Любовник смерти
Часть 24 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
От близости окна Скорик чуток осмелел.
— Как вы меня сыскали-то? — спросил. — Слово, что ль, какое волшебное знаете?
— Дзнаю. “Рубрь” надзывается. Дар марьсику рубрь, он дза тобой победзяр.
— Какому мальчику? — опешил Сенька.
Маса показал рукой на аршин от пола:
— Маренькому. Сопривому. Но бегает быстро.
Японец оглядел комнату, одобрительно кивнул:
— Мородец, Сенька-кун, сьто тут посерирся. От Асеурова переурка бризко.
Это он про Ащеулов переулок, где они с Эраст Петровичем квартируют, сообразил Сенька. В самом деле недалёко.
— Чего вам от меня надо? Ведь бусы-то я вернул, — сказал он жалобно.
— Господзин верер, — строго, даже торжественно пояснил Маса и вдруг вздохнул. — А есё ты, Сенька-кун, на меня походз. Я когда быр такой, как ты, тодзе быр маренький бандзит. Есри бы госпозина не встретир, вырос бы борьсёй бандзит. Он — мой учитерь. А я буду твой учитерь.
— Есть у меня уже учитель, — проворчал Скорик, перестав бояться, что станут до смерти убивать…
— Чему учит? — оживился Маса. (То есть на самом-то деле он спросил тему утит, но Сенька уже научился разбирать его чудной говор и с пониманием не затруднился.)
— Ну, там хорошим манерам…
Коротышка ужасно обрадовался. Это самое главное, говорит. И объяснил про настоящую учтивость, которая происходит от искреннего уважения ко всякому человеку.
В разгар объяснения над Сенькиной головой зажужжала муха. Он её, настырную, гнал-гнал, никак не отставала. А японец как подпрыгнет, махнул рукой — и поймал насекомую в кулак.
От такой его резвости Скорик взвизгнул, на корточки присел, да ещё голову руками прикрыл — думал, прибить хочет.
Маса посмотрел на скорчившегося Сеньку, спрашивает: ты что это?
— Напужался, что стукнете.
— Зачем?
Сенька ему со всхлипом:
— Сироту всякий обидеть может.
Японец наставительно поднял палец: нужно, говорит, уметь себя защищать. Особенно, если сирота.
— Как это — “уметь”?
Тот смеётся. А кто, мол, говорил, что ему учитель не нужен? Хочешь научу, как себя защищать?
Скорик вспомнил, как азиатец руками-ногами машет, и тоже так захотел.
— Неплохо бы, — говорит. — Да, чай, трудно этак ловко людей мордовать?
Маса подошёл к окну, выпустил пойманную муху на волю.
Нет, говорит, мордовать нетрудно. Трудно научиться Пути.
(Это Сенька потом понял, что он слово “Путь” как бы с большой буквы сказал, а тогда не смикитил.)
— А? — спросил. — Чему научиться?
Стал ему Маса про Путь объяснять. Что, мол, жизнь — это дорога от рождения к смерти и что дорогу эту нужно пройти правильно, не то дойти-то дойдёшь, никуда не денешься, только потом не обессудь. Если будешь ползать по той дороге по-мушиному, быть тебе в следующем рождении мухой, как та, что жужжала. Будешь гадом в пыли пресмыкаться, гадом и народишься.
Сенька подумал, что это он для образности сказал, к слову. Не знал ещё, что Маса про мух и гадюк взаправду говорил, во всей натуральности.
— А как правильно идти по Пути? — спросил Скорик.
Оказалось, умучаешься, если по-правильному.
Перво-наперво, как проснёшься с утра, нужно говорить себе: “Сегодня меня ждёт смерть” — и не пугаться. И все время о ней, смерти, думать. Потому не знаешь ведь, когда твой путь закончится, и нужно завсегда наготове быть.
(Сенька зажмурил глаза, сказал заветные слова и нисколько не напугался, потому что увидел перед собой Смерть, ужас до чего собой прекрасную. Чего ж бояться, если она тебя ждёт?)
Но дальше хуже пошло.
Врать нельзя, без дела валяться нельзя, на перине пуховой спать нельзя (вообще нежить себя ни-ни), а надо себя всяко терзать, испытывать, закалять и в чёрном теле держать.
Послушал Сенька, послушал, и чего-то не захотелось ему этакую страсть выносить. И без того набедовался, наголодался, только-только к настоящей жизни принюхиваться стал.
— А попроще нельзя, без Пути? Чтоб только драться?
Маса от такого вопроса расстроился, головой покачал. Можно, говорит, но тигра тебе тогда не победить, только шакала.
— Ничего, с меня и шакала хватит, — заявил Скорик. — Тигра можно сторонкой обойти, ноги не отвалятся.
Японец ещё пуще закручинился. Ладно, говорит, ленивая душа, бес с тобой. Снимай курточку, будет тебе первый урок.
И стал учить, как правильно падать, если с размаху по морде бьют.
Сенька науку освоил быстро: исправно падал, через голову перекувыркивался и на ноги вставал, а сам всё ждал, когда же Маса спрашивать станет, откуда у хитровского голодранца богатство.
Нет, не стал.
Однако перед тем, как уйти, сказал:
— Господин спрашивает, не хочешь ли ты, Сенька-кун, ему что-нибудь рассказать? Нет? Тогда саёнара.
Это по-ихнему “пакеда”.
* * *
И повадился в нумера ходить, дня не пропускал.
Спустится Сенька к завтраку — а Маса уже сидит у самовара, весь красный от выпитого чаю, и хозяйка ему варенья подкладывает. Строгая мадам Борисенко от него вся размякала, румянилась. И чем только он её взял?
Потом начинался урок японской гимнастики. Честно сказать, Маса больше языком трепал, чем настоящему делу учил. Видно, задумал-таки, хитрый азиат, Скорика на свой Путь уволочь.
К примеру, обучал он Сеньку с крыши сарая вниз сигать. Сенька наверх-то залез, а прыгнуть не может, боязно. Это ж две сажени! Ноги переломаешь.
Маса рядом стоит, поучает. Это тебе, говорит, страх мешает. Ты гони его, он человеку без надобности. Только препятствует голове и телу своё дело делать. Ты ведь знаешь, как прыгать, я тебе показал и объяснил. Так не бойся, голова и тело всё сами исполнят, если страх мешать не будет.
Легко сказать!
— Вы чего, сенсей, вовсе ничего на свете не боитесь? — Это его так называть нужно было, “сенсей”. “Учитель”, значит. — Я думал, таких людей не бывает, кто совсем страха не знает.
Редко, говорит, но бывают. Господин, например, ничего не боится. А я одной вещи очень даже боюсь.
Сеньке от этих слов полегче стало.
— Чего? Мертвяков?
Нет, говорит. Боюсь, что господин или какой-нибудь хороший человек мне доверится, а я не оправдаю, подведу. Из-за своей глупости или невластных мне обстоятельств. Ужас, говорит, как этого страшусь. Глупость — ладно, она с годами проходит. А вот над обстоятельствами один Буцу властен.
— Кто властен? — спросил Скорик.
Маса пальцем наверх показал:
— Буцу.
— А-а, Исус Христос.
Японец кивнул. Поэтому, говорит, я Ему каждый день молюсь. Вот так.
Зажмурил глазёнки, ладоши сложил и загнусавил чего-то. Сам же после и перевёл: “На Буцу уповаю, но и сам сделаю всё, что могу”. Такая у них японская молитва.
Сенька фыркнул:
— Тоже мне японская. На Бога надейся, а сам не плошай.
* * *
— Как вы меня сыскали-то? — спросил. — Слово, что ль, какое волшебное знаете?
— Дзнаю. “Рубрь” надзывается. Дар марьсику рубрь, он дза тобой победзяр.
— Какому мальчику? — опешил Сенька.
Маса показал рукой на аршин от пола:
— Маренькому. Сопривому. Но бегает быстро.
Японец оглядел комнату, одобрительно кивнул:
— Мородец, Сенька-кун, сьто тут посерирся. От Асеурова переурка бризко.
Это он про Ащеулов переулок, где они с Эраст Петровичем квартируют, сообразил Сенька. В самом деле недалёко.
— Чего вам от меня надо? Ведь бусы-то я вернул, — сказал он жалобно.
— Господзин верер, — строго, даже торжественно пояснил Маса и вдруг вздохнул. — А есё ты, Сенька-кун, на меня походз. Я когда быр такой, как ты, тодзе быр маренький бандзит. Есри бы госпозина не встретир, вырос бы борьсёй бандзит. Он — мой учитерь. А я буду твой учитерь.
— Есть у меня уже учитель, — проворчал Скорик, перестав бояться, что станут до смерти убивать…
— Чему учит? — оживился Маса. (То есть на самом-то деле он спросил тему утит, но Сенька уже научился разбирать его чудной говор и с пониманием не затруднился.)
— Ну, там хорошим манерам…
Коротышка ужасно обрадовался. Это самое главное, говорит. И объяснил про настоящую учтивость, которая происходит от искреннего уважения ко всякому человеку.
В разгар объяснения над Сенькиной головой зажужжала муха. Он её, настырную, гнал-гнал, никак не отставала. А японец как подпрыгнет, махнул рукой — и поймал насекомую в кулак.
От такой его резвости Скорик взвизгнул, на корточки присел, да ещё голову руками прикрыл — думал, прибить хочет.
Маса посмотрел на скорчившегося Сеньку, спрашивает: ты что это?
— Напужался, что стукнете.
— Зачем?
Сенька ему со всхлипом:
— Сироту всякий обидеть может.
Японец наставительно поднял палец: нужно, говорит, уметь себя защищать. Особенно, если сирота.
— Как это — “уметь”?
Тот смеётся. А кто, мол, говорил, что ему учитель не нужен? Хочешь научу, как себя защищать?
Скорик вспомнил, как азиатец руками-ногами машет, и тоже так захотел.
— Неплохо бы, — говорит. — Да, чай, трудно этак ловко людей мордовать?
Маса подошёл к окну, выпустил пойманную муху на волю.
Нет, говорит, мордовать нетрудно. Трудно научиться Пути.
(Это Сенька потом понял, что он слово “Путь” как бы с большой буквы сказал, а тогда не смикитил.)
— А? — спросил. — Чему научиться?
Стал ему Маса про Путь объяснять. Что, мол, жизнь — это дорога от рождения к смерти и что дорогу эту нужно пройти правильно, не то дойти-то дойдёшь, никуда не денешься, только потом не обессудь. Если будешь ползать по той дороге по-мушиному, быть тебе в следующем рождении мухой, как та, что жужжала. Будешь гадом в пыли пресмыкаться, гадом и народишься.
Сенька подумал, что это он для образности сказал, к слову. Не знал ещё, что Маса про мух и гадюк взаправду говорил, во всей натуральности.
— А как правильно идти по Пути? — спросил Скорик.
Оказалось, умучаешься, если по-правильному.
Перво-наперво, как проснёшься с утра, нужно говорить себе: “Сегодня меня ждёт смерть” — и не пугаться. И все время о ней, смерти, думать. Потому не знаешь ведь, когда твой путь закончится, и нужно завсегда наготове быть.
(Сенька зажмурил глаза, сказал заветные слова и нисколько не напугался, потому что увидел перед собой Смерть, ужас до чего собой прекрасную. Чего ж бояться, если она тебя ждёт?)
Но дальше хуже пошло.
Врать нельзя, без дела валяться нельзя, на перине пуховой спать нельзя (вообще нежить себя ни-ни), а надо себя всяко терзать, испытывать, закалять и в чёрном теле держать.
Послушал Сенька, послушал, и чего-то не захотелось ему этакую страсть выносить. И без того набедовался, наголодался, только-только к настоящей жизни принюхиваться стал.
— А попроще нельзя, без Пути? Чтоб только драться?
Маса от такого вопроса расстроился, головой покачал. Можно, говорит, но тигра тебе тогда не победить, только шакала.
— Ничего, с меня и шакала хватит, — заявил Скорик. — Тигра можно сторонкой обойти, ноги не отвалятся.
Японец ещё пуще закручинился. Ладно, говорит, ленивая душа, бес с тобой. Снимай курточку, будет тебе первый урок.
И стал учить, как правильно падать, если с размаху по морде бьют.
Сенька науку освоил быстро: исправно падал, через голову перекувыркивался и на ноги вставал, а сам всё ждал, когда же Маса спрашивать станет, откуда у хитровского голодранца богатство.
Нет, не стал.
Однако перед тем, как уйти, сказал:
— Господин спрашивает, не хочешь ли ты, Сенька-кун, ему что-нибудь рассказать? Нет? Тогда саёнара.
Это по-ихнему “пакеда”.
* * *
И повадился в нумера ходить, дня не пропускал.
Спустится Сенька к завтраку — а Маса уже сидит у самовара, весь красный от выпитого чаю, и хозяйка ему варенья подкладывает. Строгая мадам Борисенко от него вся размякала, румянилась. И чем только он её взял?
Потом начинался урок японской гимнастики. Честно сказать, Маса больше языком трепал, чем настоящему делу учил. Видно, задумал-таки, хитрый азиат, Скорика на свой Путь уволочь.
К примеру, обучал он Сеньку с крыши сарая вниз сигать. Сенька наверх-то залез, а прыгнуть не может, боязно. Это ж две сажени! Ноги переломаешь.
Маса рядом стоит, поучает. Это тебе, говорит, страх мешает. Ты гони его, он человеку без надобности. Только препятствует голове и телу своё дело делать. Ты ведь знаешь, как прыгать, я тебе показал и объяснил. Так не бойся, голова и тело всё сами исполнят, если страх мешать не будет.
Легко сказать!
— Вы чего, сенсей, вовсе ничего на свете не боитесь? — Это его так называть нужно было, “сенсей”. “Учитель”, значит. — Я думал, таких людей не бывает, кто совсем страха не знает.
Редко, говорит, но бывают. Господин, например, ничего не боится. А я одной вещи очень даже боюсь.
Сеньке от этих слов полегче стало.
— Чего? Мертвяков?
Нет, говорит. Боюсь, что господин или какой-нибудь хороший человек мне доверится, а я не оправдаю, подведу. Из-за своей глупости или невластных мне обстоятельств. Ужас, говорит, как этого страшусь. Глупость — ладно, она с годами проходит. А вот над обстоятельствами один Буцу властен.
— Кто властен? — спросил Скорик.
Маса пальцем наверх показал:
— Буцу.
— А-а, Исус Христос.
Японец кивнул. Поэтому, говорит, я Ему каждый день молюсь. Вот так.
Зажмурил глазёнки, ладоши сложил и загнусавил чего-то. Сам же после и перевёл: “На Буцу уповаю, но и сам сделаю всё, что могу”. Такая у них японская молитва.
Сенька фыркнул:
— Тоже мне японская. На Бога надейся, а сам не плошай.
* * *