Луна цвета стали

Сразу передать эти документы Сталину Шапошников не решился – слишком многое в них требовало проверки, провести которую силами одного лишь генштаба маршал не мог. Ночь, проведенная над чтением содержавшихся в папке аналитических материалов, лишила маршала покоя. Ход войны, представлявшийся начальнику генштаба, да и не только ему одному, весьма успешным неожиданно предстал в совершенно ином свете, рисующем тяжелые и мрачные перспективы. Много часов Шапошников пытался найти ошибку в нечеловечески безупречных логических построениях, приведенных в докладе, и не находил.

– Здравствуйте, Борис Михайлович, – Берия поднялся навстречу вошедшему в его кабинет маршалу с легкой улыбкой, – Давненько вы ко мне не заглядывали. Все больше на заседаниях Ставки видимся или в Кремле у товарища Сталина. Что столь необычное и срочное заставило вас приехать на Лубянку?

– День добрый, Лаврентий Павлович, – в отличие от наркома внутренних дел Шапошников сохранил на лице серьезное выражение. – Вы правы, случилось и срочное, и необычное, и, я думаю, совершенно секретное.

– Дайте-ка я угадаю, – Берия тоже перестал улыбаться, – Ваш беспокойный подчиненный преподнес нам всем новый сюрприз? Что на этот раз? Хельсинки? Севастополь? Плоешти? Берлин?

– Вам лучше ознакомиться с этим самому, – Шапошников аккуратно положил папку на стол наркома. – Вряд ли я смогу рассказать лучше и убедительнее, чем здесь написано.

Берия молча кивнул, поправил пенсне и неторопливо открыл папку. Маршал терпеливо ждал, еще раз прокручивая в голове все то, что уже многократно обдумывал в течение ночи. Может быть, его собственных знаний оказалось недостаточно, ведь он лишь военный, и просто не смог найти логические нестыковки в вопросах экономики, политики и международных отношений? Сейчас Берия саркастически усмехнется, покачает головой и с легкостью разобьет все эти аргументы, казавшиеся ему столь безупречными.

Не усмехнулся.

Дочитав доклад, нарком внутренних дел поднял взгляд и с минуту пристально смотрел на начальника генштаба, а потом вновь взял первый лист и начал читать документ с самого начала, делая на полях какие-то пометки.

Заглянувший в кабинет секретарь неслышно приблизился к столу и поставил перед хозяином кабинета и его гостем стаканы с чаем и вазочку с печеньем. Берия, казалось даже не заметил его появления, а Шапошников кивнул и пододвинул к себе стакан.

– Здесь все слишком серьезно, чтобы давать ход этому документу без всесторонней проверки, – наконец произнес Берия, откидываясь на спинку кресла. – Я знаю, что товарищ Нагулин крайне редко ошибается в своих выводах, но это ведь не анализ обстановки на фронтах и не прогноз действий противника. Здесь затронут более широкий круг вопросов. В логике генерал-майору, безусловно, не откажешь, но, боюсь, даже нашего с вами опыта не хватит для того, чтобы судить о конструктивности высказанных им предложений.

– Соединенные штаты, президент Рузвельт… – это, наверное, последнее из того, что я посчитал бы важным для нас в текущей ситуации, – с сомнением покачал головой Шапошников.

– Речь здесь не о настоящем моменте, – Берия постучал указательным пальцем по стопке листов на своем столе, – У нас есть почти год на принятие решения и подготовку, а вот потом действительно может стать поздно.

– Но как же пакт о нейтралитете? Мы ведь не хотим, чтобы весь мир считал Советский Союз столь же вероломной державой, как гитлеровскую Германию, без объявления войны напавшую на СССР, несмотря на действующий между нашими странами пакт о ненападении.

– А вот тут я с товарищем Нагулиным, пожалуй, соглашусь, – на лице Берии появилась едва заметная усмешка. – Вы хорошо помните второй пункт нашего соглашения с Японией?

– Дословно не воспроизведу.

– Он звучит так: «в случае, если одна из договаривающихся сторон окажется объектом военных действий со стороны одной или нескольких третьих держав, другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет в продолжение всего конфликта». Если читать этот пункт буквально, то получается, что мы обязуемся не нападать друг на друга в случае военной агрессии со стороны третьих стран, направленной на одно из наших государств. Но ведь ни США, ни Великобритания на Японию не нападали. Япония САМА осуществила военную агрессию, и это полностью развязывает нам руки. Возможно, и даже наверняка, Японцы не согласятся с такой трактовкой, но кого в сложившемся раскладе сил будет волновать их мнение?

– Скажу честно, весь мой опыт противится идее войны на два фронта. Я читаю доводы Нагулина и понимаю, что, вероятно, другого выхода просто нет, но стоит мне отвести взгляд от этих строк, и сомнения возвращ аются. Как СССР сможет такое выдержать?

– Боюсь, Борис Михайлович, вдвоем мы с вами ничего не решим и ответ на ваш вопрос не найдем. Я предлагаю пригласить к обсуждению этого документа товарищей Молотова, Устинова и Зверева. Без оценки приведенных здесь ар гументов наркомами иностранных дел, вооружения и финансов мы точно не обойдемся.

– Расширяя круг лиц, знающих о докладе Нагулина, мы делаем неизбежным вынесение этого вопроса на самый верх, – чуть помедлив, произнес маршал.

– А у вас были какие-то сомнения в том, что этот документ попадет на стол товарища Сталина? – Берия, казалось, был искренне удивлен. – Такую информацию в любом случае нельзя не показать Верховному, даже если мы придем к выводу, что все это чушь, и что нам глубоко безразлична судьба президента Рузвельта и исход войны США с Японией.





* * *


– Вот вы, товарищ Нагулин, говорите, что гражданин Королев не виновен в саботаже разработки ракеты проекта двести двенадцать, – Сталин внимательно посмотрел на меня из-под густых бровей. – А ведь во время боевых испытаний этого изделия при прорыве фронта на реке Волхов ни одна из шести его ракет точно в цель не попала. Ущерб немецким колоннам был нанесен, но это скорее заслуга объемно-детонирующей боевой части, к разработке которой Королев отношения не имел.

– Товарищ Сталин, цели выбирал я, а не Королев. И цели эти были крайне неудобными для крылатых ракет. По большому счету их вообще нельзя было использовать против движущихся вражеских войск, но у меня просто не было других вариантов. Немцев требовалось отвлечь хотя бы на минуту, чтобы бомбардировщики полковника Кудрявцева могли без помех атаковать колонны. И даже в таких невыгодных условиях поставленная перед ракетчиками задача была выполнена. Я считаю, что изделие К-212 показало себя с наилучшей стороны.

– Не все с вами согласны, товарищ Нагулин, но я не буду сейчас об этом спорить. Проект разработки крылатых ракет мы продолжим, однако статус конструктора Королева пока останется неизменным. Пусть он докажет делом, что его ракеты стоят потраченных на них ресурсов, и тогда мы вернемся к этому разговору, тем более что такой шанс и ему, и вам скоро представится, – усмехнулся Сталин.

Я не стал задавать уточняющих вопросов. Это была моя первая встреча со Сталиным в формате один на один, и торопить Верховного главно командующего я не счел возможным, предпочитая терпеливо ждать, когда он сам разовьет свою мысль.

Сталин, не торопясь, протянул руку и пододвинул к себе толстую папку, лежавшую до этого на краю стола. Похоже, Вождь собирался перейти к обсуждению главного вопроса, ради которого я был вызван в его кремлевский кабинет.

– Я внимательно ознакомился с вашим докладом, товарищ Нагулин, и с комментариями других товарищей, которые по долгу службы тоже были введены в курс этого дела. Поверьте мне, специалисты привлекались самой высокой квалификации, но их выводы оказались весьма неоднозначными. Вы основываете свой прогноз на том, что на Гитлера и Рузвельта в ближайшее время будут организованы покушения, имеющие все шансы на успех. Это очень смелое утверждение, товарищ Нагулин. Гитлера уже не раз пытались убить, но ничего из этого не выходило, да и охрана американского президента не зря ест свой хлеб. Это самое слабое место в ваших аналитических построениях. Все последующие события, о которых вы пишете, действительно обоснованы очень хорошо, с чем согласны почти все товарищи, ознакомившиеся с вашим докладом. Однако то, что вы предлагаете требует серьезнейших изменений во внешней политике СССР и в стратегии ведения войны с Германией. Не вам первому пришли в голову опасения по поводу возможного противодействия Англии и США нашему походу в Европу, который, как показывает ход войны, становится практически неизбежным. Тем не менее, нужно отдать вам должное, поскольку именно вы впервые смогли собрать вместе все факты и, подкрепив их расчетами и аналитическими выкладками, аргументированно показать, сколь велика вероятность прямого военного конфликта со странами Запада. Есть мнение, что ваша идея «ленивой войны» достойна внимательнейшего рассмотрения. В сочетании со стратегией сближения с США она действительно может усыпить бдительность наших оппонентов и выбить из их рук очень серьезные аргументы в пользу вступления в войну на стороне Германии.

Сталин сделал небольшую паузу, перелистнув несколько документов в папке.

– Все товарищи, читавшие ваш доклад, сходятся в том, что он подготовлен на очень высоком уровне, но для принятия столь важного решения одного этого недостаточно. Если постулат о близкой смерти Гитлера окажется ошибочным, следование вашему плану приведет СССР к катастрофе или, как минимум, повлечет огромные и совершенно неоправданные потери в людях и материальных ресурсах.

Верховный главнокомандующий вновь замолчал, и теперь его взгляд явно требовал от меня какой-то реакции.

– Нигде в моем докладе не сказано, что решение требуется принимать прямо сейчас, – я постарался ответить как можно нейтральнее. – Скорее, наоборот. Спешка в данном случае исключительно вредна. С момента прорыва блокады Ленинграда прошло полтора месяца, а наша армия все еще не готова к стратегическим наступательным операциям, и вряд ли будет готова к ним раньше, чем к началу весны. Соответственно, выход наших войск к госгранице СССР на всем ее протяжении даже при самом лучшем раскладе состоится не раньше конца текущего или даже середины следующего года, а до этого момента ни Англия, ни США не будут видеть серьезного повода для беспокойства, особенно если мы осуществим предусмотренные в моем докладе мероприятия, призванные создать у западных держав впечатление, что Советский Союз освобождает свою территорию из последних сил и не в состоянии совершить быстрый бросок на запад.

– Я помню это ваше предложение, – кивнул Сталин, задумчиво взглянув на карту, – Смоленск, Киев, Минск, Прибалтика, Одесса… У нас еще много работы, товарищ Нагулин, тут вы правы. Если справимся с ней до конца года, это действительно будет большим успехом. Хорошо. Считайте, что Ставка вашу точку зрения услышала и отнеслась к ней более чем серьезно, но решение по вашему докладу мы примем несколько позже, когда ситуация станет более определенной. А сейчас у меня есть для вас более конкретное дело, не терпящее отлагательства.

Вождь остро взглянул мне в глаза, и я не стал его разочаровывать.

– Я готов, товарищ Сталин, приказывайте.

– В операции по прорыву блокады Ленинграда вы, товарищ Нагулин, показали себя грамотным командиром, способным организовать прорыв обороны противника и обеспечить беспрепятственный ввод в него ударной армии. Конечно, Волховский и Ленинградский фронты достигли не всего, что было запланировано, но это все равно очень большая победа. Ваш успех было отмечен Ставкой, и теперь настало время его повторить в иных условиях и в несколько больших масштабах. Вы правы, к по- настоящему крупному наступлению мы не готовы, но у нас есть еще один осажденный врагом город. Важный город, который нельзя отдавать немцам ни при каких обстоятельствах. Ставка дает вам три дня на завершение текущих дел в Москве. Мы знаем, что вы курируете работу по созданию нового турбореактивного двигателя для нашей авиации, и эта работа ни в коем случае не должна остановиться с вашим отъездом. Но только три дня! А потом вы вылетаете на Крымский фронт в качестве представителя Ставки [2]. Севастополь необходимо деблокировать, а генерал-лейтенант Козлов так и не смог развить первоначальный успех Керченско-Феодоссийского десанта. Манштейн переигрывает его по всем направлениям, и эту ситуацию надо в корне менять. При необходимости вы можете отстранить Козлова от командования фронтом – соответствующие полномочия у вас будут, а вот делать это или нет, вы будете решать уже на месте.






Глава 3




Эрих фон Манштейн прекрасно понимал, что вместе со своей одиннадцатой армией оказался на периферии водоворота событий, за считанные месяцы изменивших весь ход боевых действий на Восточном фронте. Войну против Советского союза он начал в составе группы армий «Север», командуя пятьдесят шестым моторизованным корпусом, вторгшимся в Прибалтику. За первую неделю боев его корпус преодолел больше двухсот километров, и вышел к Западной Двине, где успешно отразил танковый контрудар советских войск.

Казалось, война развивалась по вполне благоприятному сценарию, и у Манштейна даже мелькнула мысль, что Гитлер прав, и еще до зимы Красная армия будет полностью разгромлена, однако уже в начале июля его корпус потерпел серьезное поражение, попав в районе Сольцов под удар армии генерал-лейтенанта Морозова. При поддержке двух с лишним сотен самолетов советские войска двумя группами с севера и юга охватили восьмую танковую дивизию вермахта, и ей какое-то время пришлось сражаться в окружении. Под угрозой перехвата коммуникаций оказалась и третья танковая дивизия.

В тот раз Манштейну удалось избежать разгрома. Для восстановления положения ему была передана дивизия СС «Мертвая голова», и ценой больших потерь восьмую танковую дивизию удалось деблокировать, после чего ее пришлось отправить в тыл на переформирование. Немецкие войска оказались отброшенными на сорок километров назад, и наступление группы армий «Север» на Ленинград затормозилось почти на месяц. Именно тогда, под Сольцами, Манштейн впервые всерьез задумался о том, что с этой войной всё может оказаться совсем не так просто, как хотелось бы многим немецким генералам и политикам.

Потом были бои под Демянском, и, наконец, в сентябре сорок первого Манштейн получил под командование одиннадцатую армию, захватившую к началу ноября почти весь Крым и взявшую в осаду Севастополь.

Занимаясь проблемами своей армии, Манштейн, тем не менее, внимательно следил за положением дел на других фронтах. Тревожные звоночки начали звучать еще в сентябре, но тогда за ревом победных фанфар их было почти не слышно.

Русские потерпели грандиозное поражение под Киевом. Следующими стали Брянск и Вязьма, а вот дальше в неуклонно движущейся на восток машине вермахта что-то разладилось, причем до такой степени, что это начало непосредственно сказываться на одиннадцатой армии, не имевшей, казалось бы, прямого отношения к сражению за Москву.

Сначала не удалась ноябрьская попытка захватить Севастополь. Манштейн недооценил мощь береговых батарей, прикрывавших город, а когда к полутора сотням тяжелых орудий севастопольских фортов добавились залпы главного калибра двух крейсеров и линкора «Парижская Коммуна», подошедших на помощь осажденному городу, он отдал приказ прекратить штурм ввиду его явной бесперспективности.

Манштейн заслуженно считался одним из лучших стратегов Вермахта. Именно он в сороковом предложил план вторжения во Францию танковым ударом через Арденнские горы. Перейдя Арденны, танки должны были форсировать Маас и, не дожидаясь пехоты, по широкой дуге выйти к побережью Ла-Манша, отрезав северную группировку противника. Немецкое военное командование посчитало план Манштейна слишком рискованным, но его неожиданно поддержал Гитлер, которому категорически не нравилось, что генералы предлагают ему, фактически, повторить план Альфреда фон Шлиффена, реализованный немцами в начале Первой мировой войны. Гитлер, совершенно справедливо считал, что французы и англичане именно этого и ждут, и никакой внезапности вермахту достичь не удастся. Предложение Манштейна пришлось очень кстати, и фюрер настоял на принятии именно его плана, что в итоге и привело вермахт к столь впечатляющей победе.

Однако талант стратега был не единственным преимуществом Манштейна. Еще он являлся непревзойденным специалистом по выколачиванию из командования резервов. Никто другой не умел столь убедительно и аргументированно объяснять вышестоящим начальникам, что именно ему и именно сейчас больше всех нужны танки, самолеты, пехота и артиллерия, и что если ему их не дадут, то, в зависимости от конкретных обстоятельств, либо случится вселенская катастрофа, либо вермахт упустит грандиозную победу, которая у него, Эриха фон Манштейна, практически уже в руках.

И вот теперь этот проверенный и отработанный механизм начал давать сбои. Командующий группой армий «Юг» Герд фон Рунштедт категорически отказывал Манштейну в усилении одиннадцатой армии танками и авиацией, ссылаясь на то, что грандиозная битва за Москву высасывает все резервы, и у него и так уже отобрали слишком много дивизий. Единственное, в чем Манштейну не отказали, так это в артиллерии. В распоряжение одиннадцатой армии поступили две сотни батарей тяжелых орудий. По большей части это были обычные полевые гаубицы крупных калибров, включая и 210-миллиметровые, однако из Германии прибыли и более тяжелые артсистемы, сохранившиеся со времен Первой мировой войны. Настоящим чудо-оружием на их фоне воспринимались самоходные мортиры «Карл» с их калибром шестьсот миллиметров и уникальное 800-миллиметровое железнодорожное орудие «Дора» с ее семитонными снарядами, стволом длиной тридцать два метра и расчетом из двухсот пятидесяти человек.

И все равно штурм не удался. В самый ответственный момент русские высадили в тылу одиннадцатой армии морской десант, нагло ворвавшись в порт Феодосии и выгрузив войска с боевых кораблей прямо на пирсы. Сорок шестая пехотная дивизия и румынский полк горных стрелков пытались остановить продвижение десанта, но были отрезаны на Керченском полуострове и практически полностью уничтожены.

Штурм Севастополя пришлось прекратить, чтобы в спешном порядке перебросить пехоту и артиллерию под Феодосию. Сделать это по обледеневшим дорогам оказалось крайне непросто, но и силы русских не были беспредельными, и к середине января ситуацию удалось стабилизировать. Красная армия продолжала удерживать Феодосию, но продвинуться дальше на запад не смогла.

Когда в начале декабря пришло потрясшее всех известие о том, что группа армий «Центр» под Москвой попала в окружение, Манштейн понял, что резервов он больше не дождется. Тем не менее, приказ взять штурмом Севастополь оставался в силе, и в стремительно ухудшавшейся ситуации ему предстояло выкручиваться имеющимися средствами.

Манштейн понимал, что пока в его тылу находится сильная группировка советских войск, возобновлять штурм города бессмысленно. Он оставил под Севастополем заслон и сосредоточил основные силы против русских армий, засевших на Керченском полуострове и постоянно пытавшихся прорваться оттуда вглубь Крыма.

Приказ Фюрера о начале применения против Красной армии химического оружия Манштейна не порадовал. Как военный стратег, он понимал мотивы Гитлера – сидящую в Московском котле группу армий «Центр» следовало спасать любыми средствами. Тем не менее, он не ждал долгосрочного эффекта от использования боевой химии. Гражданскому населению русских городов действительно могло стать очень несладко, но в том, что в условиях фронта химические боеприпасы окажутся эффективнее обычных снарядов и бомб, Манштейн сильно сомневался.

Под Москвой уже рекой лился иприт и над русскими позициями клубились облака фосгена и хлорциана, а в Крыму обе стороны не торопились забрасывать друг друга химическими снарядами. Манштейн успел хлебнуть этой дряни еще в Первую мировую, и не стремился повторить тот не слишком приятный опыт, а советские войска, не подвергшиеся химическим ударам, тоже не стали первыми применять отравляющие вещества.

Запасы снарядов и бомб с разноцветными кольцами на корпусах впустую копились на фронтовых складах, да так и уехали обратно в Рейх, когда в конце января Фюрер вдруг изменил свое решение и приказал прекратить применение химического оружия.

Зима в Крыму выдалась неожиданно холодной. Конечно, ни в какое сравнение с тем, что творилось под Москвой и Ленинградом здешние морозы не шли, но дороги сначала обледенели, а потом раскисли, что сильно затрудняло переброску войск. И все же теперь, в середине марта, Манштейн чувствовал, что дальше тянуть нельзя. Проблему Феодосии и Керчи следовало решать немедленно. Битва под Москвой завершилась тяжелым поражением, но фронт удалось стабилизировать, и Фюрер, наконец, вспомнил о том, что существуют и другие театры боевых действий. После долгих споров Манштейну все-таки удалось убедить командование выделить для удара по Керченскому полуострову танковую дивизию, вооруженную боевыми машинами с новыми длинноствольными пушками, способными с приемлемой дистанции пробивать броню русских Т-34 и КВ. Кроме того, с воздуха его наступление должен был поддержать четвертый воздушный флот генерал-полковника Рихтгофена. Манштейн понимал, что что это максимум того, что он мог получить, и лучший стратег Г итлера больше не сомневался – пора начинать.





* * *


Одного меня Сталин в Крым не отпустил. Ну, да кто бы сомневался. В качестве недреманного ока Вождя со мной отправился армейский комиссар первого ранга Лев Захарович Мехлис, причем, что интересно, тоже в качестве представителя Ставки. Учитывая, что звание моего «коллеги» соответствовало воинскому званию генерала армии, у меня возникали большие подозрения в том, что мои решения будут сплошь и рядом оспариваться этим весьма деятельным и безоговорочно преданным Сталину товарищем, весьма слабо разбиравшимся в военных вопросах.

Мехлис с самого начала смотрел на меня с почти нескрываемым подозрением, и от едких замечаний удерживался, похоже, только ввиду прямого приказа Верховного главнокомандующего. Но это пока мы находились в Москве. Чем дальше наш самолет удалялся от столицы, тем отчетливее в бросаемых на меня взглядах армейского комиссара проступала смесь пренебрежения и недоверия. Я всю эту игру в гляделки полностью игнорировал и вел себя подчеркнуто нейтрально.

– Вы ведь не член Партии, генерал-майор? – наконец, ее выдержал Мехлис.

– Да, это так, – ответил я, как можно безразличнее.

– Это ваша принципиальная позиция?

– Я бы так не сказал. Скорее, есть объективные обстоятельства, препятствующие…

– Это все отговорки, – Мехлис рубанул рукой воздух, подкрепляя категоричный тон своих слов, – Я читал вашу характеристику. Вы прикрываетесь религиозными убеждениями, хотя сами прекрасно знаете, что это полная чушь.

– Лев Захарович, к сожалению, в данном вопросе наши с вами точки зрения не совпадают.

– Будьте добры обращаться ко мне по уставу, генерал-майор. Вы младше меня по званию на три ступени, и мне странно, что я должен учить вас субординации.

– Виноват, товарищ армейский комиссар первого ранга. Больше не повторится.

Я ответил спокойно и даже равнодушно, и это, похоже, взбесило импульсивного комиссара больше всего.