Любовник смерти

В зале Сенька бросился к заветному месту. Наскоро, ломая ногти, выдрал из лаза два нижних камня, вполз на брюхе в брешь и замер. Рот разинул широко-широко, чтоб вдыхать потише.

Под низкими сводами заметалось эхо — в подвал вбежали двое: один тяжёлый и громкий, второй много легче.

— Дальше ему деться некуда! — послышался задыхающийся Прохин голос. — Тут он, гнида! Я по правой стеночке пойду, а вы по левой. Щас сыщем, в лучшем виде!

Скорик опёрся на локти, чтоб подальше отползти, но от первого же движения под брюхом зашуршала кирпичная крошка. Нельзя! И себя погубишь, и клад выдашь. Лежать нужно было тихо, да Бога молить, чтоб дыру возле пола не приметили. Если у них с собой лампа — тогда всё, пиши пропало.

Но судя по тому, как часто чиркало сухим о сухое, кроме спичек другого света у Сенькиных гонителей не было.

Вот шаги ближе, ближе, совсем близко.

Проха, его поступь.

Вдруг грохот, матерный лай — чуть не прямо над лежащим Скориком.

— Ништо, это я об камень ногу зашиб. Из стенки вывалился.

Вот сейчас, сейчас Проха нагнётся и увидит дыру, а из неё две подмётки торчат. Сенька изготовился на четвереньки подняться, а потом дунуть по лазу вперёд. Далеко не убежишь, однако всё отсрочка.

Пронесло. Не заметил Проха тайника. Темнота выручила, а может, Господь Бог Сеньку пожалел. Хрен с тобой, подумал, поживи пока, ещё успею тебя к Себе прибрать.

Из дальнего конца залы донёсся Прохин голос:

— Видно, в колидоре к стене прижался, а мы мимо пробежали, не приметили. Он ловкий, Скорик. Ништо, я его так на так выищу, вы не сумле…

Не договорил Проха, поперхнулся. Но и тот, к кому он речь держал, тоже ничего не сказал. Прогрохали удаляющиеся шаги. Стало тихо.

Сенька с перепугу ещё полежал какое-то время не шевелясь. Думал, не уползти ли подальше в лаз. Можно и в заветный подвал наведаться, пруток-другой прихватить.

Однако не стал.

Во-первых, никакого огня с собой не было. Чем там, в подвале, светить?

А во-вторых, вдруг заволновался: стоит ли тут дальше отсиживаться? Не унести ли ноги подобру-поздорову? Ну как они за фонарями пошли? Враз проход углядят. Так и пропадёшь через собственную дурость.

Пятясь по-рачьи, вылез. Прислушался. Вроде тишина.

Тогда встал на ноги, опорки снял и бесшумно, на цыпочках, двинулся к коридору. То и дело останавливался — и уши торчком: не донесётся ли из-за какой колонны шорох либо дыхание.

Внезапно под ногой хрустнуло. Сенька испуганно присел. Что такое?

Пошарил — коробок спичек. Эти, что ли, обронили или кто другой? Неважно, пригодятся.

Сделал ещё пару шагов, вдруг видит — справа вроде как кучка какая. Не то тряпьё навалено, не то лежит кто-то.

Чиркнул спичкой, наклонился.

Увидал: Проха. На спине лежит, мордой кверху. Однако пригляделся получше — охнул. Мордой-то Проха был кверху, но только лежал не на спине, на брюхе. У живого человека шея таким манером, шиворот-навыворот, перекрутиться никак не могла.

Знать, это его, Прохины, спички-то, с разбегу додумалась прежняя мысль, и только потом уже Сенька, как положено, закрестился и попятился. Ещё и спичка, сволочь, пальцы обожгла. Вот он отчего поперхнулся, Проха-то. Это ему в один миг башку отвернули, в самом что ни на есть прямом значении. А Проха от такого с собой обращения взял и помер.

И черт бы с ним, не больно жалко. Но что ж это за чудище, которое этакое с людьми выделывает?

А потом Скорику пришло на ум ещё вот что. Без Прохи найти этого душегуба стало никак невозможно. Борода до пупа, конечно, примета знатная, но только ведь набрехал, поди, Проха, царствие ему, подлюке, небесное. Как пить дать набрехал.

Из всей дедукции-проекции вышло одно разбитое корыто, как у жадной старухи (прочёл Сенька ту сказку — не понравилось, про царя Никиту лучше). Нет бы Проху на заметку взять, да Эрасту Петровичу всё рассказать. Захотел отличиться, вот и отличился. Верную ниточку собственными руками порвал.





* * *


От расстройства чуть не забыл Смертьино письмо прочесть, спохватился уже на самой Спасской.

“Здравствуйте Эраст Петрович. Вчера вечером был пристав. Про серебряную денежку спросил сам. Я говорю подарок. Он говорит новый соперник? Не потерплю. Кто таков? Я как вы велели отвечаю что богатый человек серебра полны карманы. Собою красавец хоть не молодой и с сединой на висках. Ещё говорю заикается немножко. Пристав про серебро сразу позабыл и дальше только про вас расспрашивал. Глаза спрашивает голубые? Говорю да. А роста вот такого? Говорю да. А на виске вот тут малый шрам есть? Отвечаю вроде есть. Что тут с ним началось аж затрясся весь. Где живёт да то да сё. Я обещала разузнать и ему всё рассказать. А к Упырю я сама пошла не хотела его паука у себя принимать. Этот-то больше про серебро любопытствовал да что вы за человек да сильно ли богатый да как до вас добраться. Ему тоже разузнать обещала. Завязали мы с вами узел а как его распутывать непонятно. Пора нам встретиться и на словах обговорить. Всего в письме не напишешь. Приходите нынче ночью да Сеньку с собой прихватите. Он на Хитровке все закоулки знает. Если что выведет. А ещё хочу вам сообщить что никого из них я теперь до себя не допускаю хоть пристав вчера и пугал и бранился. Но ему теперь вы нужны больше чем я. Пригрозила что не буду вас ни про что расспрашивать он и отстал. И знайте что больше никого из этих кровососов я до себя никогда не допущу потому нет на это больше моих сил. У всякого человека свой предел есть. Приходите нынче. Жду.

Смерть”



Взволновался Сенька — ужас как, даже во рту стало сухо. Сегодня, нынче же ночью, он увидит её снова!






Как Сенька злорадствовал




Инженер и Маса выслушали рассказ молча. Не заругались, дурнем не обозвали, но и сочувствия Скорику тоже не выказали. Чтоб сказать “ах, бедняжка, сколько ты натерпелся!” или хотя бы воскликнуть “вот ведь страсть какая!”, этого он от них, примороженных, не дождался. А уж как старался впечатлить.

Что ж, и вправду ведь виноват.

— Извиняйте меня, Эраст Петрович и вы, господин Маса, — честно сказал Сенька напоследок. — Такая удача мне подвалила, а я всё напортил. Ищи теперь свищи злодея этого.

Покаянно повесил голову, но из-под бровей посматривал: сильно рассердились или нет?

— Твоё мнение, Маса? — спросил Эраст Петрович, дослушав до конца.

Сенсей закрыл узкие глазки — будто утопил их в складках кожи — и сидел так минуты две или три. Господин Неймлес тоже помалкивал, ждал ответа. Скорик от нетерпения весь изъерзался на стуле.

Наконец японец изрёк:

— Сенька-кун мородец. Теперь всё ясно.

Инженер удовлетворённо кивнул:

— Вот и я так думаю. Тебе не за что извиняться, Сеня. Благодаря твоим действиям мы теперь знаем, кто убийца.

— Как так?! — подскочил на стуле Скорик. — Кто же?

Однако господин Неймлес на вопрос не ответил, заговорил о своём:

— Собственно, с д-дедуктивной точки зрения задача с самого начала представлялась несложной. Мало-мальский опытный следователь, располагая твоими показаниями, решил бы её без труда. Однако следователя интересует лишь закон, мои же интересы в этом деле обширней.

— Да, — согласился Маса. — Дзакон — это меньсе, чем справедривость.

— Справедливость и милосердие, — поправил его Эраст Петрович.

Похоже, эти двое отлично понимали друг друга, а вот Сенька никак не мог взять в толк, о чем это они.

— Да кто убийца-то? — не выдержал он. — И как вы его раскусили?

— Из твоего рассказа, — рассеянно ответил инженер, явно думая о другом. — Устрой гимнастику мозгам, это полезно для развития личности… — И дальше забормотал невнятицу. — Да, вне всякого сомнения, справедливость и милосердие важнее. Слава Богу, я теперь частное лицо и могу действовать не по букве з-закона. Но время, у меня совсем мало времени… И потом эта маниакальная осторожность, как бы не спугнуть… Разом, одним ударом. Одним махом семерых побивахом… Эврика! — воскликнул вдруг Эраст Петрович и шлёпнул по столу ладонью так громко, что Сенька дёрнулся. — Есть план операции! Решено: справедливость и милосердие.

— Операция будзет так надзываться? — спросил сенсей. — “Справедривость и миросердие”? Хоросее надзвание.

— Нет, — весело сказал господин Неймлес, поднимаясь. — Название я придумаю поинтересней.

— Что за операция? — жалобно скривился Скорик. — Сами говорите, благодаря мне всё разгадали, а сами ничего не объясняете.

— Пойдём с тобой ночью на Яузский б-бульвар, там всё узнаешь, — таков был ответ.





* * *


Пошли.

Смерть открыла сразу как постучали — в прихожей, что ли, поджидала? Распахнула дверь и молчит, смотрит на господина Неймлеса — не мигая, жадно, будто у ней перед тем глаза были завязаны, или долго в темноте сидела, или, может, прозрела после слепоты. Вот как она на него смотрела. А на Сеньку даже не взглянула, не то что “здрасьте, Сеня” сказать или “как здоровьице”. Эрасту Петровичу на его “добрый вечер, сударыня”, правда, тоже не ответила. Даже немножко поморщилась, будто каких-то других слов ждала.

Вошли в гостиную, сели. Вроде встретились для делового разговора, а что-то не так было, будто говорили не о том, о чем следовало. Смерть-то впрочем отмалчивалась, всё на Эраста Петровича глядела, а он по большей части смотрел на скатерть — поднимет на Смерть глаза и скорей снова опустит. Заикался больше обычного, вроде как конфузился, а может не конфузился, поди у него разбери.

От этих гляделок, в которые те двое играли промеж собой, без Сенькиного участия, ему стало тревожно, и господина Неймлеса он слушал вполуха, в голову лезло совсем другое. Коротко говоря, сказ инженера, или, как он сам обозвал, “план операции” состоял в том, чтоб собрать всех подозреваемых в одном особенном месте, где преступник сам себя проявит и выдаст. Скорик уставился на Эраста Петровича: как же так, ведь сами говорили, что убийца разгадан, но инженер сделал знак глазами — помалкивай, мол. Ну, Сенька и смолчал.

И когда Эраст Петрович сказал: “Без вас, сударыня, и без тебя, Сеня, мне в этом деле, к сожалению, не обойтись. Нет у меня других помощников” — всё равно Смерть на Скорика не посмотрела, вот какая обида. Ужасно он от этого расстроился. Даже не испугался, когда инженер принялся опасностями предстоящего дела стращать — вот до чего расстроился.

Смерть тоже нисколько не испугалась. Нетерпеливо качнула головой:

— Пустяки говорите. Лучше про дело сказывайте.

И Сенька лицом в грязь не ударил: