Любава

Девчушке стало жалко красивую тетю, и она дернула замок молнии. Обнаружив там непонятный предмет, она вложила его тете в руку, с интересом наблюдая, что та будет делать. Странная тетя, зачем-то разорвав на груди красивую кофту, царапала ногтями грудь. Почувствовав в руке предмет, который ей дала девочка, она поднесла его ко рту и вдруг затихла, выронив эту странную штуку.

Испугавшись, что тетя тоже умрет, как Агафья, девочка подобрала странный предмет и принялась его разглядывать, сдвинув бровки у переносицы. Случайно нажав, она услышала характерный клик и почувствовала, как ее ладонь оросила влага. Догадавшись, что тете была нужна эта влага во рту, она повторила опыт, и, поняв, откуда брызгает жидкость, поднесла эту штуку ей ко рту и нажала на баллончик.

Ничего не произошло. Тетя все так же лежала и не двигалась. Озадаченная и испуганная девочка снова поднесла ингалятор к губам женщины и пшикнула. Ей показалось, что тетя начала дышать. Тогда девочка начала жать на баллончик снова и снова, до тех пор, пока женщина не шевельнулась.

Прижав ладошки к ее груди, девочка убедилась, что тетя дышит, хотя и очень тяжело и с каким-то странным свистом. Подождав еще немного и заметив, что та шевелится, девочка снова вложила ей в руку непонятную штуку и помогла ей поднести баллончик ко рту. Женщина, почувствовав возле своих губ ингалятор, нажала на него и вдохнула.

Увидев, что тетя ожила, девочка, жалея ее, положила ей в сумочку две конфеты, оставила горящую свечу и скрылась в подземном ходе.

Именно оттуда она наблюдала, как Илия с Владимиром ищут ее. Испугавшись, что ей сильно попадет за то, что влезла в хранилище, девочка забилась в самый дальний уголок обвалившегося хода и с тревогой прислушивалась к поискам. Когда мужчины обнаружили подземный ход, девочка замерла, забыв, как дышать. К счастью, лаз в ее убежище был очень маленьким и расположен на самом верху, так что его не заметили. Когда мужчины отошли от завала, девочка перевела дыхание.

Прошло не меньше часа после ухода мужчин, прежде чем она решилась выбраться из своего убежища. Схватив еду и куклу, девочка перенесла все в свой лесной дом под корнями старого дерева. Но ночевать там ей не хотелось совершенно, и она, подумав, отправилась к Илии.



Девочке вообще нравилось ходить к священнику. В его доме ей было спокойно и уютно, и всегда была еда. Она стала приходить к нему каждую ночь. Ей уже не хотелось больше ночевать ни в хлеву, ни на сеновале, ни в банях. У Илии на печке было гораздо уютнее. Там только одеяла не хватало — камни были все же жестковаты. Впрочем, эта проблема легко решалась. Взяв в доме Агафьи одеяло, Любава принесла его и постелила на печку. Следом за одеялом туда переехала и подушка. Илия ничего не заметил, а девочка уже и думать не хотела, что она снова отправится ночевать в хлев.

Привязываясь к Илии, она старалась помочь ему: пыталась помыть посуду, постирать, разобрать корзинку. Ей так хотелось сделать для него что-то приятное! А однажды увидев у него знакомые бутылки с алкоголем, очень испугалась, что он станет таким же, как Зоська. Схватив бутылки и молоток, девочка со злостью разбила их.

Совершенно не ожидавшая того, что Илия выйдет ночью на кухню, увидев внезапно его перед собой, девчонка замерла от испуга. Она смотрела на него круглыми от ужаса глазами, не в силах выровнять в ослабевших руках ковшик, из которого на пол текла вода. Девочка ждала крика, удара, пинка… Но не того, что мужчина внезапно упадет к ее ногам. В панике бросив ковшик в бадью с водой, она заметалась по кухне. Илия, лежавший на полу, застонал и шевельнулся. Взгляд перепуганного до полусмерти ребенка упал на печку. Взлетев на нее, девочка забилась в угол, натянув на голову одеяло, и замерла там, прислушиваясь. Услышав, как бадья полетела на пол, девчонка едва не заскулила от ужаса. Она боялась не то, что шевельнуться — дышать боялась. По щекам потекли слезы. От внезапного стука в окно девочку затрясло крупной дрожью.

Когда Илия ушел, она еще очень долго боялась спуститься вниз. Но вот рассвет коснулся окон, а мужчины все не было. Она осторожно спустилась, поставила бадью на место, аккуратно опустив в нее ковшик. Взяла тряпку и, как смогла, вытерла разлитую воду. Повесив абсолютно мокрую тряпку, с которой вода стекала тонкими струйками, на трубу, девочка, не обращая внимания на начавшийся дождь, выпрыгнула в окно и побежала в лес.

Промаявшись целый день, ночью она снова вернулась к священнику. Забравшись через окно, мокрая, продрогшая и проголодавшаяся девочка, передвигаясь на цыпочках и изо всех сил стараясь не шуметь, нашла еду и, перекусив и вновь выложив на стол две конфеты, забралась на печку. Завернувшись в одеяло и наконец согревшись, уснула.

Несколько дней Илия приходил только ночевать. Девочка успокоилась, осмелела. Когда он засыпал, она тихонько спускалась с печки и уже привычно ужинала, оставляя половину ему. Столь же привычно доставала из кармана две конфеты, припасенные для священника в качестве угощения, и выкладывала их на стол, после чего забиралась на печь, укутывалась в свое одеяло и засыпала.

В одну из ночей, уплетая такие вкусные блины, девочка услышала за спиной шорох. С трудом проглотив откусанный кусок, она медленно повернулась. В дверях, опершись плечом на косяк, стоял Илия и смотрел на нее. Застигнутая на месте преступления девочка стояла, боясь шевельнуться, и смотрела на него.

— Любава? — хрипло проговорил он.

Девочка подняла на него виноватые глаза и тихонько прошептала в свое оправдание:

— Я есть хочу…

Священник в ответ улыбнулся и, повернувшись, так же тихо ушел в свою комнату. Девочка, замерев, прислушивалась, но из комнаты не доносилось ни звука. Быстро дожевав блин, она неслышно ретировалась на печь.

Любава… Она уже привыкла, что все ее так называют. Но окончательно девочка осознала, что она Любава, когда Илия ее позвал.

После той ночи он будто специально начал оставлять на столе еду и обязательно кружку с молоком. Любава с удовольствием уплетала оставленный для нее ужин, и, оставив ему на столе конфеты, забиралась на свое место. Иногда он выходил из своей комнаты и, стоя в дверях, смотрел на нее. Девочка ловила его добрый, задумчивый взгляд и робко улыбалась в ответ. Постояв так немного, Илия уходил в свою комнату.

Но к Зоське Любаву тянуло… И в один из дней, когда Илия ушел служить заутреню, девочка, забежав за спрятанной куклой и прихватив для Зоськи конфет, регулярно оставляемых строителями, побежала проведать пьянчужку.

Та, разбуженная очередным собутыльником и еще не успевшая опохмелиться — нечем было — поеживаясь от холода, собирала разбросанные в овраге мокрые сучья, чтобы растопить печь и на примитивном самогонном аппарате выгнать из бражки самогон. Увидев Любаву, она, уперев руки в бока и покачиваясь, смотрела на приближавшуюся к ней девочку.

— Где шлялась? — хмуро спросила она.

Любава молча протянула ей конфеты, лежавшие на ладошке. Протянув руку якобы за конфетами, Зоська крепко ухватила девочку за запястье. Конфеты упали в грязь. От неожиданности и испуга девочка выронила свою куклу, а Зоська потащила ее за дом. Закричав и рванувшись за упавшей куклой, девочка выдернула свою руку из Зоськиной и, выхватив из грязной лужи куклу, попыталась убежать. Но Зоська оказалась быстрее. Схватив брыкавшуюся и вырывавшуюся девчонку в охапку, она, попутно осыпая ребенка ударами куда попало, отнесла ее на пустырь за домом, и, бросив на землю, прижала коленом. Вырвав из рук девочки мешавшую куклу и швырнув ее прямо в грязь, она достала веревку.

— Дрянь, тварь бесполезная! Нахлебница! Я еще и кормить тебя, заразу такую, должна! Одни убытки от тебя, мерзавка мелкая! Кто тебе, тварь такая, убегать позволил? Я стока денег из-за тебя упустила! Ну ничего, теперь не сбежишь! Он вернется, и денег принесет… — зло бурчала Зоська, крепко связывая захлебывавшуюся слезами боли и страха девочку.



Ухватив свободный конец веревки, Зоська поволокла свою добычу к торчавшему из земли столбу, оставшемуся от стоявшего здесь когда-то забора. Здоровенная лужа вокруг столба не стала помехой, и, крепко примотав ребенка прямо в воде, она ушла, напоследок отвесив еще несколько оплеух и предупредив, что, если она будет орать, то из леса придет волк и сожрет ее.

Крепко связанные руки и ноги страшно болели. Любава, сидя в луже под холодным проливным дождем, изо всех силенок пыталась освободиться от веревок, больно врезавшихся в кожу. Измученная и промерзшая до костей девочка, прислонившись головой к столбу, закрыла глаза, мечтая открыть их и оказаться в теплом и уютном месте — на печке у Илии.

Но очнулась она от того, что ее кунали в воду. Словно сквозь вату, до нее доносились крепкие мужские ругательства. Она узнала этот голос. Это был Хромой. Девочка с трудом осознала, что руки и ноги у нее свободны, но сил сопротивляться у нее уже не было, и, ненадолго открыв глаза, она снова их закрыла.

Очнулась в следующий раз она от боли. Сильно болели руки и ноги, а кто-то, страшно бурча, с усилием растирал их. Закашлявшись, Любава сделала слабую попытку вырваться, и почувствовала, как жесткие, грубые пальцы трогают ее за щеки, тяжелая жесткая ладонь ложится на лоб… «Сейчас будет есть», — успела подумать девочка, проваливаясь в черноту.

Грудь болела, было очень холодно… Дышать невозможно. С трудом набрав в легкие воздух, девочка надрывно закашлялась.

— Идиотка, ее в больничку везти надо! Девка горит вся! А ежели помрет? — сквозь туман до сознания девочки донесся пьяный голос Хромого.

— Тебе надо, ты и вези, — едва ворочая языком, огрызалась Зоська. — Сдохнет — закопаю, невелика потеря. Наливай!

— И повезу… Ты нашто девчонку под дождем оставила, падла? Холодрыга на улице, еще и дождина льет… Смотри, гнида, — орал Хромой, — если с девкой что случится, я тебя вот этими руками удавлю! — раздался грохот упавшего на пол табурета и тут же звон разбитого стекла, а следом возмущения Зоськи, звонкий шлепок и скулеж.

— Девку не тронь! Вернусь, получишь ты свои деньги! Поняла? А пока на, упейся, тварь!

Тут же тяжелые шаги приблизились, и голос Хромого, обращаясь уже явно не к Зоське, добавил:

— Потерпи чутка, я быстро. Я скоро… Ты только потерпи, ладно? — и голос его при этих словах был странным, словно дрожал.


Хромой ушел, а Зоська пила. Пила и приговаривала:

— Удирать не будет, сволочь… Денежки гони, и вези куда хошь… — Зоська вдруг перешла на крик: — Делай ты с ней, что хочешь! Не моя проблема… Тварь… Какая же тварь… Ненавижу! — об дверь что-то ударилось и стеклянными осколками осыпалось на пол. — Ненавижу…

Любава слышала происходящее наплывами, постоянно проваливаясь в липкую темноту.

Сознание то появлялось, то пропадало. В какой-то миг в полубреду она услышала голос Илии, потом все качалось и она куда-то плыла… С трудом приоткрыв ставшие чугунными веки, девочка различила знакомый силуэт и услышала голос священника. Не в силах разобрать слова, она снова провалилась в забытье.



Снова очнувшись, Любава не поняла, где она находится. Все вокруг было белым, теплым и мягким. Закашлявшись, девочка почувствовала, что ее приподняли. Дышать стало легче, а затем ее губ что-то коснулось.

— Попей, Любавушка, — ласково произнес знакомый голос.

Сделав несколько глотков, девочка почувствовала, что опускается обратно. Повернув головку на ласково что-то тихо бормотавший голос, Любава приоткрыла глаза. Узнав Илию, попыталась улыбнуться.

— Хлебушка… — прошептала она и, полностью обессилев, снова уснула.

Илия приезжал каждый день. Ей становилось все лучше и лучше. Любаве совершенно не нравилось здесь. Да, здесь регулярно, в одно и то же время, давали вкусную еду, целых четыре раза в день, и много, и Илия приносил ей каждый день много еды, и даже всякие фрукты, многие из которых она никогда не видела. Разные тети, которые были там с другими детьми, или приходили, как и Илия, постоянно совали ей что-нибудь вкусненькое. Медсестры были все добрые и ласковые, и мужчины были другие, совсем не похожие на тех, что приходили к Зоське… Дети были странные. Они много кричали и часто плакали, но на них почему-то никто не орал, и даже не били их. Странно…

Любава с интересом наблюдала за детьми, за взрослыми… Когда кто-нибудь из мам читал своему ребенку книжку, она тихонько вставала возле кровати и тоже слушала. И ее не прогоняли, наоборот, звали подойти поближе. Но девочка не подходила, боялась.

Всегда, даже ночью, вокруг было очень много людей… И это сильно напрягало, нервировало и раздражало девочку. Ей хотелось покоя и… одиночества? Ей было очень неуютно в этом странном месте. Она хотела домой, на печку к Илии.

Наконец Илия забрал ее к себе домой. Любава, поверив, что она теперь будет жить с ним, расцвела. Она охотно училась и играла, смеясь вместе с ним над забавными героями сказок. Ей очень нравилось жить вот так, никуда не убегая и ни от кого не прячась. Единственное, чего она не понимала — почему Илия так настойчиво забирает у нее такую нужную вещь, как спички.

Со спичками девочка сроднилась, срослась. Без них она чувствовала себя совсем уж беззащитной. Ведь если придется убегать, как же она будет без них? Ведь спички — это огонь, костер, а на костре и еду можно приготовить, и погреться, и с ним не страшно ночью в тайге… Почему он все время забирает спички, оставляя ее беззащитной?



В один из дней, едва они, вкусно пообедав, устроились на полу собирать картинку из кусочков, Любава услышала, как к дому подъехали несколько машин. Захлопали дверцы, а вскоре раздался требовательный стук в дверь. Девочка вскинула испуганные глаза на Илию.

— Не бойся. Ты посиди пока, а я пойду посмотрю, кто там к нам приехал, — улыбнулся он, и, нажав ей на нос, вышел из комнаты.

Любава прислушалась. Она расслышала злые голоса чужого дядьки и какой-то женщины и тихий оправдывающийся голос Илии.

— Мы приехали за девочкой, — явственно услышала Любава.

Совершенно не желая никуда уезжать с какими-то чужими дядьками, Любава подскочила, и, быстро сунув ноги в очень мягкие и удобные кроссовки, схватила курточку и рюкзачок. Ни на секунду не задумавшись, девочка выпрыгнула в окно и во все лопатки помчалась к своей пещерке.

Печенья, лежавшего в ее рюкзачке, хватило на три дня. Как Любава ни экономила, оно закончилось. Голод снова погнал ее в деревню. Зоську девочка теперь боялась, как огня, поэтому пойти к ней у Любавы не возникло даже мысли. Притаившись в кустах, девочка наблюдала за чужими людьми, по-хозяйски расхаживавшими по деревне, за мрачными и встревоженными стариками, за потерянно бродившим возле строящегося храма священником… Стащив из курятника несколько яиц, она наловила лягушек и вернулась в лес.

Регулярно делая вылазки в деревню, во время последней девочка поняла, что Илия собрался уезжать. Дождавшись ночи, она пробралась к нему в дом и затаилась на печке. Когда Илия ушел попрощаться со стариками, Любава вытащила из его сумки вещи, спрятала их на печку, а сама забралась в сумку.

Эпилог

Спустя сто лет.

Широко и вольготно раскинулся на берегах Лены город Ивантеевка.

Красив и необычен этот город. Нет в нем высотных зданий, нет привычных каждому городскому жителю огромных конструкций из стекла и бетона, и чем ближе к центру города, тем меньше встречается там машин, и тем больше походит он на небольшую деревеньку. В самом центре, на зеленом холме, стоит белоснежный храм.

Издалека видны возвышающиеся над тайгой золотые купола, на много верст окрест разливается мелодичный перезвон колоколов, созывающих людей на молитву.

Прекрасен уникальный храм, точно видение, застывшее на миг. Словно кружевами, сплетенными искусной мастерицей, сплошь увит он легкой, воздушной лепниной. Нет у него ни ограды, ни проводов, тянущих к нему свои темные нити. Освещается храм только свечами, день и ночь горящими в нем. По окружающему храм парку вдоль аккуратных пешеходных дорожек уютно расставлены искусные лавки ручной работы. Одного взгляда достаточно, чтобы ощутить ту любовь мастера, с которой он их делал.

Чуть в стороне, на самой окраине парка, притулился старинный каменный домишко, окруженный цветущим садом. Любой может полюбоваться и резным деревянным крылечком, и кружевными ставенками, закрывающими небольшие оконца, и простыми качелями возле крыльца.

На окраине Ивантеевки, недалеко от района Бережков, тоже значительно разросшихся за прошедшее столетие, и нераздельно сросшихся с Ивантеевкой, удобно расположились большая типография, мебельный завод и бумажная фабрика. Недалеко от берега стоит аккуратная кузница, в которой работают самые лучшие, талантливые кузнецы. По утрам энергичный перезвон их молотков перекрывается звоном колоколов. Работы кузнецов, выходящие из-под тяжелого молота, словно живые, дышат теплом и любовью.

С другой стороны, подальше от Ивантеевки, на холме за заливными лугами, по которым бродят ухоженные стада коров, раскинулась фабрика по производству глиняной посуды, кирпичный заводик и черепичная фабрика. По всему миру разлетается расписная глиняная посуда с клеймом Протасовых. Большим спросом пользуется надежнейший полнотелый кирпич, произведенный по старинной технологии.

Есть здесь и школы, и институты, и детские сады. Прекрасный медицинский центр, оснащенный по последнему слову техники, с лучшими специалистами, выпускниками медицинского института имени Ильи Тимофеевича Фадеева, который курирует лично сам глав-Протасов.

По традиции, старший сын глав-Протасовых проживает в Ивантеевке, в родовом поместье, остальные сыновья разъезжаются по миру. Воспитанию детей Протасовы уделяют огромное внимание, вкладывая в головы каждого следующего поколения историю своего рода. И дети растут, с молоком матери впитывая твердую веру в то, что их жизнь тесно связана с жизнью того самого храма. И нет ни одного Протасова, чье сердце бы не начинало трепетать, а голос срываться при упоминании Ивантеевки.

Широко развернулся многочисленный род Протасовых на северной земле. Разъехались их потомки по всему миру. Но каждый год, пятого сентября, в день, когда был взорван храм, все Протасовы приезжают в родовое поместье, в Ивантеевку, чтобы поклониться храму, давшему им жизнь. Для всех Протасовых стены этого храма священны, и каждый из них, включая самых маленьких детей, в этот день спускается в старое храмовое хранилище, чтобы прикоснуться к древним камням, коих когда-то касалась рука самого первого Протасова, обосновавшегося на берегах северной реки — Кузьмы. И поклониться останкам маленькой девочки, Любавы, находящимся в том самом хранилище, которая вечно будет беречь как сам храм, так и благодатную икону, «Душу храма».

Стекаются к храму паломники со всего мира. И звенят в храме детские голоса — многие из паломников приводят детей, чтобы испросить для них защиты у Любавы, хранительницы детских жизней. И верят люди — кто искренне и сильно желает ребенка, Любава обязательно поможет обрести желанное дитя. Многие из тех, кто искренне просит о появлении сына или дочери, поднимаясь из хранилища, где стоит саркофаг с телом девочки, обнаруживает в кармане две конфеты — благословение от Любавы.

В ожидании, когда подойдет их очередь спуститься по освещенной большими свечами лестнице в последнее пристанище Любавы, люди шепотом рассказывают друг другу, что не однажды священнослужители, и днем и ночью безмолвными часовыми стоящие возле спуска, слышали детский голосок, напевающий молитву, и видели девочку, сидящую на полу перед зажжённой свечой и укачивающую свою куклу.

Приходят люди и к маленькому домику из камня в надежде увидеть Настасью, мать Любавы. Говорят, часто видят на пороге красивую молодую женщину в старомодном платье, которая стоит, опершись на перила, и не сводит глаз с качающейся на качелях светловолосой девочки.