Любовник смерти
Часть 29 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Про сопривого марьтиську забыр? Который на тебе рубрь заработар? Он видер, как ты в равку серебряные парки носир.
Понял Скорик: не отпереться, потому перешёл с базарного крику на хныканье:
— Чего надо-то, спрашивайте толком… А то пужают, ребры локтем бьют…
— Б-бросьте прибедняться, — сказал Эраст Петрович. — Маса характеризует вас самым лестным образом. Говорит, что вы нежестокосердны, что у вас пытливый ум, и — самая ценная человеческая черта, что вы стремитесь к самоусовершенствованию. Раньше, до этого последнего преступления, Маса просто спрашивал вас, не надумали ли вы поделиться с нами вашей тайной. Он был уверен, что рано или поздно заслужит ваше доверие и вы захотите облегчить перед ним д-душу. Теперь же ждать некогда. Я требую от вас — уже безо всякой деликатности — ответа на два вопроса. Первый: чего ищет убийца? И второй: что вам известно об этом человеке?
Маса закивал головой давай, мол, не трусь, говори.
Ну, Сенька всё и рассказал — как на духу. И про колоду, и про Очка, волчину мокрушного, и про Смерть, и про то, что Князь его, Сеньку, из-за ревности извести хочет.
Ну, то есть, не совсем, конечно, все. Про клад уклончиво помянул — мол, вроде есть такой, а правда ли, нет ли, то ему, Скорику, неведомо. Ну так ведь и на духу тоже не совсем уж всю правду говорят, верно?
— Значит, по-вашему, Скориков, выходит, что Синюхина этот самый Князь с валетом истребили, желая выпытать тайну клада? — спросил Эраст Петрович, дослушав не очень складный Сенькин рассказ. — А к антиквару Князь наведался, чтобы узнать ваш адрес?
— Само собой. Проха ему донёс, крысёнок. Видел он меня подле лавки, я же говорил! Потому и не пограблено ничего, что Князю мелкие цацки — тьфу. Ему до меня добраться нужно.
— А вы уверены, что Князь вас ищет из одной лишь ревности? — Эраст Петрович наморщил гладкий лоб, будто не совсем что-то понимая. — Может, вы ему из-за к-клада нужны?
У Сеньки внутри все так и заныло: догадался, обо всем догадался хитроумный барин! Вот сейчас пристанет: говори, где серебряный хворост спрятан.
Чтоб потянуть время, Скорик затараторил:
— Ужас как ревнует! Лучше бы к Очку своему ревновал! Тот тоже к Смерти шастает. Он ей — марафет, а она ему — известно чего. Но не от шалавства это. Что с неё взять, марафетчицы над собой невластные. Хворь это у них такая…
— В Прияузье в старину, кажется, был монетный двор, где серебряную монету чеканили, — задумчиво произнёс Эраст Петрович, когда Скорик запнулся — воздуху набрать. — Ладно, про клад мне сейчас неинтересно. Скажите-ка лучше, Скориков, не можете ли вы меня познакомить с этой интригующей особой, которая свела с ума весь фартовый б-бомонд? Говорите, её зовут Смерть? Какое декадентское имя.
У Сеньки от сердца отлегло.
— Познакомить можно. А что со мной-то будет, а? Не выдадите меня Князю?
Как Сенька видел собачью свадьбу
Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того — велел собирать вещички и увёз к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и не на беду, а совсем наоборот — как знать?) взбрело в голову стырить узелок у “китаёзы”.
Квартира была диковинная, не как у обыкновенных людей.
В одной комнате вовсе никакой мебели не было, на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают, японскую гимнастику. Посмотреть — ужас что такое. Молотят друг дружку руками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать — вместе метелиться, но тот напугался, на кухню убежал.
Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса. Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железный шкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и на полках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, её кусками режут, коричневым уксусом кропят и прямо так трескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, но он не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому что он был невзаправдошный — жёлтый какой-то и совсем несладкий.
Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, а там и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кулаковской ночлежке. Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать на полу, чем в сырой земле с пером в боку. Потерпим.
Чудней всего был хозяйский кабинет. Одно название, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полке книжки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол завален листами бумаги с непонятными рисунками (называется “чертежи” — видно оттого, что в них черт ногу сломит); у стен — всякие железки, пружины, резиновые обода и много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самой Америке. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелось расспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, в первый день Ащеуловской жизни, не до того было.
Спали допоздна, после этакой-то ночи. Как пробудились — господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать, да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повёз Сенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.
По дороге меж ними вышел спор про то, какая она, — Смерть, — хорошая или плохая.
Эраст Петрович говорил, плохая.
— Судя по тому, что вы мне рассказали, Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, да не просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Она осведомлена об их злодействах, безбедно существует на награбленные деньги, однако сама вроде как ни в чем не повинна. Мне знакома эта порода, она встречается во всех странах и во всех слоях общества. Так называемые инфернальные женщины абсолютно безнравственны, они играют человеческими жизнями и судьбами, только эта игра и приносит им удовлетворение. Неужто вы не видите, что она и с вами поиграла, как к-кошка с мышкой?
И так он сердито это говорил, на себя совсем непохоже, будто от тех инфернальных женщин ужасно настрадался, прямо всю жизнь они ему перепахали.
Только Смерть никакая не инфернальная и не безнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя, найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал — в голос выкрикнул.
Эраст Петрович вздохнул, улыбнулся, но печально, без насмешки.
— Ладно, — говорит, — Скориков. Я не хотел задеть ваши чувства, только, боюсь, вас ждёт болезненное разочарование. Что, она, действительно, так уж хороша, эта хитровская К-Кармен?
Кто такая Кармен, Сенька знал, ходили с Жоржем в Большой театр на неё смотреть. Испанка эта была толстая, крикастая, всё ножищами топала и рукой в жирный бок упиралась, будто крючит её. Вроде умный человек Эраст Петрович, всё при нём, а ничего в женщинах не понимает. У слуги бы своего поучился, что ли.
— Да Кармен ваша против Смерти жаба болотная, — сказал Скорик и ещё сплюнул для убедительности.
На повороте с Покровского бульвара на Яузский Сенька привстал в пролётке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.
— Вон ейный дом, — шепнул. — Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, оба из Упырёвой колоды. Увидят меня — беда.
Эраст Петрович наклонился, тронул извозчика за плечо:
— Проезжайте за угол, остановите на Солянке. — И Сеньке. — Кажется, происходит что-то интересное? Вот бы п-посмотреть.
Когда упырёвских проехали, Скорик снова распрямился.
— Посмотреть — это навряд ли, а подслушать можно.
И повёл Эраста Петровича к потребному дому дворами. Бочка, какую Сенька к окну ещё вон когда подкатил, так и стояла, никуда не делась.
— Всунетесь? — показал Скорик на приоткрытую фортку ватер-клозета.
Господин Неймлес прямо с места, без разбежки, впрыгнул на бочку, потом подпрыгнул ещё раз, подтянулся на руках и легко, словно бы играючи, ввинтился в малый квадратик — только каблуки мелькнули. Сенька тоже полез, не так ловко, но все же через небольшое время оказался в нужнике и он.
— Странный способ проникать к д-даме, — прошептал Эраст Петрович, помогая Скорику спуститься. — Что за дверью?
— Горница, — выдохнул Сенька. — В смысле, гостиная. Можно тихонько щёлочку приоткрыть, но только совсем чуть-чуть.
— Хм. Я вижу, сей способ наблюдения вами уже з-запатентован.
На этом разговоры закончились.
Эраст Петрович чуточку, на волосок, шевельнул дверь и припал глазом к щёлке. Скорик потыркался и так, и этак (тоже ведь интересно), и в конце концов приспособился: сел на корточки, прижался к бедру господина Неймлеса, лбом к косяку. Короче, занял место в партере.
Увидал такое, что засомневался в зрении — не врёт ли?
Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть с Упырём, и этот слизень сальноволосый гладил её по плечу!
Сенька не то всхлипнул, не то шмыгнул носом — сам толком не понял — и был немедленно шлёпнут господином Неймлесом по затылку.
— Кралечка моя, — промурлыкал Упырь жирным голосом. — Утешила, усластила. Я, конечно, не Князь, самоцветов тебе дарить не в возможности, но платочек шёлковый принесу, индейский. Красоты неописуемой!
— Марухе своей отдай, — сказала Смерть, отодвигаясь.
Он оскалился:
— Ревнуешь? А Манька моя неревнивая. Я вот у тебя, а она за углом на стрёме стоит.
— Вот и дай ей, за утружение. А мне твои подарки ни к чему. Не этим ты мне дорог.
— А чем? — ещё пуще заулыбался Упырь (Сенька скривился — зубы-то жёлтые, гнилые). — Вроде Князь ухарь ухарем, только я-то, выходит, лучше?
Она коротко, неприятно хохотнула.
— По мне лучше тебя никого нет.
Этот на неё уставился, глаза прищурил.
— Не пойму я тебя… Хотя баб понимать — понималки не хватит.
Схватил её за плечи и давай целовать. Сенька от горя лбом об деревяшку стукнулся — громко. Эраст Петрович его снова но маковке щёлкнул, да поздно.
Упырь рывком развернулся, револьвер выхватил.
— Кто там у тебя?!
— Экий ты дёрганый, а ещё деловой. — Смерть брезгливо вытирала губы рукавом. — Сквозняк по дому гуляет, двери хлопают.
Тут свист. И близко — из прихожей, что ли?
Чей-то голос просипел (не иначе Клюв, у него нос проваленный):
— Манька шумнула — пристав с Подколокольного идёт. С цветами. Не сюда ли?
— По Хитровке, один? — удивился Упырь. — Без псов? Ишь, отчаянный.
— Будочник с ним.
Упыря из щели как ветром сдуло. Крикнул — верно, уже из сеней:
— Ладно, зазноба, после договорим. Князьку, лосю рогатому, от меня поклонец!
Хлопнула дверь, тихо стало.
Понял Скорик: не отпереться, потому перешёл с базарного крику на хныканье:
— Чего надо-то, спрашивайте толком… А то пужают, ребры локтем бьют…
— Б-бросьте прибедняться, — сказал Эраст Петрович. — Маса характеризует вас самым лестным образом. Говорит, что вы нежестокосердны, что у вас пытливый ум, и — самая ценная человеческая черта, что вы стремитесь к самоусовершенствованию. Раньше, до этого последнего преступления, Маса просто спрашивал вас, не надумали ли вы поделиться с нами вашей тайной. Он был уверен, что рано или поздно заслужит ваше доверие и вы захотите облегчить перед ним д-душу. Теперь же ждать некогда. Я требую от вас — уже безо всякой деликатности — ответа на два вопроса. Первый: чего ищет убийца? И второй: что вам известно об этом человеке?
Маса закивал головой давай, мол, не трусь, говори.
Ну, Сенька всё и рассказал — как на духу. И про колоду, и про Очка, волчину мокрушного, и про Смерть, и про то, что Князь его, Сеньку, из-за ревности извести хочет.
Ну, то есть, не совсем, конечно, все. Про клад уклончиво помянул — мол, вроде есть такой, а правда ли, нет ли, то ему, Скорику, неведомо. Ну так ведь и на духу тоже не совсем уж всю правду говорят, верно?
— Значит, по-вашему, Скориков, выходит, что Синюхина этот самый Князь с валетом истребили, желая выпытать тайну клада? — спросил Эраст Петрович, дослушав не очень складный Сенькин рассказ. — А к антиквару Князь наведался, чтобы узнать ваш адрес?
— Само собой. Проха ему донёс, крысёнок. Видел он меня подле лавки, я же говорил! Потому и не пограблено ничего, что Князю мелкие цацки — тьфу. Ему до меня добраться нужно.
— А вы уверены, что Князь вас ищет из одной лишь ревности? — Эраст Петрович наморщил гладкий лоб, будто не совсем что-то понимая. — Может, вы ему из-за к-клада нужны?
У Сеньки внутри все так и заныло: догадался, обо всем догадался хитроумный барин! Вот сейчас пристанет: говори, где серебряный хворост спрятан.
Чтоб потянуть время, Скорик затараторил:
— Ужас как ревнует! Лучше бы к Очку своему ревновал! Тот тоже к Смерти шастает. Он ей — марафет, а она ему — известно чего. Но не от шалавства это. Что с неё взять, марафетчицы над собой невластные. Хворь это у них такая…
— В Прияузье в старину, кажется, был монетный двор, где серебряную монету чеканили, — задумчиво произнёс Эраст Петрович, когда Скорик запнулся — воздуху набрать. — Ладно, про клад мне сейчас неинтересно. Скажите-ка лучше, Скориков, не можете ли вы меня познакомить с этой интригующей особой, которая свела с ума весь фартовый б-бомонд? Говорите, её зовут Смерть? Какое декадентское имя.
У Сеньки от сердца отлегло.
— Познакомить можно. А что со мной-то будет, а? Не выдадите меня Князю?
Как Сенька видел собачью свадьбу
Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того — велел собирать вещички и увёз к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и не на беду, а совсем наоборот — как знать?) взбрело в голову стырить узелок у “китаёзы”.
Квартира была диковинная, не как у обыкновенных людей.
В одной комнате вовсе никакой мебели не было, на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают, японскую гимнастику. Посмотреть — ужас что такое. Молотят друг дружку руками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать — вместе метелиться, но тот напугался, на кухню убежал.
Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса. Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железный шкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и на полках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, её кусками режут, коричневым уксусом кропят и прямо так трескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, но он не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому что он был невзаправдошный — жёлтый какой-то и совсем несладкий.
Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, а там и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кулаковской ночлежке. Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать на полу, чем в сырой земле с пером в боку. Потерпим.
Чудней всего был хозяйский кабинет. Одно название, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полке книжки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол завален листами бумаги с непонятными рисунками (называется “чертежи” — видно оттого, что в них черт ногу сломит); у стен — всякие железки, пружины, резиновые обода и много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самой Америке. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелось расспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, в первый день Ащеуловской жизни, не до того было.
Спали допоздна, после этакой-то ночи. Как пробудились — господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать, да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повёз Сенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.
По дороге меж ними вышел спор про то, какая она, — Смерть, — хорошая или плохая.
Эраст Петрович говорил, плохая.
— Судя по тому, что вы мне рассказали, Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, да не просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Она осведомлена об их злодействах, безбедно существует на награбленные деньги, однако сама вроде как ни в чем не повинна. Мне знакома эта порода, она встречается во всех странах и во всех слоях общества. Так называемые инфернальные женщины абсолютно безнравственны, они играют человеческими жизнями и судьбами, только эта игра и приносит им удовлетворение. Неужто вы не видите, что она и с вами поиграла, как к-кошка с мышкой?
И так он сердито это говорил, на себя совсем непохоже, будто от тех инфернальных женщин ужасно настрадался, прямо всю жизнь они ему перепахали.
Только Смерть никакая не инфернальная и не безнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя, найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал — в голос выкрикнул.
Эраст Петрович вздохнул, улыбнулся, но печально, без насмешки.
— Ладно, — говорит, — Скориков. Я не хотел задеть ваши чувства, только, боюсь, вас ждёт болезненное разочарование. Что, она, действительно, так уж хороша, эта хитровская К-Кармен?
Кто такая Кармен, Сенька знал, ходили с Жоржем в Большой театр на неё смотреть. Испанка эта была толстая, крикастая, всё ножищами топала и рукой в жирный бок упиралась, будто крючит её. Вроде умный человек Эраст Петрович, всё при нём, а ничего в женщинах не понимает. У слуги бы своего поучился, что ли.
— Да Кармен ваша против Смерти жаба болотная, — сказал Скорик и ещё сплюнул для убедительности.
На повороте с Покровского бульвара на Яузский Сенька привстал в пролётке и тут же обратно нырнул, вжался в сиденье.
— Вон ейный дом, — шепнул. — Только нельзя к ней сейчас. Трутся там двое, видите? Звать Дубина и Клюв, оба из Упырёвой колоды. Увидят меня — беда.
Эраст Петрович наклонился, тронул извозчика за плечо:
— Проезжайте за угол, остановите на Солянке. — И Сеньке. — Кажется, происходит что-то интересное? Вот бы п-посмотреть.
Когда упырёвских проехали, Скорик снова распрямился.
— Посмотреть — это навряд ли, а подслушать можно.
И повёл Эраста Петровича к потребному дому дворами. Бочка, какую Сенька к окну ещё вон когда подкатил, так и стояла, никуда не делась.
— Всунетесь? — показал Скорик на приоткрытую фортку ватер-клозета.
Господин Неймлес прямо с места, без разбежки, впрыгнул на бочку, потом подпрыгнул ещё раз, подтянулся на руках и легко, словно бы играючи, ввинтился в малый квадратик — только каблуки мелькнули. Сенька тоже полез, не так ловко, но все же через небольшое время оказался в нужнике и он.
— Странный способ проникать к д-даме, — прошептал Эраст Петрович, помогая Скорику спуститься. — Что за дверью?
— Горница, — выдохнул Сенька. — В смысле, гостиная. Можно тихонько щёлочку приоткрыть, но только совсем чуть-чуть.
— Хм. Я вижу, сей способ наблюдения вами уже з-запатентован.
На этом разговоры закончились.
Эраст Петрович чуточку, на волосок, шевельнул дверь и припал глазом к щёлке. Скорик потыркался и так, и этак (тоже ведь интересно), и в конце концов приспособился: сел на корточки, прижался к бедру господина Неймлеса, лбом к косяку. Короче, занял место в партере.
Увидал такое, что засомневался в зрении — не врёт ли?
Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть с Упырём, и этот слизень сальноволосый гладил её по плечу!
Сенька не то всхлипнул, не то шмыгнул носом — сам толком не понял — и был немедленно шлёпнут господином Неймлесом по затылку.
— Кралечка моя, — промурлыкал Упырь жирным голосом. — Утешила, усластила. Я, конечно, не Князь, самоцветов тебе дарить не в возможности, но платочек шёлковый принесу, индейский. Красоты неописуемой!
— Марухе своей отдай, — сказала Смерть, отодвигаясь.
Он оскалился:
— Ревнуешь? А Манька моя неревнивая. Я вот у тебя, а она за углом на стрёме стоит.
— Вот и дай ей, за утружение. А мне твои подарки ни к чему. Не этим ты мне дорог.
— А чем? — ещё пуще заулыбался Упырь (Сенька скривился — зубы-то жёлтые, гнилые). — Вроде Князь ухарь ухарем, только я-то, выходит, лучше?
Она коротко, неприятно хохотнула.
— По мне лучше тебя никого нет.
Этот на неё уставился, глаза прищурил.
— Не пойму я тебя… Хотя баб понимать — понималки не хватит.
Схватил её за плечи и давай целовать. Сенька от горя лбом об деревяшку стукнулся — громко. Эраст Петрович его снова но маковке щёлкнул, да поздно.
Упырь рывком развернулся, револьвер выхватил.
— Кто там у тебя?!
— Экий ты дёрганый, а ещё деловой. — Смерть брезгливо вытирала губы рукавом. — Сквозняк по дому гуляет, двери хлопают.
Тут свист. И близко — из прихожей, что ли?
Чей-то голос просипел (не иначе Клюв, у него нос проваленный):
— Манька шумнула — пристав с Подколокольного идёт. С цветами. Не сюда ли?
— По Хитровке, один? — удивился Упырь. — Без псов? Ишь, отчаянный.
— Будочник с ним.
Упыря из щели как ветром сдуло. Крикнул — верно, уже из сеней:
— Ладно, зазноба, после договорим. Князьку, лосю рогатому, от меня поклонец!
Хлопнула дверь, тихо стало.