин для слез и терзаний. В подобной обстановке, среди обилия моря, солнца, вкусной еды и изысканного алкоголя, мне и в самом деле стало как-то легче на душе. Задетое самолюбие утихомирилось, душевная боль унялась. Я осознала, что отлежусь немного, залечу раны и восстану из пепла, готовая снова много и плодотворно работать, не сгибаясь под ударами судьбы.
Днем я прошлась по местному променаду, поглазела на витрины бутиков, зазывно пестреющие роскошными мехами и кожаными куртками. Затем меня привлекли чарующие запахи жареного мяса, доносившиеся из распахнутых дверей одного из местных кафе. Душевные переживания на моем аппетите не сказывались никогда, и потому я, привлеченная ароматом, направилась туда, уже представляя себе, как увижу перед собой на тарелке пленительные кюфте с рисом и овощами и, по методу незабвенной Джулии Ламберт, подниму таким образом себе настроение, повторяя ее гениальное: «Что такое любовь по сравнению с бифштексом?».
Однако не успела я приблизиться ко входу в кафе, как меня тут же снесло ураганом, цунами, а может, просто неким колоссом из плоти, решительно маршировавшим к выходу. Отлетев в сторону, я перевела дыхание, огляделась и, к изумлению своему, обнаружила, что стихия, столкнувшая меня с пути, была хорошо мне знакома. Это снова оказалась мадам Серин, раскрасневшаяся, раздосадованная чем-то и оттого першая вперед напролом, не обращая внимания на встречавшиеся на пути помехи вроде меня. Признаться, мне уже становилось не по себе. Почему эта женщина все время оказывалась рядом со мной? Почему постоянно выскакивала, как чертик из табакерки – очень массивный чертик, страдающий одышкой и вызывающий своими прыжками вовсе не беспочвенный страх?
На этот раз мадам узнала меня, сначала смерила подозрительным взглядом, а потом вдруг расплылась в дружелюбной улыбке, такой фальшивой, что сводило зубы.
– Добрый день! – громовым голосом провозгласила она. – Вы меня не помните? Мы познакомились на вечеринке издательства. Я так рада вас видеть! Какими судьбами здесь?
Я объяснила, что поездку эту организовало мне издательство, что я приехала на пару дней развеяться, прежде чем снова с головой нырнуть в бешеный ритм стамбульской деловой жизни.
– Вот как, – недоверчиво протянула Серин, – значит, именно издательство отправило вас сюда? Понимаю, понимаю… – она заговорщицки подмигнула мне и добавила громким шепотом: – Больше допытываться не буду, как же, как же, конфиденциальность. Я – сама деликатность.
Что она хотела этим сказать, осталось для меня тайной. С какими загадочными целями я могла, по ее мнению, приехать сюда, прикрываясь издательством? Однако долго размышлять о том, что творится в голове у объемистой мисс Деликатность, я не стала – осторожно распрощалась с ней, опасаясь, что при любом намеке на сердечность с моей стороны эта порывистая дама может попытаться заключить меня в объятия и от наплыва чувств сломать пару ребер, и наконец все же отправилась добывать свои кюфте, искренне считая их лучшим антидепрессантом.
Но вечером, когда я вернулась в номер и, в завершении терапии выпив полбутылки вина, начала привычно изучать интернет на предмет новостей о смутившем мой покой Догдемире, мне неожиданно стало ясно, что было у нее на уме. Первая же публикация, встретившаяся мне в Инстаграме Вурала, являла собой подозрительно знакомый вид: слева угол белого высотного здания с рядами одинаковых балконов, справа внизу – квадратный бассейн, окруженный шезлонгами, плиточная дорожка к нему, две лохматые пальмы, а за всем этим – вскипающее пеной море. Видео длилось всего несколько секунд, но сопровождалось восторженными комментариями Вурала.
– Чок гузель! Чок гузель! – с придыханием произносил он за кадром.
И даже при моем практически полном незнании турецкого можно было понять, что говорит он: «Как красиво!»
Я изучила короткий ролик, затем, сжимая в руке мобильник, устремилась на балкон своего номера, глянула за перила и пришла к выводу, что вид, открывавшийся передо мной, идентичен тому, что был запечатлен на видео. Ну, может, точка, с которой снимал Вурал, располагалась чуть выше и левее… Но находилась она точно в этом же здании.
Так вот оно что! Мы с ним по случайности оказались в одном и том же городе, мало того, в одном и том же отеле. А одержимая влюбленностью мадам Серин, вероятно, решила, что все это – продуманная акция, что мы приехали сюда вместе, сочинив каждый свое объяснение, чтобы не афишировать нашу связь. Вот почему она так подозрительно смотрела на меня и так кисло улыбалась – должно быть, видела во мне счастливую соперницу. Если бы она только знала, как была далека от истины!
Невесело рассмеявшись над комичностью всей этой ситуации, я решила отпраздновать свое маленькое открытие, допив початую бутылку вина. В конце концов, нельзя же было игнорировать такой очевидный знак судьбы – ведь было же что-то у нее на уме, когда она забросила нас с ним в один и тот же отель.
Чем меньше вина оставалось в бутылке, тем сильнее меня одолевали эти мысли. Не-ет, все не так просто, все связано в этом лучшем из миров! И в том, что мы с Догдемиром оказались так близко друг к другу, несомненно, заключен был глубокий смысл.
Поначалу я хотела вычислить по фото, где именно находится его номер, заявиться туда и со всей прямотой объяснить зарвавшемуся комиссару Гуруру турецкого разлива, как это неправильно – оскорблять русских писательниц. Я пылала жаждой возмездия, мне казалось, что за моей спиной стоят немым укором все женщины, когда-либо несправедливо обиженные и униженные мужской братией. Все они были со мной, даже мадам Серин негодующе пылала пухлыми щеками и топала обутыми в растоптанные сандалии ножищами. Все они, выбрав меня своей представительницей, требовали вступиться за них и дать отпор подлому и скользкому мужскому племени.
Однако, поразмыслив, я сообразила, что вычислить точное расположение номера мне вряд ли удастся. Отель находился в высотном здании и насчитывал множество помещений. Если же я начну ломиться во все комнаты подряд, разыскивая Вурала с целью призвать его к ответу, это будет выглядеть несколько странно. Кто-нибудь из потревоженных постояльцев еще, пожалуй, вызовет охрану.
Как же мне было разузнать, где находится Догдемир? Ведь он определенно был совсем рядом, под одной крышей со мной, в одной из клетушек этого гигантского муравейника…
Тут мне вспомнилось, как в ту ночь, когда я, еще окрыленная своей любовью, гуляла с Вуралом по ночным улицам, он с жаром рассказывал мне о своей мечте – сыграть в голливудском фильме. Да не каком-нибудь проходном боевике, а в драме, посвященной жизни и творчеству его любимого музыканта Джона Леннона.
Оркестр, все это время не умолкавший у меня внутри, теперь разошелся совсем уж на полную мощность и заиграл триумфальный марш. Я с готовностью кивнула.
Поднявшись из-за стола, мы с Вуралом ненадолго расстались – мне неловко было молча удирать с вечеринки, организованной практически в мою честь. Догдемиру, по его словам, тоже нужно было еще с кем-то переговорить. Я отловила среди столиков своего издателя, искусно, как я это умею, наврала с три короба, посетовав на усталость, головную боль и срочную необходимость вернуться в отель и забыться сном. Тот сочувственно покивал, однако взял с меня обещание завтра к девяти утра явиться в офис для подписания договора. Я, радуясь обретенной свободе и предстоящей мне романтической прогулке под луной с таким талантливым, таким блестящим турецким артистом, с моим несчастным измаявшимся комиссаром Гуруром, ринулась к выходу и уже у самых дверей столкнулась с Вуралом и агрессивно напиравшей на него пухлой женщиной, не так давно причинившей мне невыносимые страдания. Толстуха что-то горячо говорила ему, теснила бурно вздымавшейся грудью, он же раздраженно отмахивался от нее, уворачивался и пытался пробиться к двери. На ее фоне он вдруг показался мне таким хрупким, таким загнанным, что в душе моей взыграло праведное негодование юного тимуровца, увидевшего, как злостный хулиган обижает мальчика-отличника.
– Что здесь происходит? – грозно провозгласила я. – Оставьте этого мужчину в покое.
Пышная дама, обернувшись, глянула на меня с ненавистью и оскорбленно заалела щеками. Догдемир же, воспользовавшись заминкой, проскочил мимо нее, подхватил меня под руку и повлек к выходу. Агрессорша что-то отчаянно выкрикнула ему вслед. Слов я разобрать не могла, конечно, но, судя по интонации, это было что-то вроде:
– Ты еще пожалеешь!
Вурал на ходу бросил ей что-то пренебрежительное и, приникнув к моему плечу, начал жаловаться:
– Эта неадекватная влюбилась в меня и теперь проходу мне не дает. Я уже объяснил, что не могу ответить на ее чувства, так теперь она утверждает, что я не справлюсь без ее профессиональных услуг. Ты представляешь? Я пытался быть деликатным, но это уже переходит всякие границы…
Мне на секунду стало даже жаль нескладную тетку. Должно быть, это было ужасно тяжело – обладая такой нелепой внешностью, влюбиться в идеал мужской красоты, точно вылепленный по образу и подобию античных богов.
– Ей бы к психотерапевту обратиться… – вздохнула я.
Вурал же, страдальчески закатив глаза и прикусив нижнюю губу, вдруг принялся сокрушаться:
– Это все я, я… Я ужасно влияю на людей, заставляю их совершать дикие поступки. Моя красота – это мое проклятие, я ненавижу ее.
– Что ты такое говоришь! – возмутилась я. – Ты прекрасен, твоя внешность – это такой же дар, как и твой талант, ее нужно ценить.
Я уже забыла про влюбленную толстуху, топчущуюся сейчас на своих слоновьих ногах где-то там, в зале, из которого мы сбежали. Теперь душа моя полна была сочувствия к этому человеку, такому красивому, такому талантливому и, судя по всему, такому несчастному, запутавшемуся, издерганному нечуткими поклонниками, которые хотели только одного – воспользоваться этой красотой, не понимая, что он живой человек и у него тоже есть какие-то чувства.
– Пойдем выпьем, – предложил мне Вурал.
И я, конечно же, согласилась.
Полночи мы с Вуралом слонялись по модным стамбульским барам. Глазели на гуляющую молодежь, собравшуюся как будто бы со всего мира, на богемных личностей, облаченных в причудливые наряды, на ищущих приключений девиц с надутыми новомодными косметологическими методами губами. Догдемир поначалу явно пытался впечатлить меня, которую, видимо, считал искушенной европейкой, турецким шиком и непередаваемой атмосферой. Но постепенно, по мере того как кошельки наши пустели, а количество выпитых коктейлей начало исчисляться двузначными цифрами, кажется, вообще забыл, с кем и для чего он пустился в этот ночной загул. Взор его помутнел, движения стали неловкими. Он придирчиво расспрашивал меня, в каких фильмах я его видела, что думаю о сыгранных им персонажах, и я старалась ответить как можно более развернуто, анализируя их характеры с точки зрения драматургии. Он все время твердил, как ему важно оставить след в истории, завоевать творческое бессмертие, а временами, сбившись с мысли, все порывался рассказать мне что-то о своем детстве, о нелегкой судьбе одаренного, но слишком красивого актера, но откровенно путался, забывал английские слова, а иногда вообще, кажется, засыпал, пристроив отяжелевшую голову на локоть.
Удивить меня рейдом по ночным кабакам и количеством употребляемого спиртного было трудно. Однако надо признать, что Вуралу это все-таки удалось. Постепенно я поняла, что он, видимо, уже и на вечеринку пришел в состоянии измененного сознания – может, выкурил или проглотил что-то перед началом, – а потому так быстро «поплыл» и потерял ощущение действительности. Все это я, разумеется, снова списала на проблемы его непонятой мятущейся души, тем более что он и сам с охотой повествовал мне о не ценящих его режиссерах, о зависти коллег по цеху, о каких-то мстительных женщинах, травящих его за то, что он не ответил им взаимностью. Одной из них, вероятно, была и та полная дама, он называл ее мадам Серин.
– Почему «мадам»? – поинтересовалась я.
Он же, усмехнувшись, ответил:
– Ну ты же ее видела. Как ее иначе назвать, если не «мадам»?
Рассвет застал нас возле City’s в районе, который Вурал называл Нишанташи. Он объяснил мне, что это один из немногих фешенебельных кварталов Стамбула, где в такое время все еще продают алкоголь. Небо чуть посветлело и налилось алым соком. Лицо Догдемира осунулось от бессонной ночи и еще сильнее отекло от бесконечных возлияний, но мне он в утренних лучах показался еще более красивым, чем в отлакированных кинокадрах. «Ускользающая красота, – шептала я про себя, – увядающее совершенство». Он включил на своем телефоне фронтальную камеру, осмотрел собственное отражение и, кажется, остался не слишком им доволен, потому что после этого несколько секунд странно гримасничал и хлопал себя по щекам.
– Ты очень красив! – заверила я его.
– Правда? – тут же расцвел он, похлопал себя по щекам и буркнул: – М-да, оплыло немного… Ну ничего, к вечеру отвисится.
Вурал взглянул на меня с такой отчаянной надеждой в глазах, что в груди у меня сердобольно защемило. Хотелось обнять его, привлечь к себе, защитить от всего этого жестокого мира, в котором ему, такому ранимому, такому нервному, приходится жить. Я не стала противиться порыву и обхватила руками его шею. Он же, словно только того и ждал, прижался ко мне всем телом и впечатался поцелуем в губы.
– Поедем ко мне, – шепнул он затем куда-то мне в шею. – Ты удивительная, я таких никогда не встречал. Поедем?
Будь мне восемнадцать лет, я бы, не раздумывая ни минуты, вскочила вместе с ним в такси и понеслась навстречу своему счастью. Но мне было тридцать семь, а потому мой здравый смысл имел обыкновение включаться в самые неподходящие минуты. И надо ж было такому случиться, чтобы именно сейчас он вдруг пробудился от спячки и напомнил, что уже через два часа у меня встреча с издателем, от которой зависит важный этап моей литературной карьеры – выход на азиатский рынок, новый круг читателей, новые горизонты… И единственное, что я могу сделать сейчас, дабы попытаться исправить практически безнадежную ситуацию, – это мчаться в отель, принять душ, с помощью косметики замаскировать на лице следы моих ночных приключений и ехать в издательство, а не продолжать эту безрассудную одиссею, отправившись домой к мужчине, по которому томилась моя душа. «Вечером, – твердил здравый смысл, – вечером, покончив со всеми делами, ты сможешь встретиться с ним снова, и вот тогда уже безумствуй как хочешь, обязуюсь хранить обет молчания». Немного поборовшись с собой, попытавшись заткнуть не вовремя проникшийся красноречием голос рассудка и потерпев сокрушительное поражение, я со вздохом отозвалась:
– Не могу. У меня деловая встреча с утра. Давай увидимся вечером.
– Я не доживу до вечера, – исступленно твердил Вурал, погружая пальцы в мои волосы. – Ты нужна мне сейчас…
И все же я, проклиная себя за рациональность, простилась с ним у стоянки такси. Он сел в одну машину, я в другую, и мы разъехались в разные стороны.
Надо ли говорить, что весь следующий день я ждала от него звонка или сообщения? Ну да, пускай тебе уже сильно за тридцать и жизнь твоя богата была на проходимцев самого разнообразного толка, в минуты душевного смятения ты все равно превращаешься в наивную романтичную девицу, едва вкусившую первых любовных переживаний. Вурал молчал, я томилась, листала его Инстаграм и перебирала в памяти, чем могла оттолкнуть его вчера. Может быть, он обиделся, что я не смогла пойти к нему? Может, какая-то моя реплика показалась ему слишком резкой?
Не стану вдаваться в подробности моих терзаний, скажу лишь, что через несколько дней Вурал все-таки вышел на связь. И не будь я так заворожена его дивным образом, конечно, сразу бы смекнула, что происходит нечто нехорошее. Вурал стал писать мне с завидной регулярностью – то из клуба, то с какой-то тусовки. Он слал размытые фотографии, подписанные какими-то странными текстами, вроде: «Детка, ты ведь так этого хотела» или «У тебя в голове столько интересных мыслей, наверное, тебе есть что сказать». При этом обращался ко мне то Masha, то Natasha и каждый раз сопровождал это каким-нибудь стереотипным комментарием о русских женщинах. Я, однако, все еще находилась в сладком мороке атмосферы нашей с ним ночной прогулки, надеялась на скорую встречу и все эти странности списывала на стеснительность, ранимость и «нетаковость» своего избранника.
И вот наконец желанный миг настал – Вурал написал мне и предложил встретиться вечером в клубе «Slope». Я ликовала. Представляла себе, какой будет наша встреча, перебирала привезенные из России наряды, затем, устыдившись такой приземленности, отбрасывала мысли о гардеробе и принималась ходить по своему номеру из стороны в сторону, нервно стискивая руки и кусая губы. Он решился наконец, перешагнул через свои страхи и ждет меня. Все обещало мне в эту ночь феерический экстаз – как плотский, так и душевный.
И вот наконец желанный час настал, я подъехала на такси к клубу, где должна была проходить судьбоносная встреча, вошла, сканируя глазами помещение… И увидела.
Вурал снова сидел на низеньком диванчике в компании друзей, и, судя по их виду, вся эта братия находилась в загуле уже не первый день. Догдемир, и без того миниатюрный и изящный, за это время, кажется, потерял еще несколько килограмм, и теперь совсем уж обратился в почти бесплотного эльфа. Впечатление это усугублялось еще и тем, что на коленях у него расположилась какая-то вульгарнейшего вида девица с губами-варениками, которые она безуспешно пыталась растянуть в очаровательной улыбке. Крупная, фигуристая, взгромоздившаяся на гигантские каблуки, несмотря на и так высокий рост, она рядом с Вуралом являла собой зрелище просто даже пугающее – будто бы могучий жилистый мустанг оседлал нежного олененка. Вурал беззастенчиво лапал ее, хватал за обтянутую золотистым трикотажем грудь, а увидев меня, удвоил свои старания.
– Ааа Dunjasha, – прокричал он мне и призывно замахал крошечной лапкой, приглашая присоединиться к их компании. – Come on top.
– Я не Дуняша, – четко произнесла я, чувствуя, как внутри у меня острая боль, вызванная этим его демонстративным хамством, сменяется яростью. К ней примешивалась еще и уязвленная национальная гордость, и я прилагала всю силу воли, чтобы не закатить прямо тут, прилюдно, безобразную сцену.
– Да? Ну, я перепутал, – хохотнул он и похлопал по дивану рядом с собой. – Вы, русские женщины, все такие красивые. Садись, выпей с нами. Ты же так хотела меня увидеть. Не каждый день удается провести время с кинозвездой, а?
Он был так отвратителен в этот момент – с мутными от пьянства, осоловелыми глазами, с косяком в руке, с этой жмущейся к нему девицей на коленях, ломающийся, ерничающий, развязный… Даже мое замутненное влюбленностью сознание смогло ощутить всю степень его мерзости. Меня жгла обида – то, как он поступил со мной, было невыносимо больно. Я не понимала – за что? Чем я провинилась? Почему ему понадобилось нанести мне такой удар?
Ведь я не навязывалась ему, не вешалась на шею. Может быть, в тот вечер я, обрадованная знакомством, наговорила ему слишком много комплиментов, но в большинстве своем они касались работы, его актерской игры. И мне показалось, что ему действительно интересно было разговаривать со мной, разбирать его роли с точки зрения драматургии характеров, обсуждать творческие планы. Я воспринимала его как в некотором смысле коллегу и уверена была, что мы с ним ведем осмысленный диалог, а не предаемся какому-то пошлому флирту. Неужели я к своим тридцати семи, повидавшая жизнь и в целом далеко не восторженная особа, оказалась такой наивной?
Для чего вдруг он затеял этот дикий фарс? Почему высмеял меня, как какую-то прилипчивую поклонницу? Пакость какая!
– Что, не ожидала, что я позову тебя в свою компанию? – не унимался он. – Я вообще-то не встречаюсь с фанатками, но для тебя, так и быть, сделал исключение. Надеюсь, ты журналистов за собой не привела?
Понимая, что сейчас сорвусь, закричу, наговорю лишнего, я развернулась и пошла прочь. В спину мне неслись его пьяные вопли:
– Natasha, куда же ты? Не уходи, веселье только начинается!
Я на всех парах вылетела из кабака. Мое израненное сердце заливалось слезами, обида застила глаза, и в результате я влетела своей бурно вздымающейся от наплыва чувств грудью в нечто монументальное, как айсберг, но, слава богу, гораздо более мягкое. Проморгавшись, я обнаружила, что упираюсь в преградившую мне путь мадам Серин – ту самую необъятную тетку, по словам Вурала, преследующую его от неразделенной любви.
В эту минуту я испытала к ней даже некую жалость. В конце концов, мы с этой Брунгильдой внезапно оказались товарками по несчастью. К тому же теперь, после того как Догдемир так поступил со мной, у меня закрадывались большие сомнения относительно того, что страсть ее возникла просто так, на ровном месте. Скорее всего, подлый актеришка и ей сумел задурить мозги, наплести с три короба, а потом безжалостно высмеял и растоптал ее тонкие и нежные, несмотря на габариты, чувства. Мне даже захотелось сказать ей пару слов, объяснить, что я понимаю ее и не смеюсь над ней, и все же инстинкт самосохранения взял вверх над альтруизмом. Я вспомнила, как ныла еще недавно отдавленная этой леди нога, и поспешила удалиться, пока она не нанесла мне новых травм.
Итак, моя сверкающая, чистая и трепетная любовь обернулась дешевой комедией. Я страдала. Душа моя болела, а уязвленное самолюбие жаждало мести. Я то воображала себе, как, изловчившись, плачу так жестоко поступившему со мной Вуралу той же монетой, а затем, не обращая внимания на его жалобные мольбы, отворачиваюсь и ухожу с гордо поднятой головой. То меня посещали картины прямо противоположного содержания: мне виделось, как Вурал, осознав, каким был идиотом, бросается ко мне и признается в любви, а я, милосердно простив его, открываю ему свои объятия.
Конечно, этим фантазиям я предавалась не круглые сутки – такую роскошь могут позволить себе только юные, не обремененные обязательствами влюбленные девы. Мне же приходилось работать, ездить на переговоры в издательство, проводить встречи с читателями, обдумывать сюжет нового романа, синопсис которого уже требовал мой московский редактор, так что на страдания по моей несостоявшейся любви оставалось совсем не так уж много времени.
Тем не менее даже этих нескольких часов было достаточно для того, чтобы, кусая губы от переполнявших меня противоречивых чувств, мониторить свежие новости из жизни Вурала в его Инстаграме и Фейсбуке, в колонках светских новостей газет и интернет-изданий. Я с дотошностью сыщика вглядывалась в его фотографии и подписи к ним, жадно ища следов какого-нибудь внутреннего разлада, может быть, тоски, обуявшей Догдемира после того, как он осознал, что оттолкнул меня бесповоротно. И, конечно, как всякая влюбленная женщина с изощренной фантазией, я неизменно находила их, эти признаки его разбитого сердца. То он фотографировал темную комнату в собственной квартире, вид из окна, мельтешащих внизу, на улице, людей и сопровождал это подписью: «Вот из этого окна я смотрю на мир и не нахожу себе в нем места». То публиковал видео, в котором наигрывал своими миниатюрными лапками «Dream Theatre» на только что приобретенном электронном пианино. Я все находила и находила признаки того, что он глубоко разочаровался в себе и, наверное, уже тысячу раз пожалел о том, что сделал. Бог знает, что именно удержало меня от того, чтобы приехать к нему под окна.
Благодаря таким исследованиям я, конечно, не могла не заметить, что в жизни актера моей мечты стали происходить какие-то пугающие изменения. Началось все достаточно безобидно – с оставленных с явно фальшивого аккаунта загадочных комментариев в его Инстаграме. Я бы и внимания на них не обратила – мало ли психов окружает известных людей, – если бы комментарии эти не участились и не начали напоминать продуманную кампанию. Приходили они теперь уже от разных пользователей, очевидно, Вурал периодически банил злопыхателя, но тот с завидным упорством заводил все новые и новые профили. То ли за Догдемира взялся ушлый конкурент, то ли он умудрился оскорбить и унизить еще кого-то, кроме меня.
Временами это были дурацкие стишки вроде «Все плен и тлен, а мы живем в мире измен». Временами пафосные многозначительные изречения – «Кто поворачивается лицом к любящей женщине, поворачивается лицом к аду», «Если я не стану гореть и ты не станешь гореть, то кто же согреет этот мир?». Время от времени среди них появлялись напыщенные и глупые, но вместе с тем угрожающие: «Ненависть – это оборотная сторона любви. Берегись!»
Комментарии множились, появлялись уже не только в Инстаграме, но и в Фейсбуке, а также под новостями, в которых упоминался Догдемир. И в конце концов разразился скандал. Кто-то подкинул журналистам парочку горяченьких фактов – порочащие связи Вурала, дебоши в клубах Стамбула… Писаки накинулись на него, как голодные акулы. Догдемир сначала не реагировал на поднявшийся вокруг него шум, затем, раздражаясь, начал отвечать журналистам резко, хамить и хлопать дверьми. Вскоре в прессе появились слухи о том, что киностудия «Синс продакшн», при посредничестве которой Вурал Догдемир должен был сотрудничать с американским Netflix, расторгла с ним контракт из-за того, что американской стороне не понравились его пробы.
Я наблюдала за всей этой вакханалией со смешанными чувствами. С одной стороны, меня одолевало злорадство – казалось, на моих глазах вершится справедливость, и мой обидчик получает по заслугам от самой судьбы. А с другой стороны, я, как не чуждая жалости особа, конечно, ужасалась тому, как жестоко обошлась с Вуралом жизнь и как мстительны оказались люди. В конце концов, я-то всего лишь предавалась фантазиям, не пытаясь реализовать их, а кто-то, не погнушавшись, действительно вступил на тропу войны.
В таком противоречивом состоянии духа я и находилась, когда мое издательство, вероятно, почувствовав, что автор, на которого они возлагали надежду, как на главный прорыв нового сезона, предался унынию и рефлексии, предложило организовать мне поездку на морское побережье в Анталию, в отель «Akra Barut». Отдых в подобном месте обошелся бы стороннему человеку в копеечку, но мой щедрый и благоразумный издатель, как член клуба отелей «Дедеман», смог достать мне путевку с огромными скидками. На билет в бизнес-класс широты его души, конечно, уже не хватило, и я добралась до курортного местечка обычным рейсом. Дорога от аэропорта Анталии до отеля была длинной, но шла через такие живописные места, что я не жалела о потраченном времени. Бескрайнее море, укромные бухты, высокие горные утесы… Что может лучше помочь залечить израненное сердце, чем красота природы?
Итак я, как чеховская дама с собачкой (только без собачки), приехала на побережье с намерением гулять, дышать свежим морским воздухом и подлечить нервы, и так не являвшиеся эталоном уравновешенности, да плюс ко всему еще изрядно подпорченные всей этой историей. Отель, в который меня отправило издательство, оказался солидным, спокойным местом, не обезображенным навязчивой развеселой анимацией. Публика тут отдыхала не бедная, и во всем чувствовался лоск сытой, комфортной жизни, в которой нет никаких причин для слез и терзаний. В подобной обстановке, среди обилия моря, солнца, вкусной еды и изысканного алкоголя, мне и в самом деле стало как-то легче на душе. Задетое самолюбие утихомирилось, душевная боль унялась. Я осознала, что отлежусь немного, залечу раны и восстану из пепла, готовая снова много и плодотворно работать, не сгибаясь под ударами судьбы.
Днем я прошлась по местному променаду, поглазела на витрины бутиков, зазывно пестреющие роскошными мехами и кожаными куртками. Затем меня привлекли чарующие запахи жареного мяса, доносившиеся из распахнутых дверей одного из местных кафе. Душевные переживания на моем аппетите не сказывались никогда, и потому я, привлеченная ароматом, направилась туда, уже представляя себе, как увижу перед собой на тарелке пленительные кюфте с рисом и овощами и, по методу незабвенной Джулии Ламберт, подниму таким образом себе настроение, повторяя ее гениальное: «Что такое любовь по сравнению с бифштексом?».
Однако не успела я приблизиться ко входу в кафе, как меня тут же снесло ураганом, цунами, а может, просто неким колоссом из плоти, решительно маршировавшим к выходу. Отлетев в сторону, я перевела дыхание, огляделась и, к изумлению своему, обнаружила, что стихия, столкнувшая меня с пути, была хорошо мне знакома. Это снова оказалась мадам Серин, раскрасневшаяся, раздосадованная чем-то и оттого першая вперед напролом, не обращая внимания на встречавшиеся на пути помехи вроде меня. Признаться, мне уже становилось не по себе. Почему эта женщина все время оказывалась рядом со мной? Почему постоянно выскакивала, как чертик из табакерки – очень массивный чертик, страдающий одышкой и вызывающий своими прыжками вовсе не беспочвенный страх?
На этот раз мадам узнала меня, сначала смерила подозрительным взглядом, а потом вдруг расплылась в дружелюбной улыбке, такой фальшивой, что сводило зубы.
– Добрый день! – громовым голосом провозгласила она. – Вы меня не помните? Мы познакомились на вечеринке издательства. Я так рада вас видеть! Какими судьбами здесь?
Я объяснила, что поездку эту организовало мне издательство, что я приехала на пару дней развеяться, прежде чем снова с головой нырнуть в бешеный ритм стамбульской деловой жизни.
– Вот как, – недоверчиво протянула Серин, – значит, именно издательство отправило вас сюда? Понимаю, понимаю… – она заговорщицки подмигнула мне и добавила громким шепотом: – Больше допытываться не буду, как же, как же, конфиденциальность. Я – сама деликатность.
Что она хотела этим сказать, осталось для меня тайной. С какими загадочными целями я могла, по ее мнению, приехать сюда, прикрываясь издательством? Однако долго размышлять о том, что творится в голове у объемистой мисс Деликатность, я не стала – осторожно распрощалась с ней, опасаясь, что при любом намеке на сердечность с моей стороны эта порывистая дама может попытаться заключить меня в объятия и от наплыва чувств сломать пару ребер, и наконец все же отправилась добывать свои кюфте, искренне считая их лучшим антидепрессантом.
Но вечером, когда я вернулась в номер и, в завершении терапии выпив полбутылки вина, начала привычно изучать интернет на предмет новостей о смутившем мой покой Догдемире, мне неожиданно стало ясно, что было у нее на уме. Первая же публикация, встретившаяся мне в Инстаграме Вурала, являла собой подозрительно знакомый вид: слева угол белого высотного здания с рядами одинаковых балконов, справа внизу – квадратный бассейн, окруженный шезлонгами, плиточная дорожка к нему, две лохматые пальмы, а за всем этим – вскипающее пеной море. Видео длилось всего несколько секунд, но сопровождалось восторженными комментариями Вурала.
– Чок гузель! Чок гузель! – с придыханием произносил он за кадром.
И даже при моем практически полном незнании турецкого можно было понять, что говорит он: «Как красиво!»
Я изучила короткий ролик, затем, сжимая в руке мобильник, устремилась на балкон своего номера, глянула за перила и пришла к выводу, что вид, открывавшийся передо мной, идентичен тому, что был запечатлен на видео. Ну, может, точка, с которой снимал Вурал, располагалась чуть выше и левее… Но находилась она точно в этом же здании.
Так вот оно что! Мы с ним по случайности оказались в одном и том же городе, мало того, в одном и том же отеле. А одержимая влюбленностью мадам Серин, вероятно, решила, что все это – продуманная акция, что мы приехали сюда вместе, сочинив каждый свое объяснение, чтобы не афишировать нашу связь. Вот почему она так подозрительно смотрела на меня и так кисло улыбалась – должно быть, видела во мне счастливую соперницу. Если бы она только знала, как была далека от истины!
Невесело рассмеявшись над комичностью всей этой ситуации, я решила отпраздновать свое маленькое открытие, допив початую бутылку вина. В конце концов, нельзя же было игнорировать такой очевидный знак судьбы – ведь было же что-то у нее на уме, когда она забросила нас с ним в один и тот же отель.
Чем меньше вина оставалось в бутылке, тем сильнее меня одолевали эти мысли. Не-ет, все не так просто, все связано в этом лучшем из миров! И в том, что мы с Догдемиром оказались так близко друг к другу, несомненно, заключен был глубокий смысл.
Поначалу я хотела вычислить по фото, где именно находится его номер, заявиться туда и со всей прямотой объяснить зарвавшемуся комиссару Гуруру турецкого разлива, как это неправильно – оскорблять русских писательниц. Я пылала жаждой возмездия, мне казалось, что за моей спиной стоят немым укором все женщины, когда-либо несправедливо обиженные и униженные мужской братией. Все они были со мной, даже мадам Серин негодующе пылала пухлыми щеками и топала обутыми в растоптанные сандалии ножищами. Все они, выбрав меня своей представительницей, требовали вступиться за них и дать отпор подлому и скользкому мужскому племени.
Однако, поразмыслив, я сообразила, что вычислить точное расположение номера мне вряд ли удастся. Отель находился в высотном здании и насчитывал множество помещений. Если же я начну ломиться во все комнаты подряд, разыскивая Вурала с целью призвать его к ответу, это будет выглядеть несколько странно. Кто-нибудь из потревоженных постояльцев еще, пожалуй, вызовет охрану.
Как же мне было разузнать, где находится Догдемир? Ведь он определенно был совсем рядом, под одной крышей со мной, в одной из клетушек этого гигантского муравейника…
Тут мне вспомнилось, как в ту ночь, когда я, еще окрыленная своей любовью, гуляла с Вуралом по ночным улицам, он с жаром рассказывал мне о своей мечте – сыграть в голливудском фильме. Да не каком-нибудь проходном боевике, а в драме, посвященной жизни и творчеству его любимого музыканта Джона Леннона.