Любовь длинною в жизнь

Она опускает голову, тяжело сглатывая.

— Я всегда доверяла тебе, Каллан. Всегда. Но тогда все было ужасно, и знала, как это на тебя подействует. Правда о том, что произошло, вывернуло бы тебя наизнанку, и было уже слишком поздно, чтобы уберечь меня. Я была за гранью спасения. А ты... ты все еще мог спастись. Знала, что потеря Джо и так будет достаточно душераздирающей. Я не могла навалить на тебя еще больше боли и страданий. Просто не смогла этого сделать.

— Черт возьми. Я должен был знать, Корали.

Начинаю расхаживать взад и вперед по маленькой кухне, пытаясь избавиться от чувства разочарования, но оно не рассеивается. Оно становится все сильнее и сильнее, накапливаясь внутри меня, пока не захватывает меня целиком. Я так зол, что готов лопнуть от ярости, и не знаю, что с собой делать. В конце концов позволяю ярости захлестнуть меня. Отдаюсь шипящему, клокочущему хаосу внутри меня, и следующее, что знаю, это то, что вбиваю свой кулак в гипсокартон кухонной стены. Белая пыль летает повсюду, забивая воздух, но я, кажется, не могу заставить себя остановиться. Корали взвизгивает, отскакивает назад и обхватывает себя руками. Она выглядит такой испуганной, и на мгновение я пытаюсь понять, почему. Затем понимание щелкает, когда тихий голос в моей голове шепчет: «Ее избивали, идиот. Отец годами применял к ней насилие. Конечно, она испугается, если ты начнешь бить кулаком по вещам».

— Боже, Корали, прости меня. Господи. Иди сюда. — Она не двигается с места и дрожит, как лист, когда я хватаю ее и притягиваю к себе. — Я никогда, никогда не сделаю тебе больно, как бы ни злился, Синяя птица. Прости, мне не следовало этого делать.

Моя рука пульсирует от боли, костяшки пальцев ободраны и покрыты ссадинами, но это не так больно, как болит мое сердце. Корали плачет, прижимаясь ко мне, ее слезы текут по моей обнаженной груди, и мы вдвоем стоим так некоторое время. Я знаю, что ей больно. Было больно все эти годы. Мне больно за нее, за все, через что она прошла, но я также немного обижен. Если бы только она верила в нас. Если бы только доверила мне свою защиту. Конечно, в то время я был подростком-идиотом, но наша любовь была настоящей. Но отдал бы за нее жизнь, если бы хоть на секунду подумал, что она в опасности. Я бы сдвинул горы и сдержал моря, если бы только это означало, что она в безопасности.

В конце концов Корали перестает плакать. Она смотрит на меня широко раскрытыми глазами, влажными от слез, и я теряюсь в этом проклятом темном пятне в ее радужке. Однажды я сказал ей, что это похоже на бушующий шторм на поверхности Юпитера, и это до сих пор так. Она самое потрясающее, очаровательное создание, которое я когда-либо встречал. Корали действительно похожа на птичку — маленькая, осторожная, замысловатая и красивая. И готова взлететь при первых признаках опасности.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас ушла, — говорю я ей.

Ее лицо вытягивается, как будто она ждала этого с тех пор, как заговорила. Как будто она уже смирилась с этим.

— Да. Конечно. Все нормально. Я понимаю.

— Мне просто нужно время, чтобы все обдумать. Я не могу этого сделать, когда ты так на меня смотришь.

Корали кивает.

— Ты, вероятно, не сможешь простить меня, Каллан, но ты должен знать, что я сожалею о своем решении каждый день с тех пор, как попрощалась с тобой. Знаю, что должна была сказать тебе, и знаю, что должна была остаться.

Она отпускает меня и тихо выскальзывает из кухни. Я остаюсь, глядя сквозь гигантскую гребаную дыру, которую только что пробил в стене, в соседнюю гостиную, и впервые за двенадцать лет чувствую себя опустошенным. Это чертово облегчение.



Глава 22



Каллан



Никаких сюрпризов.



Настоящее



Я разговаривал с Малькольмом Тейлором только один раз. За все то время, что мы с Корали скрывались, фотографировали, яростно прижимались друг к другу в моей постели, избегали его, как только могли, когда старый ублюдок так упрямо контролировал ее, у меня был только один случай встретиться с ним лицом к лицу и поговорить по-настоящему. Сейчас мне это кажется странным, но тогда я почувствовал облегчение. Корали говорила, что он был твердолобым ослом, слишком заботливым, и я был готов поверить ей на слово и избегать его любой ценой.

— Но ты ведь никогда не подозревал, что он причиняет ей боль. В тот вечер, когда она уехала из города, она впервые заговорила об этом. Я помню, чувак. Помню, что тоже был шокирован, когда ты мне об этом сказал. Она всегда хорошо это скрывала. — Шейн дает мне третье пиво.

Я сидел дома и пытался все обдумать после того, как Корали ушла, но начал немного сходить с ума. Заглянул в «Уиллоуби» в поисках старого друга, с которым можно было бы поговорить, и мы отправились в «Чейз» — единственную забегаловку в городе, которой, похоже, удалось избежать модернизации. Мы с Шейном часто приходили сюда и напивались в хлам после смерти моей мамы. Даже не помню, сколько раз меня рвало в мужском туалете. С той скоростью, с которой мы пьем, я, вероятно, сегодня вернусь к этой традиции, хотя бы ради старых времен.

— Да. Я ни хрена не знал. Но часть меня чувствует, что я должен был знать так или иначе.

— Черт, чувак. Я все еще не могу поверить, что ты собирался стать отцом. Не могу поверить, что ты собирался стать отцом и не сказал мне об этом.

— Прости. Похоже, тогда мы все были полны секретов. — Я делаю очередной глоток своего пива, радуясь, что оно холодное, как лед, и не могу почувствовать, насколько оно дешевое и дерьмовое. — Не то чтобы мы тогда кричали об этом с крыш, понимаешь?

Шейн хмыкает.

— Ты злишься на нее? Винишь в том, что случилось?

Я замираю с бутылкой пива, прижатой к губам, глядя на жужжание желтого и красного света, отражающегося в зеркале бара от музыкального автомата позади нас. Мой разум, кажется, резко отключился.

— Не знаю, — отвечаю я, потому что это чистая правда.

Я не знаю, что, черт возьми, теперь должен думать и что чувствовать. Знаю, что люблю ее. И это никогда не изменится. Но считаю ли ее ответственной за смерть нашего ребенка? Было бы легко злиться и обвинять ее. Малкольм уже мертв, так что еще большая ненависть к нему не заставит меня чувствовать себя лучше. Ненависть к Корали, возможно, заставит меня почувствовать себя наконец-то праведным и свободным, способным вернуться в Нью-Йорк, не чувствуя, что потерпел неудачу в достижении чего-то с ней здесь, но это будет вынужденно. Она не лгала ради обмана. Она солгала, чтобы спасти меня от дальнейших страданий. Я качаю головой, поднимаю бутылку пива и выливаю половину ее содержимого себе в глотку.

— Я больше не знаю, что думаю или чувствую. Всегда верил, что все эти вещи были второстепенными в моих отношениях с Корали, но теперь мне кажется, что это единственное, что у меня в голове. Я, бл*дь, ни о чем другом думать не могу. — Качаю головой. — Господи, из нас получились бы ужасные родители.

— Нет, чувак. Вы, ребята, были бы великолепны. Каждый родитель думает, что он будет большим неудачником в воспитании ребенка, поверь мне. Я знаю. Тина плачет каждые пять минут, потому что думает, что она случайно позволит нашему новорожденному утонуть в ванне или что-то в этом роде. Но когда дело дойдет до этого, ты просто берешь себя в руки. Разбираешься в этом дерьме. Вы с Корали тоже бы справились. Во всяком случае, у тебя было бы больше шансов, чем у кого-либо из моих знакомых.

— С чего ты взял?

— Потому что вы, ребята, так сильно любили друг друга. Каждый ребенок в школе смотрел на вас вместе и сходил с ума, потому что вы были так увлечены друг другом. Не было просто Каллана, или просто Корали. Только Каллан и Корали.


Испускаю долгий вздох. Это так сентиментально — вспоминать те дни. В прошлом я так чертовски старался перестать думать о Корали вообще, но это всегда было бесполезным занятием.

— В то время мы не знали, что мы особенные, — говорю я, но это явное заблуждение. Мы оба это прекрасно знали. От этого невозможно было спрятаться.

— Послушай, чувак, я знаю, что она это все, что ты хотел за последние десять лет, но поверь мне. Покончить со своей школьной возлюбленной не так уж плохо. Ты знаешь ее вдоль и поперек, от начала до конца. Знаешь, о чем она все время думает. Можешь предугадать, что она наденет утром, основываясь на том, как она сказала доброе утро, когда вы встали с постели. Ты с точностью можешь сказать, что сорвется с ее губ, когда она злится, когда счастлива или когда ей грустно...

— И все это плохо, потому что..?

Шейн наклоняется ко мне, бросая настороженный взгляд на барменшу, как будто она советская шпионка.

— Никаких сюрпризов не осталось, Каллан. Ничего. Это ужасно.

Я смеюсь впервые с тех пор, как Корали покинула мой дом.

— Ты бы так не говорил, если бы у тебя их не было, придурок. Поверь мне.

— Не думаю, что могу доверять парню, который предпочел бы спать с одной женщиной всю оставшуюся жизнь вместо того, чтобы каждый день тр*хать новую нью-йоркскую киску.

Шейн просто треплется. Я его знаю всю жизнь. Он не такой парень. Он не знал бы, как заниматься случайным сексом, даже если бы перед ним на кровати лежала обнаженная женщина и говорила, что хочет тр*хнуться и никогда больше его не видеть. Шейн всегда был с Тиной. Я почти уверен, что она единственная женщина, с которой он когда-либо спал. Единственная женщина, с которой он когда-либо хотел спать. Шейн просто пытается заставить меня чувствовать себя лучше, и это, черт возьми, не работает.

— Просто перестань болтать, — говорю я ему.

Шейн корчит мне рожу, а затем жестом просит барменшу принести нам еще по пиву. Она бросает на него возмущенный взгляд и швыряет тряпку на стойку бара.

— Ты еще и половины не закончил, Шейн Уиллоуби, — говорит она.

— Я в курсе. Но с той скоростью, с которой ты двигаешься, Кэролин Андерсон, я закончу его. — Он пытается отобрать у меня пиво, но я бросаю на него взгляд, который ясно говорит ему, что с ним будет, если он снова попытается прикоснуться к этой чертовой бутылке.

Я собираюсь сказать Кэролин, барменше, чтобы она не беспокоилась о том, чтобы принести мне еще один напиток, но мой мобильный телефон начинает вибрировать в кармане. Когда достаю его, на экране высвечивается номер Анжелы Райкер. Одному богу известно, чего она хочет. Я уже давно ничего о ней не слышал. На самом деле уже больше года не работаю для журнала «Взлет и падение».

Отвечаю на звонок, делая извиняющееся лицо Шейну.

— В чем дело, Анджела?

— Каллан Кросс. Ты жесткий человек. Я звоню тебе уже несколько дней. — Скорее всего, так оно и есть, но я понятия не имел. Был слишком занят Корали и ее отцом. — Я даже заходила к тебе вчера вечером, но швейцар сказал, что тебя нет в городе. Южная Каролина? Я сказала ему, что он, должно быть, ошибся. Парни из больших городов никогда не возвращаются к своим корням после побега из маленьких городов.

— Ха! И все же я здесь.

На другом конце провода повисла долгая пауза. Анжела, кажется, ждет, что я скажу ей, какого черта здесь делаю. Ей придется озвучить свой вопрос, если это ее интересует, и даже тогда, вероятно, не скажу ей правду.

— Хорошо, — говорит она. — У меня есть работа, от которой ты не сможешь отказаться. Ты слишком долго увиливал от заданий журнала, Кэл. Но ты ни за что не откажешься от этой съемки. Ни за что на свете.

— Я не хочу этого, Анджела.

— Ты даже не знаешь, о чем речь. — Она из тех женщин, которые дуют губы. Я могу представить, как она делает это прямо сейчас, когда ее лоб морщится от разочарования. — Такой шанс выпадает раз в жизни. А зарплата просто феноменальная. Я не отстану от тебя, пока ты не дашь мне хотя бы объясниться.

— Ладно. Говори, чтобы я снова отказался и повесил трубку.

Анджела ворчит в трубку, издавая недовольные звуки. Она не привыкла предлагать работу фотографам. Обычно фотографы выцарапывают друг другу глаза, чтобы заполучить работу для журнала.

— Мы хотим, чтобы ты сделал несколько политических снимков. Альберто Капали приведен к присяге в качестве нового мэра Нью-Йорка, и мы хотим, чтобы ты пошел к нему домой и сфотографировал его семью, дом, его гребаную прогулку с его гребаной собакой, если хочешь. Но нам нужны откровенные кадры. Никакой пропаганды. Если увидишь что-то странное, снимай. Если он поссорится с женой или ребенком, снимай. Если думаешь, что Капали, стоящий на морозе в своих боксерских трусах, сделает фотографию потрясающей, то берешь и делаешь эту чертову фотографию. Он согласился быть открытой книгой.

— Я не занимаюсь политикой, Анджела. И ты это знаешь.

— Ерунда. Каждая фотография, которую ты делаешь политическая. И у журнала бюджет в тридцать тысяч за статью. — Она делает паузу. Когда я не отвечаю, она говорит: — Ты слышал меня, Кросс? Это тридцать тысяч за пару дней работы. Обычно, чтобы получить такую зарплату, приходится два месяца пахать, как проклятый.

Тридцать тысяч — это большие деньги. И она права: мне действительно требуется пара месяцев, чтобы получить такую зарплату.

— Ладно. Поскольку это работа в Нью-Йорке, я подумаю об этом. Отправь информацию. Когда вернусь, я хорошенько ее изучу и приму решение.

— Да ладно тебе, Кросс. Ты должно быть шутишь? Съемка должна произойти в эти выходные. Завтра утром я первым делом посажу тебя на самолет, и тебе придется ехать прямо из аэропорта к Капали. Это единственная возможность.

— Я понял. — Значит, так тому и быть. Если соглашусь на эту работу, у меня останется только сегодняшняя ночь в Порт-Ройале.

Шейн явно слышит, что говорят по телефону. Он приподнимает бровь, ожидая услышать мой ответ. Я вздыхаю, а затем делаю глоток своего пива.

— Ладно. Хорошо. Пришли мне билет. Утром я возвращаюсь в Нью-Йорк.

Я вешаю трубку, и Шейн хлопает меня по руке.

— Чувак, не думал, что ты согласишься.

— В смысле? Пять секунд назад ты говорил, что я должен радоваться возвращению домой.