Любовник смерти
Часть 31 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Нет, я не видение и не г-галлюцинация.
— Тогда пошёл к черту, — бросила она и снова повернулась к зеркалу. — Ишь, наглец. Слово скажу — тебя на части порвут, кто ты ни будь.
Эраст Петрович подошёл ближе.
— Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.
— Ах, вот что дверь-то скрипела, — сказала она как бы сама себе. — А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?
На это он ответил строго:
— Для вас, мадемуазель, я — посланец судьбы. А судьба “выскакивает” откуда ей заблагорассудится, подчас из очень странных мест.
Вот когда она к нему, наконец, развернулась всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось Скорику, с некоей надеждой. Повторила:
— Посланец судьбы?
— Что, не похож?
Она двинулась ему навстречу, снизу вверх посмотрела в его лицо.
— Не знаю… Может, и похож.
Сенька закряхтел — больно плохо они стояли: высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со спины.
— Отлично, — сказал он. — Тогда буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит — вы.
— Я?! — смятенно воскликнула Смерть и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное, совсем не такое, как обычно.
Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.
— Чудесная скатерть, — произнёс он. — Никогда не видел такого удивительного узора. Кто это вышивал? Вы? Если так, то у вас настоящий т-талант.
— Не про то говорите, — перебила его она. — С чего вы взяли, что кровь из-за меня льётся?
— А с того, госпожа Смерть, что вы сосредоточили вокруг себя самых опасных преступников г-города. Убийцу и грабителя Князя, который вас содержит. Выродка по прозвищу Очко, который снабжает вас кокаином. Вымогателя и п-подонка Упыря, который вам тоже зачем-то нужен. К чему вам эта кунсткамера, эта коллекция монстров?
Она долго молчала. Сенька уж думал, вовсе отвечать не станет. Но ответила-таки:
— Стало быть, нужно.
— Кто вы? — сердито воскликнул господин Неймлес. — Алчная накопительница богатств? Честолюбица, которой нравится воображать себя королевой з-злодеев? Человеконенавистница? Душевнобольная?
— Я — Смерть, — тихо и торжественно молвила она.
Он пробормотал, еле слышно:
— Ещё одна? Не много ли на один город?
— Про что это вы?
Тогда он подошёл к ней близко и заговорил резко, с напором:
— Что вам известно об убийстве Синюхиных и Самшитовых? В этих преступлениях имеются признаки какого-то сатанинского идолопоклонства: то выкалывание глаз, то истребление всего живого, вплоть до попугая в клетке. Настоящий пир смерти.
Она передёрнула плечами.
— Ничего про это не знаю. Вы кто, полицейский? — Посмотрела ему в глаза. — Нет, в полиции таких не бывает. Он качнул головой — не то досадливо, не то смущённо.
— П-прошу простить, забыл представиться. Эраст Петрович Неймлес, инженер.
— Инженер? Так что вам за дело до убийств?
— Есть два феномена, которые никогда не оставляют меня равнодушным. Безнаказанность злодейства и т-тайна. Первый поднимает в моей душе гнев, который не даёт мне спокойно дышать до тех пор, пока не восстановится справедливость. А второй лишает сна и покоя. В этой истории налицо оба явления: и чудовищное злодеяние, и тайна — вы. Я должен эту тайну разгадать.
Она насмешливо улыбнулась:
— И как же вы будете меня разгадывать? На манер прочих разгадывальщиков?
— Это уж как получится, — ответил он, помолчав. — Однако вы правы, ужасный сквозняк.
Развернулся, пошёл прямо на Сеньку, прикрыл дверь, да ещё стулом с той стороны подпёр. Теперь Скорику стало не видно и почти не слышно, что там у них в гостиной делается.
А он и не желал дальше слушать. Полез в окошко печальный. Можно сказать, с разбитым сердцем.
Настигло Сеньку полное разочарование в человеках. Вот Эраст Петрович этот: вроде серьёзный мужчина, собой важный, а такой же кобель, как прочие. А гонору-то, гонору. Кому верить на свете, кого уважать?
Сейчас господин Неймлес её, само собой, в два счета разгадает. Такую лярву только ленивый не разгадывал, терзал себя Сенька. Ох, женщины! Дешёвки, предательницы. Одна только верная и есть — Ташка. Хоть и мамзелька, но честная. Или это у ней от малолетства? Наверно, подрастёт, тоже, как все они, станет.
Как Сенька перетянул дроссель
От разочарования и печали Скорик шёл, куда несли ноги, глядел не вокруг, а внутрь собственной натуры. Ноги же, глупые, по привычке вынесли его на Хитровскую площадь, где Сеньке мозолиться по нынешним временам было незачем. Увидят, Князю свистанут, и адье, Семён Трифоныч, наказывайте долго жить.
Когда спохватился, стало страшно. Поднял воротник пиджака, нахлобучил на глаза шляпу-канотье и быстренько-быстренько к Трехсвятскому, откуда до безопасных мест уже рукой подать.
Вдруг навстречу Ташка, легка на помине. Не одна, с клиентом. По виду приказчик. Пьяный, рожа красная, Ташку за плечо облапил, еле ноги переставляет.
Вот дура гордая! Охота ей за паршивый трехрублевик себя трепать. И не объяснишь ведь, что зазорно и срам — не понимает. Ещё бы, с младенчества на Хитровке. И мамка её шалава была, и бабка.
Хотел Скорик подойти, поздороваться. И она тоже его увидела, но не кивнула, не улыбнулась. Сделала круглые, страшные глаза и в волоса себе тычет. А там цветок торчал, видно, нарочно на такой случай заготовленный, красный мак, на языке растений — опасность.
Кому опасность-то, ей или ему, Сеньке?
Все же подошёл, открыл рот спросить, а Ташка зашипела:
— Вали отсюда, дурак. Он тебя ищет.
— Да кто?
Приказчик помешал. Ногой топнул, давай грозиться.
— Ты што? — орёт. — Ты хто? Моя мамзелька! Харю сворочу!
Ташка его кулаком в бок двинула, шепнула:
— Ночью… Ночью приходи, такое расскажу… — И поволокла своего кавалера дальше.
Очень это её шипение Скорику не понравилось. Не такая Ташка, чтоб попусту пугать. Видно, случилось что-то. Надо зайти.
Собирался дождаться ночи на бульваре, но пришла идея поумней.
Раз уж всё одно оказался здесь, на Хитровке, не наведаться ли в подземелье, ещё серебрецом подзаправиться? Те пять прутов были припрятаны в чемодане, замотанные в кальсоны. Хорошо бы ещё штук несколько. Кто знает, какой дальше фатум сложится. Не пришлось бы срочным порядком покидать родные Палестины.
* * *
Взял ещё четыре прута. Всего, значит, теперь получилось девять. Как ни посмотри, целый капитал. Ашот Ашотыча, царствие ему, страдальцу, небесное, боле нет, но, надо надеяться, рано или поздно сыщется вместо него другой посредник. Грех, конечно, так рассуждать, но мёртвым своё, а живым своё.
Выбравшись из лаза в погреб с кирпичными стояками (культурно сказать — колоннами), Сенька задвинул на место камни, палки взял по две в каждую руку и пошёл тёмным подвалом к выходу на Подколокольный.
Оставалось повернуть по коридору два раза, когда случилось страшное.
Скорику по загривку вдарило тяжёлым — да так, что он полетел носом наземь, даже взвизгнуть не успел. Ещё не понял толком, что за напасть на него обрушилась, как сверху придавило к полу: кто-то наступил ему на спину кованым сапогом.
Скорик забарахтался, хватая ртом воздух. Из левой руки вылетели прутья, малиново зазвенели по каменным плитам.
— А-а-а!!! — заорал бедный Сенька, а чьи-то стальные пальцы ухватили его за волосья, рванули голову назад — захрустели позвонки.
Не от храбрости, а от одного лишь звериного ужаса Сенька махнул прутьями, что были зажаты в правой руке, назад и вверх. Куда-то попал и ударил ещё раз, что было силы. Опять попал. Что-то там утробно, по-медвежьи рыкнуло, лапища, вцепившаяся Скорику в волосы, разжалась, да и сапог со спины сдвинулся.
Сенька волчком откатился вбок, поднялся на четвереньки, потом на ноги и, подвывая, понёсся в темноту. Налетел на стену, шарахнулся в другую сторону.
По ступенькам вспорхнул на ночную улицу и бежал до самой Лубянки. Там упал на колени подле бортика бассейна, окунул рожу в воду, немножко остудился и только тогда заметил, что и из правой руки прутья выронил.
Бес с ними. Главное — живой.
— Тогда пошёл к черту, — бросила она и снова повернулась к зеркалу. — Ишь, наглец. Слово скажу — тебя на части порвут, кто ты ни будь.
Эраст Петрович подошёл ближе.
— Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.
— Ах, вот что дверь-то скрипела, — сказала она как бы сама себе. — А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?
На это он ответил строго:
— Для вас, мадемуазель, я — посланец судьбы. А судьба “выскакивает” откуда ей заблагорассудится, подчас из очень странных мест.
Вот когда она к нему, наконец, развернулась всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось Скорику, с некоей надеждой. Повторила:
— Посланец судьбы?
— Что, не похож?
Она двинулась ему навстречу, снизу вверх посмотрела в его лицо.
— Не знаю… Может, и похож.
Сенька закряхтел — больно плохо они стояли: высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со спины.
— Отлично, — сказал он. — Тогда буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит — вы.
— Я?! — смятенно воскликнула Смерть и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное, совсем не такое, как обычно.
Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.
— Чудесная скатерть, — произнёс он. — Никогда не видел такого удивительного узора. Кто это вышивал? Вы? Если так, то у вас настоящий т-талант.
— Не про то говорите, — перебила его она. — С чего вы взяли, что кровь из-за меня льётся?
— А с того, госпожа Смерть, что вы сосредоточили вокруг себя самых опасных преступников г-города. Убийцу и грабителя Князя, который вас содержит. Выродка по прозвищу Очко, который снабжает вас кокаином. Вымогателя и п-подонка Упыря, который вам тоже зачем-то нужен. К чему вам эта кунсткамера, эта коллекция монстров?
Она долго молчала. Сенька уж думал, вовсе отвечать не станет. Но ответила-таки:
— Стало быть, нужно.
— Кто вы? — сердито воскликнул господин Неймлес. — Алчная накопительница богатств? Честолюбица, которой нравится воображать себя королевой з-злодеев? Человеконенавистница? Душевнобольная?
— Я — Смерть, — тихо и торжественно молвила она.
Он пробормотал, еле слышно:
— Ещё одна? Не много ли на один город?
— Про что это вы?
Тогда он подошёл к ней близко и заговорил резко, с напором:
— Что вам известно об убийстве Синюхиных и Самшитовых? В этих преступлениях имеются признаки какого-то сатанинского идолопоклонства: то выкалывание глаз, то истребление всего живого, вплоть до попугая в клетке. Настоящий пир смерти.
Она передёрнула плечами.
— Ничего про это не знаю. Вы кто, полицейский? — Посмотрела ему в глаза. — Нет, в полиции таких не бывает. Он качнул головой — не то досадливо, не то смущённо.
— П-прошу простить, забыл представиться. Эраст Петрович Неймлес, инженер.
— Инженер? Так что вам за дело до убийств?
— Есть два феномена, которые никогда не оставляют меня равнодушным. Безнаказанность злодейства и т-тайна. Первый поднимает в моей душе гнев, который не даёт мне спокойно дышать до тех пор, пока не восстановится справедливость. А второй лишает сна и покоя. В этой истории налицо оба явления: и чудовищное злодеяние, и тайна — вы. Я должен эту тайну разгадать.
Она насмешливо улыбнулась:
— И как же вы будете меня разгадывать? На манер прочих разгадывальщиков?
— Это уж как получится, — ответил он, помолчав. — Однако вы правы, ужасный сквозняк.
Развернулся, пошёл прямо на Сеньку, прикрыл дверь, да ещё стулом с той стороны подпёр. Теперь Скорику стало не видно и почти не слышно, что там у них в гостиной делается.
А он и не желал дальше слушать. Полез в окошко печальный. Можно сказать, с разбитым сердцем.
Настигло Сеньку полное разочарование в человеках. Вот Эраст Петрович этот: вроде серьёзный мужчина, собой важный, а такой же кобель, как прочие. А гонору-то, гонору. Кому верить на свете, кого уважать?
Сейчас господин Неймлес её, само собой, в два счета разгадает. Такую лярву только ленивый не разгадывал, терзал себя Сенька. Ох, женщины! Дешёвки, предательницы. Одна только верная и есть — Ташка. Хоть и мамзелька, но честная. Или это у ней от малолетства? Наверно, подрастёт, тоже, как все они, станет.
Как Сенька перетянул дроссель
От разочарования и печали Скорик шёл, куда несли ноги, глядел не вокруг, а внутрь собственной натуры. Ноги же, глупые, по привычке вынесли его на Хитровскую площадь, где Сеньке мозолиться по нынешним временам было незачем. Увидят, Князю свистанут, и адье, Семён Трифоныч, наказывайте долго жить.
Когда спохватился, стало страшно. Поднял воротник пиджака, нахлобучил на глаза шляпу-канотье и быстренько-быстренько к Трехсвятскому, откуда до безопасных мест уже рукой подать.
Вдруг навстречу Ташка, легка на помине. Не одна, с клиентом. По виду приказчик. Пьяный, рожа красная, Ташку за плечо облапил, еле ноги переставляет.
Вот дура гордая! Охота ей за паршивый трехрублевик себя трепать. И не объяснишь ведь, что зазорно и срам — не понимает. Ещё бы, с младенчества на Хитровке. И мамка её шалава была, и бабка.
Хотел Скорик подойти, поздороваться. И она тоже его увидела, но не кивнула, не улыбнулась. Сделала круглые, страшные глаза и в волоса себе тычет. А там цветок торчал, видно, нарочно на такой случай заготовленный, красный мак, на языке растений — опасность.
Кому опасность-то, ей или ему, Сеньке?
Все же подошёл, открыл рот спросить, а Ташка зашипела:
— Вали отсюда, дурак. Он тебя ищет.
— Да кто?
Приказчик помешал. Ногой топнул, давай грозиться.
— Ты што? — орёт. — Ты хто? Моя мамзелька! Харю сворочу!
Ташка его кулаком в бок двинула, шепнула:
— Ночью… Ночью приходи, такое расскажу… — И поволокла своего кавалера дальше.
Очень это её шипение Скорику не понравилось. Не такая Ташка, чтоб попусту пугать. Видно, случилось что-то. Надо зайти.
Собирался дождаться ночи на бульваре, но пришла идея поумней.
Раз уж всё одно оказался здесь, на Хитровке, не наведаться ли в подземелье, ещё серебрецом подзаправиться? Те пять прутов были припрятаны в чемодане, замотанные в кальсоны. Хорошо бы ещё штук несколько. Кто знает, какой дальше фатум сложится. Не пришлось бы срочным порядком покидать родные Палестины.
* * *
Взял ещё четыре прута. Всего, значит, теперь получилось девять. Как ни посмотри, целый капитал. Ашот Ашотыча, царствие ему, страдальцу, небесное, боле нет, но, надо надеяться, рано или поздно сыщется вместо него другой посредник. Грех, конечно, так рассуждать, но мёртвым своё, а живым своё.
Выбравшись из лаза в погреб с кирпичными стояками (культурно сказать — колоннами), Сенька задвинул на место камни, палки взял по две в каждую руку и пошёл тёмным подвалом к выходу на Подколокольный.
Оставалось повернуть по коридору два раза, когда случилось страшное.
Скорику по загривку вдарило тяжёлым — да так, что он полетел носом наземь, даже взвизгнуть не успел. Ещё не понял толком, что за напасть на него обрушилась, как сверху придавило к полу: кто-то наступил ему на спину кованым сапогом.
Скорик забарахтался, хватая ртом воздух. Из левой руки вылетели прутья, малиново зазвенели по каменным плитам.
— А-а-а!!! — заорал бедный Сенька, а чьи-то стальные пальцы ухватили его за волосья, рванули голову назад — захрустели позвонки.
Не от храбрости, а от одного лишь звериного ужаса Сенька махнул прутьями, что были зажаты в правой руке, назад и вверх. Куда-то попал и ударил ещё раз, что было силы. Опять попал. Что-то там утробно, по-медвежьи рыкнуло, лапища, вцепившаяся Скорику в волосы, разжалась, да и сапог со спины сдвинулся.
Сенька волчком откатился вбок, поднялся на четвереньки, потом на ноги и, подвывая, понёсся в темноту. Налетел на стену, шарахнулся в другую сторону.
По ступенькам вспорхнул на ночную улицу и бежал до самой Лубянки. Там упал на колени подле бортика бассейна, окунул рожу в воду, немножко остудился и только тогда заметил, что и из правой руки прутья выронил.
Бес с ними. Главное — живой.