Ловушка для героев

— Все, двадцать! — сказал «замок». — Двадцать километров. Перекур! — И, утерев стекающий на глаза пот, сел на землю.

Рядом как подрубленные упали бойцы.

— Пять минут перерыв, и еще одну двадцатку…

— Пять маловато будет, — возразили бойцы.

— Пять! И ни секундой больше! Кто захочет отдохнуть дольше, останется здесь отдыхать навсегда! — жестко сказал «замок». — Это понятно?

— Понятно, товарищ капитан.

— Разрешаю съесть пять кусочков сахара и две галеты.

— А глотку смочить?

— А глотку смочить — собственной слюной. Лишней воды у нас нет Первая вода — в конце второй двадцатки.

— Но…

— Все! Считаю вопрос исчерпанным. Кто не может есть всухомятку — пусть не ест! Кто надумает пить из встретившихся луж — пусть пьет. Но не советую…

Капитан откинулся на спину, расслабился и закрыл глаза. Кажется, он даже уснул. На пять минут, Ровно через пять минут он открыл глаза и сел.

— Подъем, бойцы! Хватит спать! Не у мамки на перинах!

Бойцы нехотя повернули в его сторону головы.

— Еще минуту, товарищ капитан…

— Нет у вас минуты! Подъем по полной форме! Время пошло!

Бойцы нехотя встали на ноги.

— Проверить снаряжение! Оружие к бою! С места, бегом, шагом марш!

Пятнадцать минут — бегом. Пятнадцать — быстрым шагом…

Слева за кустами громко зашелестела листва. Капитан с ходу, не останавливаясь, отпрыгнул, упал на правый бок, откатился за препятствие, выставил впереди себя автомат.

Бойцы повторили его маневр.

— Ты — держишь левый фланг! Ты — правый! Я — центр! — показал пальцами капитан, припадая к прикладу автомата.

Замерли.

За кустами больше ничего не шевелилось.

— Оставаться на месте. Прикрывать меня, — снова показал жестами капитан, передвинул автомат на спину, вытянул из ножен нож и бесшумно пополз к зарослям.

Через три минуты он вернулся. Уже не прячась.

— Что там было?

— Ерунда. Какое-то местное парнокопытное. Чтоб ему пусто было! Листья с куста дергало.

«Замок» перекинул автомат на грудь и посмотрел на часы:

— Ходу, бойцы. Ходу! Мы еще трети расстояния не сделали!





* * *


— Все, готов, — сказал командир, опуская безвольно обвисшую с носилок руку. — Отмучился капитан.

Стоявшие поблизости разведчики, украдкой переглянувшись, потянули с голов пилотки. Черт знает, зачем потянули. Видно, начитались романтических книжек или насмотрелись кинофильмов, где главные герои скорбели над телом павшего друга именно таким образом. Возможно, там, на экране, это выглядело мелодраматично, но здесь, в реальных обстоятельствах, довольно фальшиво.

— Хватит разводить панихиду, — поморщился командир. — Если по каждому покойнику снимать головной убор, можно простудить башку и заработать менингит. Лучше доложите, по какому такому поводу вы здесь все собрались? Как стадо остановившихся баранов.

— Но, товарищ майор…


— Если бы сейчас на нас наткнулся противник, ему бы хватило двух автоматов, чтобы положить нас всех. До одного. Кто разрешил вам покинуть свои места в походной колонне?..

— Мы думали…

— Думаю здесь я!

Командир не терпел дешевой сентиментальности. И не поощрял ее в своих подчиненных. Особенно на задании. Вне службы, дома — сколько угодно. Но не в бою! В бою сантименты приносят только вред. Если начинать задумываться о том, какие последствия будет иметь твой выстрел и какие страдания он может причинить твоему врагу, и семье твоего врага, и любимой твоего врага, и детям твоего врага, то ты никогда не нажмешь на спусковой крючок. И погибнешь первым. От его пули. Чем доставишь не меньшие страдания, но уже своей семье и своей любимой.

Если дать волю чувствам, если начать жалеть своих товарищей, то их невозможно будет посылать на смерть, когда того потребуют интересы дела.

Если, глядя на отдавшего богу душу сослуживца, начинать жалеть себя, то может не хватить духу пойти вслед за ним.

В бою нельзя распускать слюни. В бою нужно драться. И побеждать. И умирать. Желательно без стенаний и лишних слез. Достойно. Как положено нормальным мужикам, заранее знавшим, на что они идут…

Командир набросил на замеревшее лицо покойника гимнастерку и скомандовал:

— Будем считать прощание законченным. Труп пока несем с собой, до первого подходящего для захоронения места.

Командир понимал состояние своих бойцов, но не принимал его. Если дать волю чувствам, то каждая смерть будет превращаться в бесконечный по времени ритуал. А смертей, как он все более подозревал, будет еще немало. Всех все равно не оплачешь. Но задерживаясь возле каждого мертвеца на две-три лишних минуты, запросто можно угробить оставшихся в живых.

И, кроме того, если сейчас их не поставить на место, они раскиснут, как гимназистки, потерявшие девственность. Начнут распускать нюни, дискутировать, выяснять отношения и принимать заведомо неверные решения. Начнут спасать каждого в отдельности сейчас, чтобы завтра угробить всех.

Остановить сползание в сентиментальность могла только жесткость. Возможно, даже грубость. Которая вытесняет жалость злостью. И тем меняет минус на плюс.

— Подразделению продолжать движение!

— Нехорошо это. Не по-людски как-то, — тихо сказал кто-то из капитанов.

— Мне кажется, я приказал закончить прощание еще минуту назад! Или меня не слышали? Или меня не поняли?

— Но, товарищ майор…

— Тот, кого не устраивают мои решения, могут обжаловать мои действия перед вышестоящим начальством. После. Когда мы окажемся в безопасности. А пока я требую безоговорочного подчинения. Которого буду добиваться всеми доступными мне мерами. Вплоть до расстрела отказников на месте. По законам военного времени. Вам ясен приказ?

— Так точно, — нехотя ответили капитаны.

— Не слышу!

— Так точно! Товарищ майор!

— Тогда займите свои места в колонне!

Разведчики разбежались в стороны.

«Набрали салабонов, которые смерти в глаза не видели! — думал майор, глядя вслед разведчикам. — Как с такими воевать? Как таких посылать на смерть? И как с такими решить вопрос раненых, которые многократно снижают темп движения и которые все равно обречены… Как сделать так, чтобы уже почти мертвые не утянули за собой пока еще живых. Как спасти хоть кого-нибудь. Как спасти их так, чтобы при этом не пострадало дело, ради которого они топчут эти треклятые джунгли?..»





* * *


— Не нравится мне эта дорога. Активно не нравится, — шепотом сказал «замок».

— Чем не нравится, товарищ капитан?

— Всем не нравится. Но более всего тишиной. По дороге должен ездить транспорт. Ходить люди. И домашний скот. На то она и дорога. А эта — мертва, как заброшенное кладбище ночью. Не бывают такими дороги…

Второй час группа прикрытия «пасла» встретившуюся им на пути дорогу. Обыкновенную дорогу — грунтовую, в две колеи. Перескакивать ее с ходу капитан не стал. Поостерегся. В другом месте, возможно, и решился бы. Но не здесь. Здесь — мешала топография. Разведчики находились на седловине небольшой каменистой гряды, обе стороны которой подпирали топяные болота. В случае неудачи уходить можно было только в две стороны — вперед или назад, что лишало группу необходимого ей маневра. Не любят разведчики местности, где нельзя убегать «на все четыре стороны». Неуютно они там себя чувствуют, как в мышеловке с захлопнувшейся дверцей.

Такие препятствия допустимо пересекать только ночью, в абсолютной темноте. Если по уму… Но до ночи было еще очень и очень долго. Еще почти десять часов. А счетчик времени щелкал. А счетчик километров стоял…

— Вот что, ребятки, вы пока тут посидите, а я на эту тропку поближе взгляну, — сказал капитан Сибирцев. — Если что, вы меня прикройте. Не вернусь через полтора часа — уходите обратно.

Капитан ужом выполз из убежища и пополз к дороге, стараясь со всех сторон прикрываться кустами. Через каждые несколько метров он замирал и прислушивался. И присматривался. И даже принюхивался. Пытаясь обнаружить признаки присутствия врага. Но все выглядело как обычно. И звучало как обычно. И пахло как всегда.

Капитан не стал выходить на дорогу. Он остановился в нескольких метрах от нее, забравшись внутрь каких-то кустов и обложившись вокруг гигантскими тропическими листами. Он вытащил бинокль и самым внимательным образом осмотрел дорогу в двух направлениях.

Он обращал внимание на все: на сорванные с веток, нависающих над колеёй листки, на обломанные сучья, разбросанные камни, подсохшие лужи, пыль на придорожных кустах… Он изучил каждую выбоину, каждую ямку, каждый отпечаток протекторов колес. И пришел к выводу, что по этой дороге уже много часов никто не ездил и не ходил. Пыль слежалась, оборванные листья пожухли, брызги подсохли, кое-где по обочинам колеи полезла молодая поросль травы…

Вывод вроде бы благоприятствующий выполнению задания, потому что дороги с интенсивным движением, в отличие от этой, замершей, пересекать крайне опасно. И одновременно рождающий тревогу. Отчего это вдруг дорога опустела, если до того по ней в немалых количествах передвигалась самоходная техника. В подавляющем большинстве колесная, но в том числе и гусеничная. Куда она подевалась?

Сильных дождей, способных затопить колею и по той причине прервать движение, в последнее время не наблюдалось. Землетрясений — тоже. Выходит, где-то просто перекрыли дорогу. Шлагбаумом. А зачем перекрыли?