Львиное сердце
Часть 26 из 31 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Маленькая одноместная палата была залита солнцем, но атмосфера здесь царила печальная, и у Инги, и у Али были такие лица, что у Баженова даже сердце сжалось. Не нужно бы их трогать сейчас… Но толстокожему Бобу было все нипочем.
– Инга, – скомандовал он. – Хватит реветь, включи мозги! Это важно! Вспомни, у Торопцева, ну, у дяди Лени этого, были какие-то особые приметы? Шрамы на морде лица, например, или еще что-нибудь?
Инга прямо смотрела на них. Было видно, что она с трудом возвращается из какой-то другой реальности. Она встряхнула головой и на несколько секунд закрыла лицо руками, а потом опять взглянула на них.
– Да, – сказала она. – Да, у него был неправильный нос.
– Неправильный – это как? – подал голос Баженов.
– Не знаю, как сказать точно. – Инга беспомощно водила руками перед лицом. – Какой-то странный нос, утолщенный посередине, как будто был сломан и сросся, образовав костную мозоль… И здесь, в основании… вмятина… да, что-то вроде вмятины… Поврежденный нос…
– Угу, – сказал Боб, довольно покосился на Баженова и скомандовал: – Пошли!
Они вывалились в коридор, за ними вышла Аля.
– Мальчики, вы что задумали? – тревожно спросила она. – Что вообще происходит?
Баженов широко улыбнулся ей:
– Аля, Костя, ваш брат, просто супермолодец! Он этому гаду Торопцеву нос сломал – и как будто клеймо поставил! И мы его по этому клейму найдем. Совсем-совсем скоро…
В глазах тихой хрупкой женщины полыхнула ненависть.
– Хотела бы я поглядеть ему в глаза, – тихим звенящим голосом сказала она. – А потом плюнуть в них! За всех нас! А вы, мальчики, Боб, Леша… не лезьте на рожон, будьте осторожны, это страшный человек! Если бы раньше знать, что это за человек, может быть, и Вероника, и Костя были бы живы…
В кармане у Али зазвонил телефон.
– Да, Саша, – сказала она, приложив трубку к уху. – Когда? Прямо сейчас? И Ангелиша? Угу, жду. Сан Саныч сейчас подойдет, – сказала она, убрав телефон в карман. – И Ангелиша с ним. Скоро будут здесь.
И она ушла обратно в палату, тихо прикрыв за собой дверь.
– Ну и что ты ей наобещал? – заворчал Боб. – «Найдем, совсем-совсем скоро»! Пока мы всех мужиков со сломанными носами в городе переберем!
– Боб, ты гений! – зашептал Баженов, еле сдерживая переполнявшее его возбуждение. – Боб, ты супергений! Мы его найдем! Я знаю, кто это!
Боб открыл было рот, но тут из-за поворота коридора вынырнули двое – Сан Саныч Сарычев и невысокая худощавая женщина в очках, с рыжим облачком волос на голове. Баженов сразу догадался, что это Ангелиша, мать Боба. Оба посетителя были в накинутых на плечи белых халатах, Сарычев нес два объемистых пакета.
Боб не дал Ангелише и слова сказать. Быстро приговаривая:
– Мама, все потом – познакомишься, поболтаешь, а сейчас неотложное дело. – Он втолкнул мать в палату к Инге, причем оба пакета мгновенно и неведомо как переместились к ней, Сарычева и Баженова Боб быстро потащил по коридору к выходу. Сан Саныч не сопротивлялся, видимо понял, что дело действительно неотложное.
Они быстро спустились в больничный скверик и выбрали самый безлюдный уголок со скамейкой. Они сели, и Боб негромко, но быстро и четко рассказал, что у Торопцева есть особая примета – сломанный нос, и вот Баженов, оказывается, знает, кем он может быть!
Две пары глаз выжидательно уставились на Баженова.
– Когда мы с Ингой поехали в гости к Наташке Земляникиной… – начал он и запнулся.
При мысли о Наташке он теперь сразу вспоминал ложбину в лесу, кружащееся воронье, труп… Подкатила тошнота. С трудом сглотнув комок в горле, он продолжил:
– …когда мы ее не застали, решили вернуться и по дороге к автобусу набрели в лесу на старушку…
Быстро рассказав о сумасшедшей Елене Аркадьевне, искавшей трехлетнюю дочку, он перешел к главному:
– Сын этой старушки как раз имеет эту отметину – перебитый нос. И он узнал Ингу, я только сейчас это понял и вспомнил, как он на нее пялился…
– Ты называл ее по имени при нем? – перебил его Сарычев.
– Не помню, – растерялся Баженов.
– И этот человек работает в науке, – раздраженно заворчал Боб.
Баженову опять сильно захотелось стукнуть «гениального сыщика» по вредной физиономии. Он встряхнул головой и заставил себя сосредоточиться.
– Нет, вряд ли я назвал Ингу по имени, – сказал он. – Я ее так почти никогда не называю. Я зову ее «Гусь». Я мог ее так позвать, а он – легко догадаться, что ее фамилия Гусева. И еще: соседка называла его Максимом Максимовичем. Я запомнил…
– Понятно. – Сарычев достал телефон. – Особняк этого Максима Максимыча рядом с земляникинским? Справа, слева?
– Если стоять лицом, то справа…
Сарычев отошел. Пока он разговаривал по телефону, Баженов и Боб молчали, только переглядывались, читая в глазах друг у друга охотничий азарт. Похоже, дело сдвигалось с мертвой точки…
– Особняк возьмут под наблюдение и по возможности осмотрят, – сказал вернувшийся Сарычев. – Информацию о самом владельце проверят. Узнаем все про него. Я дал задание прислать мне его фотографию. Покажем Инге, и ты, Алексей, взглянешь… Но это Торопцев, я уверен. Наличие рядом с ним больной старушки-мамы его выдает. И имя он ей не сменил, она и раньше была Еленой Аркадьевной…
– Сан Саныч, вы хорошо его знали? – спросил Баженов.
– Как тебе сказать, Алексей… Я запомнил его с того дня, когда нас вызвали на место гибели Вероники Торопцевой. Мы осматривали труп, когда прибежал сам Торопцев… Он произвел тогда впечатление глубоко потрясенного, страдающего человека. Я помню, как он бежал, упал, сильно рассадил руку о мерзлую землю, хотел броситься на труп, еле удержали…
– Играл спектакль, – прокомментировал Боб.
– Ну да, – ответил Сарычев. – А еще заметал следы… Дело в том, что на трупе Вероники была не только ее кровь, но и чья-то другая. И мертвая собака лежала рядом. Естественно, был сделан вывод: собака покусала убийцу, и на трупе его кровь. И Торопцеву непременно требовалось, во‐первых, замаскировать следы собачьего укуса, а во‐вторых, объяснить при необходимости свою кровь на месте преступления. Он нарочно упал и у всех на виду поранил руку, а потом еще полез к телу убитой…
– Его тогда совсем не заподозрили? – спросил Баженов.
– Явного мотива у него не было, все свидетели в один голос твердили о его любви к Веронике и отсутствии между ними конфликтов. Но его, конечно, проверяли, как обычно все ближайшее окружение потерпевших. У него обнаружилось алиби: в тот день он допоздна задержался на работе. И вахтер института, дежуривший в тот день, и запись в журнале прихода-ухода подтвердили, что он ушел с работы через полчаса после момента убийства.
– Осмелюсь предположить, что старичка вахтера потрясти уже не удастся? – хмыкнул Боб.
– Точно, – подтвердил Сарычев. – Тот очень скоро скончался…
– От инфаркта! – закончил Боб.
Следователь молча кивнул.
– Ничего себе, – пробормотал Баженов. – Это просто монстр какой-то!
– Ты даже не представляешь себе, Алексей, какой, – подтвердил Сарычев. – После того как Костя Гусев покончил с собой и расследование свернули, я никак не мог успокоиться и продолжал собирать сведения о Торопцеве…
– Постойте, Сан Саныч, – перебил его Баженов. – А как в это дело впутали Костю? Что, против него были улики?
Сарычев ответил не сразу – помолчал, опустив глаза, а когда заговорил, стало видно, как тяжело ему касаться этой темы.
– У Кости в тот день все сложилось трагически. Его будто злой рок преследовал. Я присутствовал на допросах, помню его рассказ об этом дне. С работы он ушел раньше времени, сказал, что разболелась голова. Об этом говорила и его начальница Буланова: она особенно подчеркивала, что обычно Гусев сидел допоздна, а в тот день сорвался рано, видно торопился. Была уверена, что как раз на встречу с Вероникой. Очень недоброжелательно почему-то была настроена к своему сотруднику…
– Вот зараза фиточайная, – прошипел Баженов.
Сарычев покосился на него, но ни о чем не спросил и продолжил рассказ:
– Погода в тот день была мерзкая, но домой Гусев не пошел, его одолевала тоска. Решил прогуляться, дошел до автобусной остановки, почти бессознательно вскочил в отходящий автобус и поехал в город. Сошел у гостиницы «Тайга», там как раз недавно открыли спортбар. Зашел, взял пива, стал смотреть какой-то матч. К нему прицепились нетрезвые фанаты, которым он чем-то не понравился, слово за слово – поцапались, а потом и подрались… Домой он вернулся в ссадинах и синяках, одежда в крови… В общественный транспорт его не пустили, возвращался пешком, затемно. А дома его уже ждали сотрудники милиции… Ну а дальше – алиби его никто не подтвердил, видеонаблюдение в баре тогда не велось, собутыльников никто не запомнил. Драка? Да там каждые полчаса кто-нибудь дрался… То еще местечко было, злачное…
– Но ведь кровь на Веронике была не его, – воскликнул Баженов. – Это же можно было доказать!
Сарычев покачал головой.
– Анализ ДНК тогда делали редко. У нас в городе не имелось необходимого оборудования, пробы нужно было отсылать в другие места, это долго и дорого. А группы крови совпали. Первая, самая расхожая…
– Но это же косвенная улика! Ничего не доказывает!
– О таких тонкостях тогда никто не думал. Мать Вероники сильно давила на следствие через свои многочисленные связи, а следствие давило на Константина. Свою вину он, правда, так и не признал, но вскоре покончил с собой. Или… покончили с ним. Я до сих пор чувствую свою вину перед ним…
– Думаете, его убили? – мрачно спросил Боб.
Сарычев промолчал.
– Сан Саныч, вы еще про Торопцева хотели рассказать, – напомнил Баженов.
– Да, про Торопцева… Я, можно сказать, взял его в разработку. Неофициально, конечно… Просто Аля была убеждена в невиновности Константина, а я ей верил. Я был молодой и горячий, с обостренным чувством справедливости… Поэтому и взялся за собственное расследование… Торопцев привлек мое внимание прежде всего тем, что я усомнился в его алиби. Старик вахтер путался в показаниях, юлил, не помнил деталей… Я был уверен, что он врет. И было видно: он чего-то или кого-то боится… Поэтому я стал очень внимательно приглядываться к Леониду Торопцеву и скоро узнал о нем многое. Его отец, Ростислав Торопцев, заведовал областной психиатрической больницей…
– Это той, что в Пихтовке? – спросил Баженов.
– Где же еще? – недовольно вмешался Боб. – Слава богу, сумасшедший дом у нас один, и он именно в Пихтовке.
– Да, – подтвердил Сарычев. – Чудесное место, лес, река… Там же поселок для медперсонала с кое-какой инфраструктурой. Был магазин, детский сад… Школьников, правда, возили в город на специальном автобусе. И всем этим хозяйством заведовал папа нашего Торопцева. Его там до сих пор помнят…
За глаза его называли барином. Властный, деспотичный, не терпящий ни малейших возражений, крайне высокомерный, мстительный и беспощадный. Один из моих тогдашних собеседников сказал так: кто поднимал голову, тот сразу ее лишался. Фигурально, конечно… Всякого, кто был не согласен с ним, он быстро выдавливал из коллектива, оставались лишь покорные…
Жил он на широкую ногу, ни в чем себе не отказывал и сумел превратить свое скорбное заведение в доходное место. Там было много чего – и подпольный цех, выпускавший какой-то ширпотреб, в котором под прикрытием трудотерапии работали бесправные психи, и левый сбыт дефицитных сильнодействующих препаратов, и торговля диагнозами, когда за хорошую плату нужный можно было приобрести, а ненужный, наоборот, снять, – да всего и не перечислишь…
Пациентов Торопцев‐старший откровенно называл человеческим мусором и полагал своей задачей не лечить их, а лишь держать в узде. Он вообще считал любые несовершенства в человеке признаками вырождения и не раз говорил, что, будь его воля, он не позволил бы таким людям размножаться.
Себя он мнил образцом человеческой породы, и действительно, был красив, имел множество поклонниц и не отказывал себе в житейских радостях. У него была красавица жена и сын, тоже красавец, которым он очень гордился и которого, по-видимому, воспитывал согласно своим моральным принципам. Тот самый Леонид Торопцев, которого мы сейчас ищем…
Когда Лене было одиннадцать лет, в семье появился второй ребенок, девочка Лиля. И вот тут Торопцева-старшего ждал жестокий удар – девочка родилась с синдромом Дауна…
Говорили, что Торопцев был буквально раздавлен – у него, представителя человеческой элиты, родился ребенок с генетическим отклонением! Якобы он потребовал от жены оставить ребенка в роддоме, но та категорически отказалась. Не знаю, насколько это правда, но бывшая няня Лили Торопцевой говорила мне, что на ее памяти отец ни разу не подошел к ребенку, даже не взглянул на него. Примерно так же относился к сестре и Торопцев‐младший.
Через три года девочка исчезла. Необъяснимо и бесследно. Няня рассказала, что в тот день она покормила Лилю обедом и уложила ее спать. Сама вышла на улицу поболтать с соседками на лавочке. В коттедже никого не было. Сам Торопцев уехал в город, на совещание в департаменте здравоохранения, жена отправилась с ним, чтобы побегать по магазинам, сын Леня с утра гулял где-то в компании приятелей.
Со своей лавочки нянька видела вход в коттедж и утверждала, что никто не входил и не выходил, но, когда она вернулась, девочки в доме не оказалось. Было лето, окна в доме открыты, окно детской выходило на задний двор. Конечно, ребенок мог подобраться к окну и выпасть из него, но куда он делся потом? Эта загадка так и осталась неразгаданной. Лилю больше никто никогда не видел, ни живой, ни мертвой…
– Инга, – скомандовал он. – Хватит реветь, включи мозги! Это важно! Вспомни, у Торопцева, ну, у дяди Лени этого, были какие-то особые приметы? Шрамы на морде лица, например, или еще что-нибудь?
Инга прямо смотрела на них. Было видно, что она с трудом возвращается из какой-то другой реальности. Она встряхнула головой и на несколько секунд закрыла лицо руками, а потом опять взглянула на них.
– Да, – сказала она. – Да, у него был неправильный нос.
– Неправильный – это как? – подал голос Баженов.
– Не знаю, как сказать точно. – Инга беспомощно водила руками перед лицом. – Какой-то странный нос, утолщенный посередине, как будто был сломан и сросся, образовав костную мозоль… И здесь, в основании… вмятина… да, что-то вроде вмятины… Поврежденный нос…
– Угу, – сказал Боб, довольно покосился на Баженова и скомандовал: – Пошли!
Они вывалились в коридор, за ними вышла Аля.
– Мальчики, вы что задумали? – тревожно спросила она. – Что вообще происходит?
Баженов широко улыбнулся ей:
– Аля, Костя, ваш брат, просто супермолодец! Он этому гаду Торопцеву нос сломал – и как будто клеймо поставил! И мы его по этому клейму найдем. Совсем-совсем скоро…
В глазах тихой хрупкой женщины полыхнула ненависть.
– Хотела бы я поглядеть ему в глаза, – тихим звенящим голосом сказала она. – А потом плюнуть в них! За всех нас! А вы, мальчики, Боб, Леша… не лезьте на рожон, будьте осторожны, это страшный человек! Если бы раньше знать, что это за человек, может быть, и Вероника, и Костя были бы живы…
В кармане у Али зазвонил телефон.
– Да, Саша, – сказала она, приложив трубку к уху. – Когда? Прямо сейчас? И Ангелиша? Угу, жду. Сан Саныч сейчас подойдет, – сказала она, убрав телефон в карман. – И Ангелиша с ним. Скоро будут здесь.
И она ушла обратно в палату, тихо прикрыв за собой дверь.
– Ну и что ты ей наобещал? – заворчал Боб. – «Найдем, совсем-совсем скоро»! Пока мы всех мужиков со сломанными носами в городе переберем!
– Боб, ты гений! – зашептал Баженов, еле сдерживая переполнявшее его возбуждение. – Боб, ты супергений! Мы его найдем! Я знаю, кто это!
Боб открыл было рот, но тут из-за поворота коридора вынырнули двое – Сан Саныч Сарычев и невысокая худощавая женщина в очках, с рыжим облачком волос на голове. Баженов сразу догадался, что это Ангелиша, мать Боба. Оба посетителя были в накинутых на плечи белых халатах, Сарычев нес два объемистых пакета.
Боб не дал Ангелише и слова сказать. Быстро приговаривая:
– Мама, все потом – познакомишься, поболтаешь, а сейчас неотложное дело. – Он втолкнул мать в палату к Инге, причем оба пакета мгновенно и неведомо как переместились к ней, Сарычева и Баженова Боб быстро потащил по коридору к выходу. Сан Саныч не сопротивлялся, видимо понял, что дело действительно неотложное.
Они быстро спустились в больничный скверик и выбрали самый безлюдный уголок со скамейкой. Они сели, и Боб негромко, но быстро и четко рассказал, что у Торопцева есть особая примета – сломанный нос, и вот Баженов, оказывается, знает, кем он может быть!
Две пары глаз выжидательно уставились на Баженова.
– Когда мы с Ингой поехали в гости к Наташке Земляникиной… – начал он и запнулся.
При мысли о Наташке он теперь сразу вспоминал ложбину в лесу, кружащееся воронье, труп… Подкатила тошнота. С трудом сглотнув комок в горле, он продолжил:
– …когда мы ее не застали, решили вернуться и по дороге к автобусу набрели в лесу на старушку…
Быстро рассказав о сумасшедшей Елене Аркадьевне, искавшей трехлетнюю дочку, он перешел к главному:
– Сын этой старушки как раз имеет эту отметину – перебитый нос. И он узнал Ингу, я только сейчас это понял и вспомнил, как он на нее пялился…
– Ты называл ее по имени при нем? – перебил его Сарычев.
– Не помню, – растерялся Баженов.
– И этот человек работает в науке, – раздраженно заворчал Боб.
Баженову опять сильно захотелось стукнуть «гениального сыщика» по вредной физиономии. Он встряхнул головой и заставил себя сосредоточиться.
– Нет, вряд ли я назвал Ингу по имени, – сказал он. – Я ее так почти никогда не называю. Я зову ее «Гусь». Я мог ее так позвать, а он – легко догадаться, что ее фамилия Гусева. И еще: соседка называла его Максимом Максимовичем. Я запомнил…
– Понятно. – Сарычев достал телефон. – Особняк этого Максима Максимыча рядом с земляникинским? Справа, слева?
– Если стоять лицом, то справа…
Сарычев отошел. Пока он разговаривал по телефону, Баженов и Боб молчали, только переглядывались, читая в глазах друг у друга охотничий азарт. Похоже, дело сдвигалось с мертвой точки…
– Особняк возьмут под наблюдение и по возможности осмотрят, – сказал вернувшийся Сарычев. – Информацию о самом владельце проверят. Узнаем все про него. Я дал задание прислать мне его фотографию. Покажем Инге, и ты, Алексей, взглянешь… Но это Торопцев, я уверен. Наличие рядом с ним больной старушки-мамы его выдает. И имя он ей не сменил, она и раньше была Еленой Аркадьевной…
– Сан Саныч, вы хорошо его знали? – спросил Баженов.
– Как тебе сказать, Алексей… Я запомнил его с того дня, когда нас вызвали на место гибели Вероники Торопцевой. Мы осматривали труп, когда прибежал сам Торопцев… Он произвел тогда впечатление глубоко потрясенного, страдающего человека. Я помню, как он бежал, упал, сильно рассадил руку о мерзлую землю, хотел броситься на труп, еле удержали…
– Играл спектакль, – прокомментировал Боб.
– Ну да, – ответил Сарычев. – А еще заметал следы… Дело в том, что на трупе Вероники была не только ее кровь, но и чья-то другая. И мертвая собака лежала рядом. Естественно, был сделан вывод: собака покусала убийцу, и на трупе его кровь. И Торопцеву непременно требовалось, во‐первых, замаскировать следы собачьего укуса, а во‐вторых, объяснить при необходимости свою кровь на месте преступления. Он нарочно упал и у всех на виду поранил руку, а потом еще полез к телу убитой…
– Его тогда совсем не заподозрили? – спросил Баженов.
– Явного мотива у него не было, все свидетели в один голос твердили о его любви к Веронике и отсутствии между ними конфликтов. Но его, конечно, проверяли, как обычно все ближайшее окружение потерпевших. У него обнаружилось алиби: в тот день он допоздна задержался на работе. И вахтер института, дежуривший в тот день, и запись в журнале прихода-ухода подтвердили, что он ушел с работы через полчаса после момента убийства.
– Осмелюсь предположить, что старичка вахтера потрясти уже не удастся? – хмыкнул Боб.
– Точно, – подтвердил Сарычев. – Тот очень скоро скончался…
– От инфаркта! – закончил Боб.
Следователь молча кивнул.
– Ничего себе, – пробормотал Баженов. – Это просто монстр какой-то!
– Ты даже не представляешь себе, Алексей, какой, – подтвердил Сарычев. – После того как Костя Гусев покончил с собой и расследование свернули, я никак не мог успокоиться и продолжал собирать сведения о Торопцеве…
– Постойте, Сан Саныч, – перебил его Баженов. – А как в это дело впутали Костю? Что, против него были улики?
Сарычев ответил не сразу – помолчал, опустив глаза, а когда заговорил, стало видно, как тяжело ему касаться этой темы.
– У Кости в тот день все сложилось трагически. Его будто злой рок преследовал. Я присутствовал на допросах, помню его рассказ об этом дне. С работы он ушел раньше времени, сказал, что разболелась голова. Об этом говорила и его начальница Буланова: она особенно подчеркивала, что обычно Гусев сидел допоздна, а в тот день сорвался рано, видно торопился. Была уверена, что как раз на встречу с Вероникой. Очень недоброжелательно почему-то была настроена к своему сотруднику…
– Вот зараза фиточайная, – прошипел Баженов.
Сарычев покосился на него, но ни о чем не спросил и продолжил рассказ:
– Погода в тот день была мерзкая, но домой Гусев не пошел, его одолевала тоска. Решил прогуляться, дошел до автобусной остановки, почти бессознательно вскочил в отходящий автобус и поехал в город. Сошел у гостиницы «Тайга», там как раз недавно открыли спортбар. Зашел, взял пива, стал смотреть какой-то матч. К нему прицепились нетрезвые фанаты, которым он чем-то не понравился, слово за слово – поцапались, а потом и подрались… Домой он вернулся в ссадинах и синяках, одежда в крови… В общественный транспорт его не пустили, возвращался пешком, затемно. А дома его уже ждали сотрудники милиции… Ну а дальше – алиби его никто не подтвердил, видеонаблюдение в баре тогда не велось, собутыльников никто не запомнил. Драка? Да там каждые полчаса кто-нибудь дрался… То еще местечко было, злачное…
– Но ведь кровь на Веронике была не его, – воскликнул Баженов. – Это же можно было доказать!
Сарычев покачал головой.
– Анализ ДНК тогда делали редко. У нас в городе не имелось необходимого оборудования, пробы нужно было отсылать в другие места, это долго и дорого. А группы крови совпали. Первая, самая расхожая…
– Но это же косвенная улика! Ничего не доказывает!
– О таких тонкостях тогда никто не думал. Мать Вероники сильно давила на следствие через свои многочисленные связи, а следствие давило на Константина. Свою вину он, правда, так и не признал, но вскоре покончил с собой. Или… покончили с ним. Я до сих пор чувствую свою вину перед ним…
– Думаете, его убили? – мрачно спросил Боб.
Сарычев промолчал.
– Сан Саныч, вы еще про Торопцева хотели рассказать, – напомнил Баженов.
– Да, про Торопцева… Я, можно сказать, взял его в разработку. Неофициально, конечно… Просто Аля была убеждена в невиновности Константина, а я ей верил. Я был молодой и горячий, с обостренным чувством справедливости… Поэтому и взялся за собственное расследование… Торопцев привлек мое внимание прежде всего тем, что я усомнился в его алиби. Старик вахтер путался в показаниях, юлил, не помнил деталей… Я был уверен, что он врет. И было видно: он чего-то или кого-то боится… Поэтому я стал очень внимательно приглядываться к Леониду Торопцеву и скоро узнал о нем многое. Его отец, Ростислав Торопцев, заведовал областной психиатрической больницей…
– Это той, что в Пихтовке? – спросил Баженов.
– Где же еще? – недовольно вмешался Боб. – Слава богу, сумасшедший дом у нас один, и он именно в Пихтовке.
– Да, – подтвердил Сарычев. – Чудесное место, лес, река… Там же поселок для медперсонала с кое-какой инфраструктурой. Был магазин, детский сад… Школьников, правда, возили в город на специальном автобусе. И всем этим хозяйством заведовал папа нашего Торопцева. Его там до сих пор помнят…
За глаза его называли барином. Властный, деспотичный, не терпящий ни малейших возражений, крайне высокомерный, мстительный и беспощадный. Один из моих тогдашних собеседников сказал так: кто поднимал голову, тот сразу ее лишался. Фигурально, конечно… Всякого, кто был не согласен с ним, он быстро выдавливал из коллектива, оставались лишь покорные…
Жил он на широкую ногу, ни в чем себе не отказывал и сумел превратить свое скорбное заведение в доходное место. Там было много чего – и подпольный цех, выпускавший какой-то ширпотреб, в котором под прикрытием трудотерапии работали бесправные психи, и левый сбыт дефицитных сильнодействующих препаратов, и торговля диагнозами, когда за хорошую плату нужный можно было приобрести, а ненужный, наоборот, снять, – да всего и не перечислишь…
Пациентов Торопцев‐старший откровенно называл человеческим мусором и полагал своей задачей не лечить их, а лишь держать в узде. Он вообще считал любые несовершенства в человеке признаками вырождения и не раз говорил, что, будь его воля, он не позволил бы таким людям размножаться.
Себя он мнил образцом человеческой породы, и действительно, был красив, имел множество поклонниц и не отказывал себе в житейских радостях. У него была красавица жена и сын, тоже красавец, которым он очень гордился и которого, по-видимому, воспитывал согласно своим моральным принципам. Тот самый Леонид Торопцев, которого мы сейчас ищем…
Когда Лене было одиннадцать лет, в семье появился второй ребенок, девочка Лиля. И вот тут Торопцева-старшего ждал жестокий удар – девочка родилась с синдромом Дауна…
Говорили, что Торопцев был буквально раздавлен – у него, представителя человеческой элиты, родился ребенок с генетическим отклонением! Якобы он потребовал от жены оставить ребенка в роддоме, но та категорически отказалась. Не знаю, насколько это правда, но бывшая няня Лили Торопцевой говорила мне, что на ее памяти отец ни разу не подошел к ребенку, даже не взглянул на него. Примерно так же относился к сестре и Торопцев‐младший.
Через три года девочка исчезла. Необъяснимо и бесследно. Няня рассказала, что в тот день она покормила Лилю обедом и уложила ее спать. Сама вышла на улицу поболтать с соседками на лавочке. В коттедже никого не было. Сам Торопцев уехал в город, на совещание в департаменте здравоохранения, жена отправилась с ним, чтобы побегать по магазинам, сын Леня с утра гулял где-то в компании приятелей.
Со своей лавочки нянька видела вход в коттедж и утверждала, что никто не входил и не выходил, но, когда она вернулась, девочки в доме не оказалось. Было лето, окна в доме открыты, окно детской выходило на задний двор. Конечно, ребенок мог подобраться к окну и выпасть из него, но куда он делся потом? Эта загадка так и осталась неразгаданной. Лилю больше никто никогда не видел, ни живой, ни мертвой…