Луна цвета стали

– Ну почему же? – усмехнулся Рихтгофен. – Прямой ущерб армия большевиков, конечно, не понесет, но, если верить словам авбверовского полковника, этот Нагулин, несмотря на все его достоинства, молод и во многом наивен. Рихтенгден утверждает, что, по их сведениям, он крайне чувствителен к любым потерям, и особенно к жертвам среди мирного населения, а значит, такой фейерверк он точно не пропустит.

– Вы так уверены в том, что русский корректировщик знает точные координаты этого места? Мы ведь предприняли все меры маскировки и жестко соблюдали режим секретности при строительстве позиции «Доры».

– Я? – удивился Рихтгофен. – Нет, конечно. А вот полковник Рихтенгден в этом почему-то ни секунды не сомневался, и, знаете, я склонен ему верить.

Земля внизу ощутимо дрогнула и как будто смазалась, подернувшись пылью на многие сотни метров вокруг. Из задранного к небу длинного ствола «Доры» вырвался гигантский факел огня, почти мгновенно обернувшийся быстро расширяющимся облаком темного дыма. Через десяток секунд пришел звук. Самолет настиг раскат грома, и его чувствительно тряхнуло ударной волной.

– Вот так работает самая большая пушка вермахта, – усмехнулся Манштейн, глядя на потрясенного зрелищем Рихтгофена, – А теперь смотрите на Севастополь. Видно отсюда не очень, но думаю, главное вы не пропустите.

Летчик перевел взгляд ближе к горизонту, где на пределе видимости лежал окутанный легкой дымкой русский город. Яркая вспышка на мгновение затмила солнце, и Рихтгофену показалось, что он видит метнувшуюся от центра взрыва стремительно расширяющуюся полусферу сжатого чудовищным давлением воздуха. Подробностей с такого расстояния было не рассмотреть, но немолодой пилот совершенно точно не хотел бы сейчас оказаться там, куда ударил снаряд «Доры».

– Я говорил с артиллеристами, – негромко продолжил Манштейн, – они утверждают, что семитонный фугасный снаряд при взрыве в плотной городской застройке может одновременно разрушить до десяти современных зданий. Я понимаю, что мы на войне, и проявление всякой слабости неуместно, но все же надеюсь, что у всего этого есть цель, стоящая таких действий.

– В этом нет никаких сомнений, герр командующий, – немного помолчав, ответил Рихтгофен. – Мы имеем дело с тем самым случаем, когда цель оправдывает средства. Все мои пилоты, умеющие воевать ночью, будут готовы к вылету через несколько часов. Радиолокаторы и звукоулавливатели развернуты на дальних подступах к Бахчисараю. У меня все подгтовлено к встрече нашего гостя, а как обстоят дела с вашими артиллеристами?

– Приказы отданы, – из голоса Манштейна исчезли нотки сомнений, – До последнего момента все будет выглядеть, как обычная передислокация батарей тяжелых гаубиц. Развертывание их в боевое положение начнется только по сигналу постов воздушного наблюдения.

– Что ж, – кивнул Рихтгофен, – будем надеяться, что полковник Рихтенгден все рассчитал верно, и русский действительно явится сюда этой ночью.





* * *


Обстановка в штабе Крымского фронта балансировала на зыбкой грани между крайней нервозностью и откровенной паникой. К середине дня оборона сорок четвертой армии начала рассыпаться, чему в немалой степени поспособствовал тактический воздушный десант, высаженный немцами в тылу шестьдесят третьей горнострелковой дивизии. Часть войск, защищавших участок фронта, прилегавший к Черному морю, быстро откатывалась к Феодосии, уже оказавшейся в блокаде со стороны суши, а северный фланг армии стремительно и беспорядочно отходил вглубь Керченского полуострова.

– Немцы вводят в прорыв основные силы двадцать второй танковой дивизии, – генерал Козлов излишне резким движением руки показал на карте направление движения подвижных соединений противника. – В соответствии с вашим приказом наши танковые резервы сосредоточены у села Арма-Эли. Я считаю, что их необходимо немедленно ввести в бой, нанеся контрудар с северо-востока по прорвавшимся немецким частям.

– Еще рано, – я старался своим демонстративным спокойствием поддержать самообладание командного состава фронта, но пока это получалось откровенно плохо. – Противник господствует в воздухе. В условиях хорошей видимости и открытой местности ваш контрудар будет остановлен атаками пикирующих бомбардировщиков и новыми противотанковыми пушками немцев. До наступления темноты продолжайте сдерживать продвижение немцев силами стрелковых дивизий. Я уверен, что к вечеру танки Манштейна повернут на север, чтобы отрезать и прижать к Азовскому морю основные силы пятьдесят первой и сорок седьмой армий. Вот тогда мы и ударим, но не раньше.

Похоже, Козлова я не убедил. Генерал-лейтенант, обернулся в поисках поддержки, ища глазами Мехлиса, но армейский комиссар был сегодня удивительно сдержан и совершенно на себя не похож. Содержанием полученной от Сталина телеграммы он ни с кем делиться не стал. Сложно сказать, как Вождь отреагировал на его послание, но, думается мне, гораздо большее впечатление на моего «коллегу» произвело увиденное на месте бывшего штаба пятьдесят первой армии.

– Мы что же, так и будем пассивно наблюдать, как немцы громят тылы сорок четвертой армии? – поддержал своего командира начштаба фронта Толбухин.

– Не будем. Выделите генералу Черняку одну стрелковую дивизию из резерва, усильте ее гранатометными ротами и прикажите вести гибкую оборону. В голой степи остановить немцев днем мы не сможем, но в наших силах разменять время на расстояние. Противник продвинется вперед и развернется на север, а с наступлением темноты мы ударим. Главное, чтобы до этого момента фронт восточнее Феодосии не рухнул окончательно.

– А если немцы не станут поворачивать на север и пойдут прямо на Керчь? – не сдавался Козлов.

– Не пойдут. Такой шаг – откровенная авантюра. Манштейн не решится оставить на левом фланге две наших армии. Он прекрасно понимает, что они способны сильным контрударом перерезать его линии снабжения, выйти к Черному морю и зажать двадцать вторую танковую дивизию и немецко-румынские моторизованные части на Керченском полуострове.

– Мне бы вашу уверенность, – внутренне командующий фронтом с моим решением так и не согласился, но от дальнейших споров предпочел воздержаться.

– Сообщение от вице-адмирала октябрьского, – доложил дежурный офицер и вручил Козлову текст расшифрованной радиограммы.

Генерал быстро пробежал взглядом текст и непроизвольно сжал кулаки.

– Немцы открыли огонь по жилым кварталам Севастополя из сверхтяжелого орудия. Это та самая новая пушка, которая ранее пыталась уничтожить башни тридцатой и тридцать пятой батарей. Тогда прямых попаданий по бронебашням противнику добиться не удалось, но город – не форт, по нему они не промахнутся. Снаряды прилетают из окрестностей Бахчисарая. Точнее не определить – район плотно прикрыт истребителями противника. В городе большие разрушения и пожары. Среди жителей много убитых и раненых.

В штабе повисла напряженная тишина, и взгляды всех присутствующих постепенно переместились с генерала Козлова на меня, молчаливо соглашаясь с тем фактом, что именно я принимаю здесь окончательные решения. Армия должна защищать жизни граждан своей страны. Какой бы ни была идеология, в любом нормальном государстве это так. СССР, конечно, имел свою специфику, но и здесь люди в форме и с оружием в руках, не могли спокойно смотреть на то, как враг уничтожает мирных граждан.

– Я займусь этим вопросом, – произнес я, все так же не повышая голоса и не добавляя в него пафосных ноток. – Товарищ Козлов, через два часа я жду от вашего штаба план ночного контрудара силами сороковой, пятьдесят пятой и пятьдесят шестой танковых бригад. Задача – перерезать линии снабжения подвижных частей противника, стремящихся выйти в тылы пятьдесят первой и сорок седьмой армий. Основная задача – отсечь танки противника от идущих за ними пехотных дивизий. Авиаполк полковника Кудрявцева обеспечит танкистам поддержку с воздуха.

– Есть! – после едва заметной паузы ответил Козлов, еще раз скользнув взглядом по продолжавшему молчать второму представителю Ставки.

– Немецкой пушкой мы тоже займемся сегодняшней ночью, – продолжил я и развернулся к Мехлису. – Товарищ армейский комиссар первого ранга, можно вас на два слова? В предстоящей операции мне потребуется ваша помощь.





* * *


К концу дня оборона сорок четвертой армии была окончательно прорвана. Участок фронта шириной пять километров, фактически перестал существовать. Немцы продвинулись вглубь Керченского полуострова, уперлись в подошедшую из резерва стрелковую дивизию и начали теснить ее на восток. Командир дивизии докладывал, что против него действует исключительно пехота при поддержке штурмовых орудий. Никаких танков его бойцы не видели, да и немецкая авиация на этом участке проявляла куда меньшую активность, чем ожидалось. С таким натиском дивизия более-менее справлялась, постепенно отходя на восток, чтобы не дать себя окружить.

Вот только немецкие танки никуда не делись. Они повернули на север и успели пройти почти восемь километров, сбивая наспех выставленные заслоны и выходя в тыл пятьдесят первой армии. До побережья Азовского моря им оставалось пройти около десяти километров, но вслед за серыми сумерками наступила непроглядная крымская ночь, и бой стих сам собой. Прорывать очередной оборонительный рубеж без поддержки авиации Манштейн не рискнул. Терять танки он категорически не желал, понимая, что пополнений ждать неоткуда, и предпочел подождать до утра, когда пилоты Рихтгофена проложат ему дорогу через оборонительные порядки русских.

Ночь – мое время. Сразу после захода солнца я отдал приказ о начале выдвижения на исходный рубеж танковых бригад, весь день простоявших на замаскированных позициях у села Арма-Эли. Одновременно из гавани Новороссийска вышли линкор «Парижская Коммуна», крейсера «Красный Крым» и «Красный Кавказ» и корабли сопровождения. Идти до рубежа открытия огня им предстояло около пяти часов, так что на поддержку корабельных орудий мы могли рассчитывать только во второй половине ночи.

Когда я прибыл на аэродром, пилоты Кудрявцева уже прогревали моторы. Воздушные операции на Крымском фронте отличались тем, что для авиации все расстояния здесь были очень небольшими. Ширина Керченского полуострова не превышает пятидесяти километров, а от Керчи до Феодосии по прямой меньше ста. Пе-2 пролетает это расстояние за пятнадцать минут даже в экономичном режиме, так что сразу после наступления темноты нам вылетать смысла не было – требовалось дождаться выхода танковых бригад на рубеж атаки.






* * *


Манштейн знал о наличии у советской стороны значительных танковых резервов и весь день ждал, когда же эти танки выйдут на сцену, чтобы отработать по ним авиацией и новыми противотанковыми пушками. Однако столь неприятные Т-34 и КВ себя никак не проявляли и это заставляло командующего нервничать.

По своему опыту Манштейн знал, что высшие командиры Красной армии всегда стремятся перехватить инициативу и наносят контрудары при первой же возможности, иногда даже игнорируя сложившуюся обстановку и расклад сил. Здесь же имел место очевидный прорыв их обороны, и попытка контратаковать ушедшие вперед подвижные соединения была бы со стороны русских вполне логичным шагом. Вместо этого советские войска предпочли ограничится вязкой обороной на востоке, для чего выдвинули навстречу передовым частям тридцатого армейского корпуса всего одну дивизию, причем опять же без танков. Правда, ее солдаты имели много гранатометов, что привело к потере четырех штурмовых орудий «штуг III» и нескольких бронетранспортеров. Это заставило мотопехоту быть осторожнее и сильно замедлило темп продвижения.

Впрочем, на восток, в направлении Керчи, Манштейн пока особо и не стремился. Отдав командиру корпуса приказ выставить против русских заслон фронтом на восток, он повернул основные силы на север. Приближалась ночь, а значит в воздухе вновь появится русский стрелок со своими бомбардировщиками. Манштейн подробно проинструктировал командира двадцать второй танковой дивизии на предмет того, как минимизировать потери от неизбежного авианалета. Хотя, если этот русский генерал-майор сначала помчится решать вопрос с «Дорой», то, может быть, обойдется и без ночного удара по боевым порядкам его армии. На это очень хотелось надеяться. Русские войска в последние месяцы получили как-то уж слишком много крайне неприятных технологических новинок. Правда, в отличие от гранатометов, новые бомбы у них, похоже, в массовое производство пока так и не пошли, но там, где появлялся генерал Нагулин, неизбежно оказывались и эти боеприпасы, так что принятые меры были совсем не лишними.





* * *


Командир двадцать второй танковой дивизии генерал-майор Вильгельм фон Апель чувствовал себя в крымских степях неуютно. Его дивизия, недавно сформированная во Франции, поначалу была вооружена трофейными чешскими и французскими танками, которые против новых русских машин показывали себя откровенно слабо.

Новость о переброске в Крым Апель воспринял неоднозначно. С одной стороны, фронт для генерала всегда открывает новые возможности карьерного роста, но с другой, в последние месяцы гром побед стал быстро стихать и сменился невнятным бухтением о выравнивании линии фронта и несгибаемой воле немецкого солдата, который не уступит врагу ни пяди земли.

Немного воодушевило Апеля известие о том, что в связи с предстоящим наступлением его дивизию частично перевооружат на новые Т-III и Т-IV с длинноствольными пушками, однако окончательно отделаться от неприятных мыслей он так и не смог.

Начало наступления выглядело вполне успешным, но Апель знал, что прошедшей ночью артиллеристы понесли ощутимые потери от действий русских ночных бомбардировщиков, а теперь, судя по словам генерал-полковника Манштейна, новыми целями для советских самолетов могли стать танки его дивизии. Днем люфтваффе прочно держало небо, и атак с воздуха танкисты Апеля почти не опасались, а вот ночью…

– Герр генерал-майор, техника рассредоточена и замаскирована. В соответствии с вашим приказом каждая единица бронетехники имеет запасную позицию. Маршруты между позициями выучены экипажами до мелочей и могут быть пройдены ими в ночное время без использования фар. Небронированный транспорт отведен в тыл, распределен по большой площади и тоже подготовлен к ночному маневрированию. Механики-водители получили приказ спать, не покидая кабин.

Апель выслушал доклад начальника штаба и молча кивнул. Если бы речь шла об обычном ночном налете, все эти меры казались бы чрезмерными, но теперь все перевернулось, и то, что считалось избыточным два месяца назад, сейчас не давало никаких гарантий безопасности остановившимся на ночь войскам.

– Курт, как думаешь, когда они начнут? – назвав начальника штаба по имени, Апель дал ему понять, что хочет неформального ответа.

– Трудно сказать. Прошлой ночью русские прилетели незадолго до рассвета. Возможно, они и в этот раз поступят так же.

– Не думаю, – покачал головой генерал, – вчера они хотели сорвать артподготовку и ударили перед самым ее началом. Гаубицы на позициях, боекомплект выложен на грунт… Это хорошие цели, вот русские и дожидались, когда артиллеристы изготовятся к стрельбе. Сейчас все иначе…

– Ну, тогда, может быть, они вообще не прилетят, – в голосе начальника штаба Апель не слышал уверенности, – в Крыму для них есть и другие цели.

Дверь резко открылась и в командно-штабную машину заглянул дежурный офицер.

– Герр генерал-майор, получен доклад от зенитчиков! Звукоулавливатели зафиксировали групповую воздушную цель. Высота три тысячи. Курс на нас.

– Началось, – неожиданно спокойным голосом произнес Апель и развернулся к начальнику штаба. – Дивизии боевая тревога! Сигнал «Уклонение». Обер-лейтенант, обеспечьте мне связь со сто сороковым артполком!





* * *


– Противник вас обнаружил, – сообщила Летра, когда до позиций немецкой танковой дивизии оставалось около пятнадцати километров.

Я внимательно наблюдал за реакцией немцев с помощью виртуальной карты и чувствительных камер орбитальных сателлитов. Над обширной территорией, на которой с большими интервалами была распределена бронетехника и автотранспорт противника, в воздух взвились сигнальные ракеты. Буквально через минуту внизу пришло в движение все, что могло двигаться, и карта стала напоминать растревоженный муравейник.

– Мне нужен расчет оптимальных точек сброса бомб.

– Вывожу на карту, – немедленно откликнулась Летра, и перед моими глазами на и без того перегруженной движущимися целями карте появилась почти сотня мерцающих красных отметок, которые тоже немедленно пришли в движение. Довольно часто они исчезали и появлялись в совершенно других местах – концентрация техники противника на местности все время менялась, заставляя вычислитель пересчитывать результат оценки эффективности удара.

Внизу замелькали вспышки. Пользуясь данными звуковой и радиолокационной разведки, немецкие зенитчики открыли огонь. Его точность оставляла желать лучшего, но взрывы зенитных снарядов заставляли пилотов Кудрявцева нервничать и отвлекаться от выполнения задачи.

Мне уже давно следовало начать выдавать целеуказания пилотам, но я смотрел на творящийся внизу беспредел, и понимал, что никакого точного бомбометания не получится. Можно было, конечно, просто вывалить сотню дефицитных бомб объемного взрыва куда-то в районы наиболее плотных скоплений техники противника, но я понимал, что это далеко не лучшее решение.

– Над целью! – доложил Кудрявцев.

– Всем четыре градуса вправо. Ждать команды! – ответил я полковнику и отключил переговорное устройство. – Летра, ты сможешь обеспечить узконаправленную передачу сигналов на каждый Пе-2 в отдельности? Мне нужно, чтобы его могла принять только рация бомбардировщика и больше никто, и чтобы их ответы принимала только ты?

– Это возможно, но вся другая связь в радиусе пяти километров будет заблокирована помехами.

– Да без разницы! Делай. Раз ты без проблем синтезировала голос настоящей Летры, значит и мой подделать сможешь. Мне нужно, чтобы ты напрямую отдавала команды бомбардировщикам, иначе нормальной точности сброса бомб не получится.

– Я могу имитировать твою манеру управления боем на основе записей радиообмена, сделанных в предыдущих вылетах. Подтверждаешь?