Любимые
Часть 20 из 64 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Нельзя позволить, чтобы чертовы коммунисты устанавливали требования и захватывали власть. Премьер-министр должен взять ситуацию под контроль, – сказал он, стукнув кулаком по столу.
– Танасис! – одернула его кирия Коралис, вздрогнув от такого вызывающего жеста.
Она пребывала в подавленном состоянии. Несколько недель назад ушли вражеские войска, а теперь назревал новый конфликт.
– Может, не все так просто, – сказала Темис. – Не все согласны с его планами.
Маргарита вздохнула:
– Темис, почему бы хоть раз не принять реальность такой, какая она есть?
– Маргарита, не все любят несправедливость, – тихо ответила младшая сестра. – Некоторые оказывают сопротивление.
Маргарита надулась.
– Не заметила, чтобы ты протестовала, – съязвила она.
– Ты слишком увлеклась дружбой с нацистами, поэтому ничего не замечаешь.
Маргарита подалась вперед и дала сестре пощечину:
– Ах ты, маленькая стерва! Забери свои слова обратно. Сейчас же!
Темис пошатнулась от удара, прижимая щеку ладонью.
Танасис схватил Маргариту за руку.
– Отпусти меня, Танасис! Отпусти! Как она смеет?
Маргариту возмутило, что Темис так легкомысленно отозвалась о ее романе.
– Успокойся, Маргарита. Прошу тебя.
– Но она же маленькая стерва. Она ничего не понимает. Ей никогда не встретить настоящую любовь. Никто не захочет брать ее в жены.
Из Маргариты так и сочилась ненависть, поразившая всех, даже кирию Коралис. Танасис отвел сестру в спальню, и некоторое время оттуда доносились приглушенные голоса. Темис осталась на кухне, прижимая холодное полотенце к опухшему лицу.
Довольно скоро премьер-министр Георгиос Папандреу назвал сроки демобилизации для сил коммунистического Сопротивления. Двадцать тысяч человек по всем Афинам не торопились складывать оружие. Шесть министров правительства, сторонники ЭЛАС, подали в отставку из-за приказа Папандреу и стали призывать к демонстрации.
Рабочий день Танасиса увеличился. Все ждали взрыва протеста.
Третьего декабря Танасис не вернулся домой в обычное время. На столе его ждал ужин. Все принялись за еду, Маргарита рассеянно помешивала суп, не поднося ложки ко рту.
– Скоро он вернется, – сказала она. – Ты сказала ему, что готовишь баранину клефтико, он вряд ли пропустит любимое блюдо.
Панос молчал. Он злился на самого себя, что не может дойти до центра. На улице похолодало, а его и так лихорадило. Пока он везде ходил с тростью. Панос хотел участвовать в демонстрации, тем более что Танасис уже был там. На столе лежал экземпляр газеты «Ризоспастис», и заголовок призывал сторонников левых сил объединиться, будто упрекая юношу.
Темис хотела выразить солидарность с митингующими, но решила провести день дома, с Паносом. Она знала о его переживаниях и притворилась, что просто хочет отдохнуть в воскресенье и поэтому осталась дома.
– Я столько работала, – сказала она. – Просто хочу расслабиться.
Они сели за стол, но тут услышали шум на улице. Темис моментально подскочила.
Панос тоже встал со стула.
Темис подбежала к открытым балконным дверям. С площади доносился оживленный говор. Затем раздался характерный звук.
– Стреляют… – тихо сказал Панос. – Вдалеке. Я не ошибся.
– Мы не знаем, кто в кого стреляет, – проговорила кирия Коралис. – Не стоит торопиться с выводами.
Они свесились с балкона и тут заметили пробегающего соседа.
– Там убитые! – прокричал он. – На площади Синтагма. По демонстрантам открыли огонь! Стреляли полицейские. Там ужас что творится!
Сосед всегда поддерживал левых, а теперь торопился домой, подальше от беды.
Четверо на балконе переглянулись, испытывая страх и растерянность. Темис забежала внутрь и включила радио, но там, как обычно, играла музыка, новостей не передавали.
– Не хочу, чтобы кто-то из вас спускался, понятно? – сказала кирия Коралис. – Вы все останетесь дома.
Непривычная строгость бабушки не оставила им шансов поспорить. Казалось, сейчас самое лучшее – дождаться Танасиса. Наверняка он все знал.
Около десяти вечера, бледный как привидение и молчаливый, вернулся Танасис. Он вытащил из-под стола табурет и сел.
Домочадцы собрались вокруг него, а кирия Коралис поставила на стол тарелку с клефтико. Танасис отодвинул ее.
На миг он опустил голову на руки.
– Вы ведь знаете, что произошло? – наконец спросил он у бабушки.
– Мы кое-что слышали. Но ты был там. Расскажи.
Танасис заговорил неторопливо, с явным нежеланием вспоминать увиденное. Он произносил слова еле слышно, местами неразборчиво:
– Мы перекрыли улицы до площади Синтагма. Так было сначала. Но люди прорвались… А потом еще и еще… Десятки тысяч. Дети и женщины… не только мужчины. А нам следовало сдерживать их. Они стекались к полицейскому участку!
– Но что они делали?
– Кричали на нас! Размахивали плакатами… – сказал Танасис, глядя на руки, – орали на нас, будто мы их враги. Потом стали нападать, с плакатами и кулаками. Их становилось больше и больше. Настоящий кошмар. Мы сделали несколько холостых выстрелов, чтобы разогнать толпу.
– Вы испугались женщин? – недоверчиво спросила Темис. – И детей?
Но Танасис будто не слышал ее:
– Они прорвали кордоны и хлынули на площадь…
– Но как убили тех людей? – не отступала Темис. – Только об этом и говорят…
– Кто-то заменил холостые патроны настоящими.
– Theé mou! – воскликнула кирия Коралис, несколько раз перекрестившись.
– Стали падать люди. Десять? Двадцать? Никто не знает.
– Но не мог же в них стрелять один человек, – сказал Панос. – Это делали несколько.
– Не я, Панос, может, и несколько, но не я. Не я!
Танасис словно защищался, пытался откреститься от убийств. Наконец он посмотрел брату в лицо:
– Я никого не убивал.
Несколько секунд все молчали.
– И этим все закончилось? – спросила Темис.
– Нет. Толпа хлынула на площадь, число людей росло, они окружили полицейский участок. Мы заперлись внутри. Начался хаос. Я видел все из окна… Один полицейский остался снаружи, и его забили до смерти. Мы ничего не могли сделать. Люди пытались забраться внутрь, кричали, бросали в окна камни.
Танасис разрыдался совсем как ребенок в объятиях бабушки, его трясло от ужаса. Кирия Коралис гладила его по волосам и укачивала, успокаивая.
Панос отвернулся, его злило, что брат участвовал в том злодеянии. Он считал, что Танасис всегда поддерживал притеснения честных людей, но с реальностью никогда не сталкивался. Панос с презрением взглянул на брата.
И что, теперь этот трус хныкал, делая вид, будто он тут ни при чем? Разве не был он там, не позволил произойти страшному?
Тем вечером они слушали радио: Папандреу обвинил во всем бойцов ЭЛАС, утверждая, что они вели Грецию к гражданской войне и «нанесли стране удар в самое сердце». Панос молча ушел в спальню.
Остальные сидели допоздна, осмысливая случившееся. Новости шли противоречивые. Казалось, никто не знал, что же на самом деле произошло, кто выстрелил, кто был виноват, сколько людей погибло. По некоторым источникам, два десятка. По другим – человек пять. И то же самое по количеству раненых. Никто ни в чем не был уверен.
Наконец все ушли отдыхать, не зная, что еще сказать.
Из-за такого размаха событий полиция находилась в состоянии боевой готовности, и Танасису велели рано утром явиться на дежурство. Веки его отяжелели, но, опуская их, он видел смыкающуюся вокруг него толпу. Этой ночью его простыни пропитались холодным потом. Он проспал от силы пару часов.
Танасис встал до рассвета, дрожащими пальцами застегнул теплый серый мундир. Он всегда гордился формой, но сегодня стал из-за нее отличной мишенью. Взволнованный, он вышел в предрассветное утро и направился к центру города.
В пять часов на улицах еще царила тишина, цокали лишь металлические подковки его ботинок. В какой-то момент раздался протяжный вой, и Танасис ускорил шаг. Он не хотел стать свидетелем чужого горя. Перед ним выскочила черная тень, и он понял свою ошибку. Всего-навсего загулявшая кошка.
Пройдя половину пути, Танасис заметил, как с ним поравнялся фургон. Водитель опустил стекло, сверля юношу взглядом. Танасис повернул голову и поймал взгляд водителя, полный ненависти и укора.
– Убийца! – крикнул ему водитель и, сплюнув, уехал прочь.
В полицейском участке царила мрачная атмосфера, но, добравшись туда, Танасис все же облегченно выдохнул.
Его немедленно отправили на дежурство – по другую сторону площади Синтагма. Идти было пятнадцать минут, но у Танасиса дрожали ноги. Он казался себе до ужаса уязвимым, тем не менее гордо поднял голову и уставился прямо перед собой. На лице полицейского нет места страху, напомнил он себе.
Ближе к полудню, несмотря на протесты бабушки, Панос и Темис собрались на выход.
– Ты еще не окреп, – умоляла внука кирия Коралис.
– Танасис! – одернула его кирия Коралис, вздрогнув от такого вызывающего жеста.
Она пребывала в подавленном состоянии. Несколько недель назад ушли вражеские войска, а теперь назревал новый конфликт.
– Может, не все так просто, – сказала Темис. – Не все согласны с его планами.
Маргарита вздохнула:
– Темис, почему бы хоть раз не принять реальность такой, какая она есть?
– Маргарита, не все любят несправедливость, – тихо ответила младшая сестра. – Некоторые оказывают сопротивление.
Маргарита надулась.
– Не заметила, чтобы ты протестовала, – съязвила она.
– Ты слишком увлеклась дружбой с нацистами, поэтому ничего не замечаешь.
Маргарита подалась вперед и дала сестре пощечину:
– Ах ты, маленькая стерва! Забери свои слова обратно. Сейчас же!
Темис пошатнулась от удара, прижимая щеку ладонью.
Танасис схватил Маргариту за руку.
– Отпусти меня, Танасис! Отпусти! Как она смеет?
Маргариту возмутило, что Темис так легкомысленно отозвалась о ее романе.
– Успокойся, Маргарита. Прошу тебя.
– Но она же маленькая стерва. Она ничего не понимает. Ей никогда не встретить настоящую любовь. Никто не захочет брать ее в жены.
Из Маргариты так и сочилась ненависть, поразившая всех, даже кирию Коралис. Танасис отвел сестру в спальню, и некоторое время оттуда доносились приглушенные голоса. Темис осталась на кухне, прижимая холодное полотенце к опухшему лицу.
Довольно скоро премьер-министр Георгиос Папандреу назвал сроки демобилизации для сил коммунистического Сопротивления. Двадцать тысяч человек по всем Афинам не торопились складывать оружие. Шесть министров правительства, сторонники ЭЛАС, подали в отставку из-за приказа Папандреу и стали призывать к демонстрации.
Рабочий день Танасиса увеличился. Все ждали взрыва протеста.
Третьего декабря Танасис не вернулся домой в обычное время. На столе его ждал ужин. Все принялись за еду, Маргарита рассеянно помешивала суп, не поднося ложки ко рту.
– Скоро он вернется, – сказала она. – Ты сказала ему, что готовишь баранину клефтико, он вряд ли пропустит любимое блюдо.
Панос молчал. Он злился на самого себя, что не может дойти до центра. На улице похолодало, а его и так лихорадило. Пока он везде ходил с тростью. Панос хотел участвовать в демонстрации, тем более что Танасис уже был там. На столе лежал экземпляр газеты «Ризоспастис», и заголовок призывал сторонников левых сил объединиться, будто упрекая юношу.
Темис хотела выразить солидарность с митингующими, но решила провести день дома, с Паносом. Она знала о его переживаниях и притворилась, что просто хочет отдохнуть в воскресенье и поэтому осталась дома.
– Я столько работала, – сказала она. – Просто хочу расслабиться.
Они сели за стол, но тут услышали шум на улице. Темис моментально подскочила.
Панос тоже встал со стула.
Темис подбежала к открытым балконным дверям. С площади доносился оживленный говор. Затем раздался характерный звук.
– Стреляют… – тихо сказал Панос. – Вдалеке. Я не ошибся.
– Мы не знаем, кто в кого стреляет, – проговорила кирия Коралис. – Не стоит торопиться с выводами.
Они свесились с балкона и тут заметили пробегающего соседа.
– Там убитые! – прокричал он. – На площади Синтагма. По демонстрантам открыли огонь! Стреляли полицейские. Там ужас что творится!
Сосед всегда поддерживал левых, а теперь торопился домой, подальше от беды.
Четверо на балконе переглянулись, испытывая страх и растерянность. Темис забежала внутрь и включила радио, но там, как обычно, играла музыка, новостей не передавали.
– Не хочу, чтобы кто-то из вас спускался, понятно? – сказала кирия Коралис. – Вы все останетесь дома.
Непривычная строгость бабушки не оставила им шансов поспорить. Казалось, сейчас самое лучшее – дождаться Танасиса. Наверняка он все знал.
Около десяти вечера, бледный как привидение и молчаливый, вернулся Танасис. Он вытащил из-под стола табурет и сел.
Домочадцы собрались вокруг него, а кирия Коралис поставила на стол тарелку с клефтико. Танасис отодвинул ее.
На миг он опустил голову на руки.
– Вы ведь знаете, что произошло? – наконец спросил он у бабушки.
– Мы кое-что слышали. Но ты был там. Расскажи.
Танасис заговорил неторопливо, с явным нежеланием вспоминать увиденное. Он произносил слова еле слышно, местами неразборчиво:
– Мы перекрыли улицы до площади Синтагма. Так было сначала. Но люди прорвались… А потом еще и еще… Десятки тысяч. Дети и женщины… не только мужчины. А нам следовало сдерживать их. Они стекались к полицейскому участку!
– Но что они делали?
– Кричали на нас! Размахивали плакатами… – сказал Танасис, глядя на руки, – орали на нас, будто мы их враги. Потом стали нападать, с плакатами и кулаками. Их становилось больше и больше. Настоящий кошмар. Мы сделали несколько холостых выстрелов, чтобы разогнать толпу.
– Вы испугались женщин? – недоверчиво спросила Темис. – И детей?
Но Танасис будто не слышал ее:
– Они прорвали кордоны и хлынули на площадь…
– Но как убили тех людей? – не отступала Темис. – Только об этом и говорят…
– Кто-то заменил холостые патроны настоящими.
– Theé mou! – воскликнула кирия Коралис, несколько раз перекрестившись.
– Стали падать люди. Десять? Двадцать? Никто не знает.
– Но не мог же в них стрелять один человек, – сказал Панос. – Это делали несколько.
– Не я, Панос, может, и несколько, но не я. Не я!
Танасис словно защищался, пытался откреститься от убийств. Наконец он посмотрел брату в лицо:
– Я никого не убивал.
Несколько секунд все молчали.
– И этим все закончилось? – спросила Темис.
– Нет. Толпа хлынула на площадь, число людей росло, они окружили полицейский участок. Мы заперлись внутри. Начался хаос. Я видел все из окна… Один полицейский остался снаружи, и его забили до смерти. Мы ничего не могли сделать. Люди пытались забраться внутрь, кричали, бросали в окна камни.
Танасис разрыдался совсем как ребенок в объятиях бабушки, его трясло от ужаса. Кирия Коралис гладила его по волосам и укачивала, успокаивая.
Панос отвернулся, его злило, что брат участвовал в том злодеянии. Он считал, что Танасис всегда поддерживал притеснения честных людей, но с реальностью никогда не сталкивался. Панос с презрением взглянул на брата.
И что, теперь этот трус хныкал, делая вид, будто он тут ни при чем? Разве не был он там, не позволил произойти страшному?
Тем вечером они слушали радио: Папандреу обвинил во всем бойцов ЭЛАС, утверждая, что они вели Грецию к гражданской войне и «нанесли стране удар в самое сердце». Панос молча ушел в спальню.
Остальные сидели допоздна, осмысливая случившееся. Новости шли противоречивые. Казалось, никто не знал, что же на самом деле произошло, кто выстрелил, кто был виноват, сколько людей погибло. По некоторым источникам, два десятка. По другим – человек пять. И то же самое по количеству раненых. Никто ни в чем не был уверен.
Наконец все ушли отдыхать, не зная, что еще сказать.
Из-за такого размаха событий полиция находилась в состоянии боевой готовности, и Танасису велели рано утром явиться на дежурство. Веки его отяжелели, но, опуская их, он видел смыкающуюся вокруг него толпу. Этой ночью его простыни пропитались холодным потом. Он проспал от силы пару часов.
Танасис встал до рассвета, дрожащими пальцами застегнул теплый серый мундир. Он всегда гордился формой, но сегодня стал из-за нее отличной мишенью. Взволнованный, он вышел в предрассветное утро и направился к центру города.
В пять часов на улицах еще царила тишина, цокали лишь металлические подковки его ботинок. В какой-то момент раздался протяжный вой, и Танасис ускорил шаг. Он не хотел стать свидетелем чужого горя. Перед ним выскочила черная тень, и он понял свою ошибку. Всего-навсего загулявшая кошка.
Пройдя половину пути, Танасис заметил, как с ним поравнялся фургон. Водитель опустил стекло, сверля юношу взглядом. Танасис повернул голову и поймал взгляд водителя, полный ненависти и укора.
– Убийца! – крикнул ему водитель и, сплюнув, уехал прочь.
В полицейском участке царила мрачная атмосфера, но, добравшись туда, Танасис все же облегченно выдохнул.
Его немедленно отправили на дежурство – по другую сторону площади Синтагма. Идти было пятнадцать минут, но у Танасиса дрожали ноги. Он казался себе до ужаса уязвимым, тем не менее гордо поднял голову и уставился прямо перед собой. На лице полицейского нет места страху, напомнил он себе.
Ближе к полудню, несмотря на протесты бабушки, Панос и Темис собрались на выход.
– Ты еще не окреп, – умоляла внука кирия Коралис.