Любимые

Мощеная дорога кончилась. Недавно прошел дождь, и Темис шлепала по грязи. Они миновали несколько домов, где в дверных проемах стояли маленькие дети: босоногие и угрюмые, те молча провожали их взглядами.

Темис все время думала, что Фотини жила в квартире, как и она. Но вот они свернули в переулок, столь узкий, что девочки еле могли пройти там вдвоем. Темис увидела одноэтажные дома, совсем не похожие на здания Патисии, и не могла понять, новые эти хлипкие постройки или старые, временные или постоянные.

Через несколько домов по левую сторону Фотини остановилась и толкнула серую дверь.

Темис проследила, как подруга пересекла комнату и зажгла газовую лампу. В желтом свете открылось все пространство одной-единственной комнаты, служившей Фотини домом.

В дальнем конце находилась вторая дверь. Фотини распахнула ее, впуская больше света, и приставила ведро.

Темис выглянула наружу и увидела двор, которым, очевидно, пользовались многие здешние обитатели. Какая-то женщина, развешивала простыни, а ребенок подавал ей деревянные прищепки.

Неподалеку на металлическом каркасе стоял бак с водой, рядом висела хлипкая шторка. Должно быть, здесь Фотини приходилось мыться, смущенно подумала Темис. Обе девочки уже стеснялись своих меняющихся тел, и Темис поежилась при мысли о столь публичном купании.

На небольшой тумбочке стоял кувшин. Фотини аккуратно приподняла с него тряпочку, украшенную по краю бисером, которая защищала содержимое от мух, взяла из шкафчика чашки и налила в них жидкость. Она протянула чашку Темис и улыбнулась.

– Kalosorises, – сказала она. – Добро пожаловать в наш дом.

Глаза Темис попривыкли к тусклому свету, и она с любопытством осмотрелась по сторонам.

– Ковер – самое главное, что мы привезли из Смирны, – сказала Фотини.

Темис посмотрела под ноги, думая о прилипшей к подошве грязи. На потертом коричневатом ковре проступали бледные узоры, и ей вспомнился их старый ковер на улице Антигонис. Вдруг Темис забеспокоилась, что притащила в дом грязь. В квартире всегда разувались у двери.

– Мама постоянно мне напоминает, что ковер везли из Смирны не одну тысячу километров, – проговорила Фотини. – Мы никак не могли оставить его в Кавале.

Девочка указала на небольшой рисунок, висевший на стене:

– А здесь изображена наша деревня. Картина – вторая вещь, которую мы взяли с собой. Она проделала весь путь в кармане маминой юбки. Вместе с фотографией.

Покидая Малую Азию, родители Фотини почти ничего с собой не взяли. Насколько Темис могла судить, они могли пересчитать свои вещи по пальцам. В этот момент она поняла, что имел в виду Панос, говоря о беженцах. Большинство еле-еле сводили концы с концами, даже спустя два десятилетия после бегства из родных мест.

Мама Фотини изо всех сил постаралась сделать эту каморку уютным домом. В углу стояла узкая кровать, аккуратно заправленная покрывалом с вышивкой, вот только Темис не могла понять, где же второе спальное место. Под деревянным кухонным столом находились три табурета, на столике поменьше был металлический таз, приютивший кастрюли и сковороды. На стене висело несколько полок с немногочисленными тарелками и чашками, а внизу стояла деревянная скамья, где лежали подушки с вышивкой. Под скамьей спрятали несколько стопок книг.

Фотини выдвинула табурет из-под кухонного стола, предложила сесть подруге и села сама. На стене висела фотография пары неопределенного возраста, с напряженно вытянутыми вдоль туловища руками.

Темис решила, что именно про этот снимок говорила Фотини.

– А вот мама и папа, – непринужденно проговорила подруга. – В день свадьбы.

– О… – вздохнула Темис, не зная, что сказать.

– Давай делать уроки, – предложила Фотини, оживленно доставая из сумки учебники.

Около часа они провели за чтением в полнейшей тишине, потом переключились на задания по математике. Закончили они почти одновременно и отметили, что обе решили примеры правильно, но разными способами. Фотини, как всегда, аккуратно записывала вычисления на полях. Почерк Темис не был столь ровным, скорее размашистым, порой она одинаково писала пятерки и шестерки. На один пример у нее могла уйти вся страница, в то время как Фотини уместила бы на ней три.

– Какая же ты чистюля, – подтрунивала над подругой Темис. – Не то что я.

– Отец говорил мне, что надо беречь бумагу. «Она не растет на деревьях!» Так он сказал.

Девочки засмеялись, но Темис знала, что они затронули серьезную тему: нуждающиеся люди не могут позволить себе разбрасываться тем, что имеют.

Они все еще смеялись, когда распахнулась входная дверь. Вошла худощавая женщина с прозрачно-бледной кожей и огромными глазами. Ее волосы были зачесаны назад.

Фотини подошла к матери и обняла ее.

– Это моя подруга, Темис, – с гордостью сказала девочка.

– Рада познакомиться, – с улыбкой ответила женщина. – Фотини не перестает рассказывать о тебе с того момента, как в первый раз пошла в новую школу!

Женщина поставила на тумбочку небольшую корзину и достала два свертка. Мама Фотини стояла к ним спиной, и Темис не могла налюбоваться ее длинной темной косой, спускавшейся ниже талии. Женщина наспех пыталась состряпать обед.

Темис привыкла к бабушкиной огромной кастрюле и теперь с удивлением разглядывала крошечный ковшик, который мать Фотини поставила на круглую газовую конфорку.

– Уже поздно, – сказала женщина.

Девочки совсем потеряли счет времени. Часов у них не было.

– Разве тебя не ждут твои родные?

– Да… мне пора домой, – сказала Темис, поняв, что слишком засиделась.

Она собрала учебники. По комнатке плыл аромат фасолады, фасолевого супа.

Фотини проводила Темис до главной улицы, иначе бы она никогда в жизни не нашла обратной дороги.


– До завтра, – сказала Фотини. – Здорово, что ты пришла.

Вернувшись домой, Темис увидела за столом братьев и сестру. Бабушка раскладывала еду из двух огромных сковород, полных до краев: в одной было рагу, в другой – хорта[10]. На стол она положила буханку хлеба. Темис поняла, что мать Фотини готовила так мало, потому что не могла позволить себе большее.

Это объясняло, почему она не позвала Темис остаться на ужин.

– Где ты была? – спросил Танасис.

– И почему так припозднилась? – требовательно добавила Маргарита.

Пока передавали тарелки и разливали воду по стаканам, звон посуды и приборов заглушал голос Темис. Она совершенно не хотела рассказывать, куда ходила. Последние несколько часов Темис провела в спокойной радостной атмосфере и не желала, чтобы родственники ее разрушили.

Маргарита оказалась настойчивой и все же вынудила Темис рассказать, где была. Как она и боялась, ее рассказ вызвал у Танасиса приступ гнева.

– Она не гречанка, как мы, – беспрекословно заявил он.

– Но она говорит по-гречески, она православная, крещеная…

– Ее родители…

– Отец умер! – возразила Темис. – Его убили! Я же говорила вам.

– А мать? Она до сих пор коммунистка?

Маргарита присоединилась к нападкам на младшую сестру:

– И что значит для твоей подружки наш лозунг? «Одна нация, один король, один лидер, одна молодость»?

Темис вспомнила разговор с подругой. Мысли Фотини она знала не хуже своих.

Вновь заговорил Танасис, на этот раз мягче. Даже он заметил, что глаза младшей сестры наполнились слезами.

– Темис, кого ее мать считает лидером? Она верна Метаксасу? Или же поддерживает тех, кто хочет разрушить наш строй?

Не успела Темис ответить, как в разговор вмешался Панос – он защищал не только сестру, но всех, кто сопротивлялся диктатуре.

– Как вы двое не понимаете? – прокричал он, указывая пальцем на Танасиса и Маргариту. – Вас не волнует, что Метаксас восхищен итальянским режимом? Оппозицию он подавляет с помощью своих головорезов.

Когда четверо внуков делились на вражеские лагеря, кирия Коралис тотчас же переключалась на готовку, мыла посуду и переставляла кухонную утварь, и без того стоявшую по местам. Время от времени она просила их говорить тише, а иногда, как сделала и сейчас, добавляла свое замечание о политике, которое противоречило ее собственным взглядам.

– Да, Панос, Метаксас следит за Муссолини, но мне кажется их восхищение взаимно.

– Гитлер тоже обожает греков, – добавила Маргарита. – И мы должны этим гордиться!

– Она права, Панос, – с триумфом сказал Танасис. – Все знают, что немцы восхищаются Древней Грецией.

В учебниках нацистов древние греки назывались их «братьями по расе», но Панос отреагировал с презрением:

– Древних греков больше не существует! Мы уже другие люди. И чем раньше мы перестанем притворяться, тем лучше.

– Успокойся, Панос, – сказал Танасис. – Греция только выиграет от того, что Гитлер уважает идеалы эллинов.

– Я не могу это слушать. Не смей меня успокаивать!

Танасису практически всегда удавалось взбесить брата.

Когда юноши перешли на крик, Маргарита прикрыла уши ладонями.

Никто не мог указывать Танасису. Доведя Паноса до белого каления, он почувствовал себя хозяином положения, у которого все карты на руках.

– Посмотри, сколько Гитлер делает для своей страны! Панос, важны руководство и дисциплина.

– Он создал молодежную организацию, – вклинилась Маргарита. – Многие страны следуют по тому же пути.

– Это единственное, с чем я могу согласиться! – прокричал Панос. – Все фашисты следуют по одному пути. Но куда он приведет?

В его голосе появились нотки отчаяния. На несколько мгновений повисла тишина. Ни у кого не нашлось ответа.

Темис вытерла нос рукавом. Она хотела лишь, чтобы братья перестали ссориться.

Маргарита ухмылялась. Ей казалось, что Танасис выиграл спор. Под столом она качала ногой, то и дело задевая сестру.

Танасис встал и тяжело вздохнул: