Любовь как улика

– Негусто, – согласилась Мирослава. – Но есть определённые зацепки.

– Какие?

– Телефон Гусарова у вас?

– Да. Нашли в мусорном контейнере, жена его опознала.

– А ещё что-то там же нашли?

– Увы, – развёл руками следователь, – ума не приложу, почему убийца выбросил телефон и унёс всё остальное.

– Скорее всего, убийца, не слишком сведущ в криминалистике, решил, что на телефон позарится какой-нибудь бомж и именно его и обвинят в убийстве.

– Разве только так.

– Вы посмотрели, с какого номера был сделан звонок Гусарову в ту роковую ночь?

– Напрасно вы думаете, что Незвецкий звонил со своего телефона.

– Не исключено. Художники не слишком подкованы в тонкостях оперативной работы.

– Да, вы говорили…

– И ещё. Рядом с местом убийства или недалеко от него есть какая-нибудь скамейка?

– Лавочка буквально в двух шагах.

– Нужно снять отпечатки.

Абашкин схватился за голову.

– Да вы представляете, Мирослава Игоревна, сколько там могло народу пересидеть с момента убийства?!

– Представляю. И всё-таки эту работу нужно проделать.

– Проделаем, – принял решение следователь.

– А на орудии убийства следов не осталось?

– Преступник протёр прут. Но у основания остался чёткий отпечаток большого пальца.

– Уже хорошо.

– К тому же нужно опросить под протокол Семёна Муратова и его отца. Гусаров приходил и к тому, и к другому.

Абашкин кивнул.

– И ещё, – сказала Мирослава. – Если Илья приезжал на встречу с Гусаровым, то, скорее всего, на своём собственном автомобиле.

– Вы имеете в виду камеры?

– Да. Там ведь есть что-то поблизости?

– Есть. Мы камеры отсмотрели. Но не на предмет автомобиля Незвецкого. Теперь придётся пересмотреть заново. Я одного не могу понять, – проговорил следователь, – как Гусаров узнал о связи своего зятя с Муратовым.

– У меня есть только одно объяснение, – проговорила Мирослава. – Юный художник Поль Баландин является учеником Ильи Незвецкого…

– Вы думаете, и с ним тоже? – переполошился Абашкин.

Мирослава покачала головой.

– Нет, хотя сначала я подозревала именно это. Но мне известно, что Гусаров любил Поля, как родного сына, следил за его творчеством и наведывался в мастерскую. Вполне возможно, он заявился в неурочный час и увидел что-то насторожившее его в мастерской или застукал парочку на выходе.

– То есть?

– Влюблённые, даже нетрадиционной ориентации, часто теряют голову от страсти, тем более, если им кажется, что их никто не видит… Поэтому Гусаров мог застать их в пикантной ситуации.

– Однако, зачем же убивать? Художник мог поговорить с тестем.


– Наверное, он и пытался это сделать, но неудачно.

– Было бы это на Западе, Незвецкому не грозил бы скандал.

– Наверное, – согласилась Мирослава, – но и западная женщина, скорее всего, подала бы на развод. А разводиться с женой Илье ой как не хотелось. Но вы правы, Юрий Тимофеевич, скандал пугал его больше развода. Его репутация примерного семьянина и верного мужа рассыпалась бы в прах. И кто знает, как приняли бы известие об этом его поклонники.

– И всё-таки художник погорячился, – сказал следователь.

Мирослава не стала возражать. Она сама была не в лучшем настроении – ей предстояло составить отчёт о проделанной работе для клиентки. И она не знала, как Ариадна Борисовна перенесёт двойной удар – роман своего супруга с парнем и убийство мужем её отца. Через несколько дней она узнала, что следствие предъявило Илье Маратовичу Незвецкому обвинение в убийстве тестя Бориса Аввакумовича Гусарова.

Художник, вопреки опасениям следователя, не стал отпираться. Он только и сказал в своё оправдание:

– Я не хотел его убивать! Просто я потерял голову! Я боялся, что он расскажет обо мне и своей, и моей жене, поэтому узнав, что тесть будет поздно возвращаться домой, назначил ему встречу под покровом ночи. Я просил его, ничего никому не говорить. Я умолял его! А он остался непреклонен. И мне пришлось, – пролепетал Илья, – он не оставил мне выбора.

– Как вы попались на глаза Гусарову?

– Он застукал нас в машине и сфотографировал. Мы заметили только вспышку, когда выскочили из салона, человек скрылся, и мы не успели его рассмотреть. Оба мы подумали о шантаже. А оказалось, что это был мой тесть. Сначала он решил, что я соблазнил его крестника Поля Баландина. Потом он убедился, что мой любовник другой парень. Но это не остудило его негодования. Тогда я и схватил валявшийся возле скамейки прут и ударил его!

– Вы не приносили его с собой?

– Конечно нет!

– Разве он не был завёрнут в газету?

– В газету? – растерянно повторил художник, потом махнул рукой. – Нет газетой я пытался стереть отпечатки своих пальцев.

– Почему он сразу не рассказал всё вашей жене?

– Я думаю, что он готовил почву. Он очень любил Ариадну и не знал, как ей открыть глаза на меня.

– Так, может быть, он ничего и не сказал бы ей, если бы вы пообещали больше не встречаться со своим любовником.

– Сказал бы, – уверенно проговорил художник и добавил: – Вы просто не знали Бориса Гусарова.

– Насколько мне известно, он сам не был святым.

– Это совсем другое, – ответил Илья Незвецкий, закрыл лицо руками и заплакал, как несправедливо обиженный ребёнок.

Сад медленно и, казалось бы, с трудом выбирался из темноты отступающей ночи навстречу рассвету, подобно путнику, выходящему из непролазной чащи густого леса на свет.

Ариадна сидела в своём кабинете на диване, закрыв лицо руками и медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Дверь открылась без стука. Вошёл отчим, подошёл к дивану и сел рядом с ней.

Почувствовав его присутствие, Ариадна медленно разжала руки и посмотрела на него абсолютно сухими глазами.

– Только не говори мне, пожалуйста, что я должна жить ради детей. Моя жизнь рассыпалась как карточный домик!

– Не буду, – тихо отозвался он. – Потому что жить ты должна ради себя самой. А дети и бизнес часть твоей жизни.

– Я не могу!

– Сможешь. Ты сильная. И нет ничего, что могло бы истощить твою силу.

Она положила голову ему на плечо и тихо заплакала. А он стал гладить её по голове, как делал давным-давно, когда она прибегала к нему со своими детскими неприятностями, типа разбитой коленки или сломанной куклы. Тогда это безмерно трогало его. Ведь она бежала не к родной матери, а к нему, к отчиму.

И, как ни странно, Ариадна начала успокаиваться. Подняла голову и посмотрела в лицо отчима.

– Папа.

– Я здесь, – отозвался он, – я всегда с тобой. – И протянул ей платок.

Она промокнула заплаканное лицо и сказала уже своим прежним голосом крепко стоящей на ногах деловой женщины.

– Ты прав, папа. Я смогу.

– А я никогда и не сомневался в тебе, дочка, – ласково проговорил Георгий Степанович Тактолызин и почувствовал, как боль отпустила его ещё не старое и закалённое в перипетиях жизни сердце. Теперь он был уверен: жизнь Ариадны наладится. А сейчас именно это и было самым главным и для его жены Ирмы, и для него самого.