Ложь во благо

Я скривилась, раздраженная часто задаваемым мне вопросом.

— Иногда они проговариваются о своих поступках, когда мы говорим о чувстве вины, — я обхватила кружку руками — тепло, исходящее от керамики, меня успокаивало. — Каждый клиент отличается. Для некоторых разговоры помогают исцелиться.

Его челюсть напряглась, и я пристально взгляделась в него, пытаясь прочесть скрытый за вопросами смысл. От человека его профессии можно ожидать некой уклончивости. Но в тоне слышалось больше, чем простое любопытство. И больше, чем недоверие. В нем присутствовали острые ноты… гнева. Интересно.

Я решила затронуть эту эмоцию:

— К чему все эти расспросы?

В ответ он лишь указал на папку со словами:

— Это дело Гейба. Дай знать, если у тебя возникнут вопросы, — он поправил галстук, не встречаясь со мной взглядом. Увидь я этот знак у другого клиента, посчитала бы признаком неискренности, но здесь читалась боль.

Для него это было важно. Достаточно важно, чтобы протолкаться по дорогам в час пик и лично зайти сюда с хрустящей новой копией дела Гейба. Я встала, направляясь за ним. Стащив резинку, я открыла папку и пробежала ногтем по ряду разноцветных стикеров, разделявших содержимое.

— Скольким психологам ты его давал?

— Мозгоправам? Ни одному.

— Нам не очень нравится этот термин, — мягко сказала я, открывая секцию, отмеченную как «Улики». Там обнаружилось аккуратное перечисление вещей, отчего меня пронзила дрожь нетерпения.

— Извини.

— Есть лучшие способы исцеления, чем зацикливаться на убийце, — мне до смерти хотелось изучить дело, в деталях прочесть каждую страницу, найти спрятанные подсказки. Я всегда обожала подсказки, но именно поэтому отложила папку и вернула внимание к Роберту. Он давал подсказки — мне просто не удавалось их расшифровать.

— Исцеление не является моей главной целью.

— Возможно, должно бы. Хочешь ты это признавать или нет, арест убийцы твоего сына — это огромное эмоциональное событие.

— Не психонализируй меня. Просто прочитай его дело и скажи, что ты думаешь.

— Психоанализировать людей — это часть моей работы, — сказала я, издав короткий смешок.

Он помрачнел:

— Не этой работы.

— Для полноценного психологического портрета мне понадобится больше, чем только его дело, — я устроилась на диване, игнорируя немой зов папки. — Ты говорил, что сможешь достать дела других жертв?

— Да. Но сначала изучи его, чтобы посмотреть, достаточно ли крепкий у тебя желудок.

Я взглянула на часы, помня, что у меня назначена еще одна консультация через пятнадцать минут.

— Мой желудок не будет проблемой, но мое время ограничено. Мне нужно несколько дней, чтобы все изучить.

— В ночь нашего знакомства ты сказала, что специализируешься на клиентах со склонностью к насилию.

— Верно.

Его колено тряслось в быстром стаккато, но замерло, когда я посмотрела на него. Это был знак, поэтому я добавила его в список к избеганию зрительного контакта и колкой враждебности в голосе. Недовольство. Тревога?

Он подался вперед и уперся предплечьями в колени, давая мне желанный зрительный контакт. Взгляд бы пронзительным, на уровне конфронтации во время допроса свидетеля, и я встретила его твердо.

— Почему ты тратишь свое время на самых отвратительных членов общества?

— Я не считаю их отвратительными, — честно ответила я. — Я вижу в них людей. Мы все боремся с демонами. Если они оказываются в моем кабинете, значит, они пытаются исправить эту часть себя. Я нахожу в этом сходство с собой. А ты нет? — я вопросительно изогнула бровь.

Он выдержал мой взгляд долгое мгновение, затем встал, застегивая пиджак отточенными годами движениями.

— Мне не нужно, чтобы ты меня анализировала. Просто прочитай дело Гейба и пришли свои предварительные мысли, Гвен.

— Знаешь… думаю, я откажусь, — я осталась на месте. — Можешь забрать дело с собой.

Это был стервозный ход, да еще и блеф, учитывая, что я хотела сюда впрячься так же сильно, как нуждалась в воздухе. И все же риск был необходим. Мне нужно было проверить, как сильно он во мне нуждался. Потому что кругом было много специалистов, но он был в моем кабинете, а дело лежало на моем столе. Почему?

Он замер и повернулся ко мне; его недовольство было очевидным.

— Я нанимаю тебя на работу. Ты отказываешься от задачи?

— Есть потенциальный конфликт интересов.

— И какой… — он прочистил горло и начал снова: — Какой же?

— Мы переспали, — отметила я. — Меня не назовешь беспристрастным третьим лицом. Ты можешь придать моему мнению слишком большое значение или же оно будет подорвано с моей стороны, если базироваться на нашей истории.


Это был весомый довод, который выдвинула моя совесть, как только я начала увлекаться потенциальным проектом.

— Всего одна ночь — он пожал плечами. — Не совсем история.

Это задело мое самолюбие, но я улыбнулась, пряча обиду.

— К тому же ты еще переживаешь потерю.

— И что?

— Смерть близкого человека может тебя глодать, — тихо сказала я. — Смотреть на снимки с места преступления… зацикливаться на его убийстве… я просто хочу быть уверена, что тебя это не поглотит.

Его губы скривила сардоническая улыбка:

— Слишком поздно, — он ступил вперед и взял папку. — Но если ты не хочешь этого делать, не делай. Я найду другого специалиста. В стране их полно.

Он подождал несколько мгновений, молчаливо ведя игру в реверсивную психологию, и я проиграла.

— Дай мне пару дней и все дела, которые сможешь достать, — сказала я, протянув руку.

Он передал мне папку, а затем вышел из кабинета подобно льву, удаляющемуся от туши жертвы.

Я посмотрела на дело, а потом снова взглянула на часы. Восемь минут до следующей консультации. Как раз достаточно времени, чтобы взглянуть краем глаза.





Глава 12




Лос-Анджелес приветствовал Скотта с распростертыми объятиями: все хотели урвать кусочек. Скотт, сопровождаемый Нитой, появился в местных новостях, потом дал интервью журналу People. Она была с ним, пока ему делали прическу и наносили грим, пока проверяли звук, пока он давал интервью на камеру. С каждым выступлением его история становилась стройнее, а уверенность расцветала. Затем камера отключалась, а он возвращался в спальню с телефоном, не интересуясь жизнью.

Теперь она сидела в зеленой комнате с холодной диетической газировкой в руке, глядя на него через множество экранов. Возле нее ассистент продюссера в дурацких наушниках и пирсингом с бриллиантом в носу громко восторгалась Скоттом.

— Ваш сын герой, — говорила она. — Так освободиться? И иметь достаточно храбрости, чтобы рассказать свою историю?

— Да, верно, — она глядела на сына через экран, когда он повернулся к ведущей и на его щеке появилась ямочка. Совершенное Скоттом было очень смело. Но опять же, Скотт всегда был смелым. Когда ему было шесть, во двор заползла огромная змея, он не раздумывая схватил ее за хвост и дернул.

Камера сфокусировалась на лице ведущей.

— Я знаю, что это болезненные воспоминания, но вы не могли бы рассказать нашим зрителям, как вы сбежали?

Скотт опустил глаза, как делал всегда, столкнувшись со сложным вопросом. Камера обвела толпу, состоящую из внимательно слушающих обеспокоенных зрителей. Нита вспомнила первый раз, когда услышала его ответ в столовой, где серебро, которое полировала Сьюзен, все еще лежало на буфете. В комнате было сумрачно, задернутые занавески закрывали впечатляющий вид на сад. Когда-то это был дом ее мечты. Теперь он навсегда останется местом, где она потеряла, а затем снова обрела своего сына.

— Он заковывал меня в цепи, — Скотт потер внутреннюю сторону запястья, словно чувствуя на них путы. — За запястья и лодыжки.

Она слышала эту историю дюжину раз, но заставила себя сидеть на месте. Если он смог это пережить, она могла его выслушать.

Обнаженным. Чудовище связывало ее сына. Этот факт Скотт не упоминал в публичных интервью, и она чувствовала вину за то, что одобряла это допущение. Пытки сексуального характера, переживаемые жертвами Кровавого Сердца, полиция в СМИ не оглашала. Подумав о семьях других жертв, они приняли решение — в своей семье и в полиции — не разглашать эту информацию.

— Я припрятал вилку, которую он мне дал для ужина. Обычно он смотрел, как я ем, но на этот раз нет. У него был телефонный звонок или встреча. Что-то такое.

Скотт всегда немного запинался на этой части истории. Сестра Ниты, работавшая школьным психологом, сказала, что некоторые провалы в памяти, особенно в моменты сильного стресса или травмирующих событий, были нормой. Нита спросила, были ли у него провалы в памяти, но он покачал головой. Она спросила, хотел ли он поговорить с ее сестрой, и он снова покачал головой.

Единственное, от чего он не отказался, так это от интервью на телевидении. Их было слишком много. Такое количество было нездоровым. Ему нужно было отдохнуть, восстановиться, провести время с семьей и друзьями. Но ему, похоже, это нравилось. Подписчики в соцсетях. За две недели после побега Скотт стал одержим количеством подписчиков, проверяя его каждый час, и ему, казалось, приносил огромное удовольствие прирост чисел. Следом за волной подписчиков посыпались предложения. Теперь Скотт был инфлюенсером, что бы это ни значило. Он получал посылки с продукцией, дюжины разных коробок, прибывавших каждый день, начиная кокосовым маслом и протеиновыми коктейлями и заканчивая наборами для отбеливания зубов. И он зарабатывал деньги. Он получил десять тысяч долларов за одно только интервью, проведенное на обувной фабрике.

Внимание, казалось, делало его счастливым. Может, если бы она провела семь недель связанной в подвале, ей бы тоже хотелось больших толп и вопящих фанатов. Может, она бы тоже отшатывалась от объятий матери.

— Я согнул зубцы вилки и засунул их в замок наручников. Я могу вам показать, если хотите.

Время демонстрации. Ведущая, как и все они, с готовностью согласилась, а член съемочной группы достал дешевую пару наручников, которую, вероятно, можно было бы сломать руками. Но все же Скотт проделал привычные движения, улыбаясь шире, когда он успешно сломал замок под одобряющие возгласы зрителей.

— Значит, вилка. Кровавое Сердце был побежден вилкой, — восторженно сказала женщина. — Что было дальше?

Затем, по словам Скотта, он ждал за дверью, пока Кровавое Сердце не вошел с его завтраком. Именно тогда Скотт повалил его на землю и бросился по дому к двери, а затем пробежал пять миль до дома. К тому времени, как он нетвердо прошел через ворота, он был обезвожен и изможден.

Он теперь был не таким, как раньше, и они не призналась бы в этом никому вне семейного круга. И кто бы ни был, после всего пережитого? Под новой одеждой он всегда будет носить шрамы от того, что с ним сделали. Физическое насилие. Психологическое. Сексуальное.

— Это просто поразительно, — сказала женщина рядом с ней. — Невероятно.

Нита разглядывала широкую улыбку Скотта, смотрела, как он махал толпе и уходил со сцены.