Лягушачий король
Часть 57 из 80 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Почему Щербатых так и не написал книгу воспоминаний Нины Тихоновны?
И первое, и второе он собирался выяснить сегодня. За анализ текста, как полагал Макар, должны отвечать специалисты. Однако специалист либо до сих пор не был найден, либо Илюшину об этом не сообщили.
– Варфоломеев, Варфоломеев…
Илюшин открыл ноутбук и принялся изучать, откуда мог взяться псевдоним.
Святой Варфоломей, один из двенадцати апостолов. Упоминается в Новом Завете. Мученик – ну, разумеется. Содрали кожу за то, что проповедовал. Мощи хранятся в Италии.
Другой Варфоломей был итальянским монахом. Третий – патриархом Константинопольской церкви.
Много Варфоломеев встречалось, вполне предсказуемо, среди епископов и архиереев.
«Возможно, он выбрал псевдоним по чистой случайности, – подумал Макар. – Или считает себя мучеником, страдальцем – содранная кожа более чем выразительно намекает на это».
Однако мученичество не вязалось со способами совершения убийств. И старуха Ельчукова, и Полина Грибалева были убиты с большой жестокостью. Преступник продолжал наносить удары даже тогда, когда обе были уже мертвы. «Они чем-то вызвали твой гнев, – сказал Макар, обращаясь к фигуре без лица. – Разозлили тебя до такой степени, что ты утратил самообладание».
Что же они сделали?
Что они сказали?
И этот поступок или слово были повторены позже: сначала девушкой на парковке, затем работягой, возвращавшимся домой.
– Слово? – вслух спросил Макар.
Человек, который нанимает другого написать книгу о собственных убийствах, должен иметь специфические отношения со словами. Он не способен исчерпывающе выразить свои мысли, однако ему жизненно важно увидеть книгу напечатанной. Он даже заплатил за рекламную кампанию.
Может ли слово быть спусковым крючком?
Подумав, Илюшин решил, что это тупиковый ход рассуждений. Он ничем не мог ему помочь. Даже если бы все жертвы произносили при убийце «Альдебаран» или «Варфоломей», это ничего не дало бы частному сыщику. Почему Хроникер убивает – вот в чем вопрос.
«Может быть, его подталкивает какой-то стрессовый фактор, не связанный с поведением жертв?»
Ссора с матерью. Увольнение. Скандал на работе. Часто серийные убийцы переживают стресс, прежде чем сорваться на жертве.
Илюшин занес в схему восемь фамилий – приятелей из юношеской компании Олейникова. Оценил масштаб предстоящей работы и содрогнулся. Установить спустя столько лет, где находился каждый из этой компании в дни убийств?.. С этим не справился бы даже целый отдел, не то что один частный сыщик.
– Если я не могу сделать все, что нужно, сделаю хотя бы то, что могу.
«Олейников и Ельчуков», – выписал Илюшин.
И чуть ниже: «Щербатых и журналист».
В списке студенческих приятелей Олейникова, которые вместе с ним бывали у гримерши и знали Полину Грибалеву, внимание Макара привлекла одна фамилия. «Константин Волчок».
– Константин Волчок, Константин Волчок… – пробормотал он. – Не ложися на бочок. Придет серенький Константин… в хорошо пошитом костюме…
Он представил Киану Ривза. Вопреки сказанному, тот был почему-то не в костюме, а в шортах и бейсболке.
Илюшин вздрогнул.
«Слышишь, волчок? Подтверди!» – так обратился Демьян Щербатых к своему визажисту.
Тогда Макар пропустил это мимо ушей. Решил, что это нечто вроде клички.
Но это была фамилия.
Он открыл поисковик, вбил: «Константин Волчок, визажист». Открылось фото в Инстаграме. Это был парень, готовивший Демьяна к съемкам.
Похоже, поездки в Гималаи для медитаций все-таки работали: Волчок никак не выглядел на свои сорок три. Илюшин почитал его Инстаграм и внес поправки в это утверждение. «Медитации – и хороший пластический хирург». Неудивительно, что он не узнал его по плохим фотографиям двадцатилетней давности. Парень изменил форму носа, убрал комки Биша, добавил филер в подбородок и регулярно увеличивал губы. Обо всем этом он сам рассказывал на своей странице.
Илюшин нашел старое интервью Костика, из которого узнал, что с шестнадцати лет тот мечтал быть парикмахером-стилистом. Из маленького городка в Белоруссии он переехал в Минск, затем перебрался в Москву. «Я попал в компанию начинающих актеров, – говорил Волчок журналисту, – и как-то само собой получилось, что решил попробовать себя в профессии гримера».
– Не само собой получилось, а тебя подвигла на это Нина Ельчукова, – сказал Макар. – Готов поспорить!
Вторая встреча с Олейниковым состоялась в театре. Макара проводили в большой темный зал. Освещенная сцена лежала перед ним, яркая, как полумесяц. Он спустился вниз – туда, где над первым рядом кресел высился плечистый силуэт.
– А, привет! – Егор снял очки и громко сказал: – Стефания, Лина, перерыв пятнадцать минут.
Две девушки, молчаливо кружившиеся по сцене без всякой музыки, убежали.
Макар выложил перед Егором два распечатанных снимка. На одной была Света Капишникова. На второй – штукатур Шеломов.
– Тебе известны эти люди?
Егор долго рассматривал фотографии.
– По-моему, нет, – признался он в конце концов. – А должны?
Илюшин устало потер лоб. Он отыскал близких Светланы, и смутно беспокоившее его описание из книги получило объяснение.
«Ей нравилось играть».
Он предположил, что это след. Склонность к театральности могла привести Капишникову в студию Егора. Если Олейников преподавал у Капишниковой…
Правда, в версию Макара не помещался Шеломов. Илюшин не успел встретиться с его родственниками. Но он был уверен, что пятидесятилетний штукатур ни в какие студии не записывался.
Однако Егор не узнал девушку. Версия оказалась несостоятельной.
– У тебя хорошая память на лица? – спросил Макар. – Своих студентов шестилетней, например, давности ты бы запомнил?
– Однозначно! Эти двое у меня не учились, если ты об этом.
Илюшин забрал у него фотографии.
– Егор, почему ты о своем брате не рассказал?
Олейников набычился и покраснел.
– Начнем с того, что он мне не брат!
– У вас разные отцы?
– У нас и матери разные!
Режиссер, похоже, жалел, что вообще заговорил об этом. Илюшин молча ждал.
Егор тяжело вздохнул.
– Черт с тобой, – сказал он после долгого молчания. – Это усыновленный ребенок.
– Лиана взяла мальчика из детдома?
– Если бы! У нее была близкая подруга, я тебе даже говорил о ней…
– Та, которая забыла о твоем существовании после смерти мамы?
– А ты ничего не пропускаешь мимо ушей, да? Она самая. Они познакомились студентками. Мама училась в театральном, подруга заканчивала истфак МГУ… Никакого отношения к актерскому миру эта женщина не имела – может быть, потому мама и доверяла ей больше, чем кому-либо другому из своих знакомых. – Олейников невесело усмехнулся. – Мама вела легкомысленный образ жизни, а подруга – наоборот. Крепкий брак, налаженная жизнь… И вдруг она беременеет от любовника. Я не вдавался в подробности, а потом было уже не у кого спрашивать, так что не знаю, отчего эта дамочка не сделала аборт: не захотела или пропустила сроки. Но она придумала великолепный выход из положения, уж извини за каламбур. Беременность у нее очень долго не была заметна. В мае она уехала от своей семьи, якобы на лечение. Мать присоединилась к ней месяц спустя. Все лето ее подруга носила беременность, в начале сентября родила. И отдала ребенка Лиане.
– В каком году это случилось? – спросил Макар.
– В восемьдесят шестом. Мне было десять. Вот радости-то! Мама уехала на отдых, оставила меня на лето с бабушкой, а вернулась в конце сентября с младенцем.
– Егор, в восемьдесят шестом провернуть такую подмену было невозможно. – Макар постарался, чтобы в голосе не звучал откровенный скептицизм. – Для этого потребовалось бы подкупить весь роддом.
– Ты, пожалуйста, не держи меня за идиота. Заплатить им пришлось одной-единственной тетке. Подруга не поехала ни в какой роддом, а рожала дома под присмотром этой тетки, то ли врачихи, то ли медсестры… Они с матерью вдвоем снимали коттедж где-то на побережье. Неофициально, само собой. В местный роддом мать заявилась только через несколько дней с готовым ребеночком. Понятно, что они здорово рисковали: домашние роды и все такое! Но подруга боялась потерять мужа.
Илюшин поразмыслил.
– Любой врач, осматривавший твою мать, понял бы, что перед ним не свежеродившая женщина.
– Значит, и врачу дали взятку! – раздраженно вскинулся Егор. – В такие детали меня не посвящали. Везение, помноженное на авантюризм, приносит сказочные результаты. Непорочным образом зачатый младенец получил имя Николай и явился в нашу семью. Естественно, нянек и прочее оплачивала подруга. Из денег своего мужа, заметь! Мать открыла правду только мне и бабушке. До девяти лет Колька воспитывался в нашей семье. После, когда мама погибла, его сначала взяла к себе бабушка, потом, кажется, родная мать… Не знаю, не помню.
– Ты не знаешь, кто растил твоего сводного брата? – переспросил Макар.
– Я тебе уже сказал: он мне и не сводный, и не брат! Я всегда чувствовал, что Колька нам чужой. Кукушонок! С той разницей, что меня никто не мог вытеснить из маминого сердца. Он с детства был невыносимым, и ни я, ни мама его не любили. Можешь за него не переживать, он сполна получал заботы от родной матери – его довольно часто отправляли к ней под тем предлогом, что Лиане нужно отдохнуть от младшенького.
– Ты не думал оформить опекунство после смерти матери?
Егор уставился на сыщика округлившимися глазами.
– Ты меня слушал? Мне было девятнадцать! Я был студент! Какой из меня мог получиться опекун девятилетнему мальчишке, которого я на дух не выносил? К тому же я знал, что Колька пойдет вразнос, как только войдет в силу. Так и вышло. В четырнадцать он попал в колонию: они с приятелями ограбили и избили несчастного пьянчужку. Вышел, на некоторое время вроде бы взялся за ум, но потом снова понеслось. И так по кругу. В двадцать он впутался в какую-то совсем дрянную криминальную историю. Не знаю подробностей. Тогда он присел уже надолго. Естественно – рецидивист! Хочешь верь, хочешь нет, но все зачатки будущей криминальной судьбы у него уже в три года были написаны на лице.
– Где он сейчас? В заключении?
– Нет, он вышел.
И первое, и второе он собирался выяснить сегодня. За анализ текста, как полагал Макар, должны отвечать специалисты. Однако специалист либо до сих пор не был найден, либо Илюшину об этом не сообщили.
– Варфоломеев, Варфоломеев…
Илюшин открыл ноутбук и принялся изучать, откуда мог взяться псевдоним.
Святой Варфоломей, один из двенадцати апостолов. Упоминается в Новом Завете. Мученик – ну, разумеется. Содрали кожу за то, что проповедовал. Мощи хранятся в Италии.
Другой Варфоломей был итальянским монахом. Третий – патриархом Константинопольской церкви.
Много Варфоломеев встречалось, вполне предсказуемо, среди епископов и архиереев.
«Возможно, он выбрал псевдоним по чистой случайности, – подумал Макар. – Или считает себя мучеником, страдальцем – содранная кожа более чем выразительно намекает на это».
Однако мученичество не вязалось со способами совершения убийств. И старуха Ельчукова, и Полина Грибалева были убиты с большой жестокостью. Преступник продолжал наносить удары даже тогда, когда обе были уже мертвы. «Они чем-то вызвали твой гнев, – сказал Макар, обращаясь к фигуре без лица. – Разозлили тебя до такой степени, что ты утратил самообладание».
Что же они сделали?
Что они сказали?
И этот поступок или слово были повторены позже: сначала девушкой на парковке, затем работягой, возвращавшимся домой.
– Слово? – вслух спросил Макар.
Человек, который нанимает другого написать книгу о собственных убийствах, должен иметь специфические отношения со словами. Он не способен исчерпывающе выразить свои мысли, однако ему жизненно важно увидеть книгу напечатанной. Он даже заплатил за рекламную кампанию.
Может ли слово быть спусковым крючком?
Подумав, Илюшин решил, что это тупиковый ход рассуждений. Он ничем не мог ему помочь. Даже если бы все жертвы произносили при убийце «Альдебаран» или «Варфоломей», это ничего не дало бы частному сыщику. Почему Хроникер убивает – вот в чем вопрос.
«Может быть, его подталкивает какой-то стрессовый фактор, не связанный с поведением жертв?»
Ссора с матерью. Увольнение. Скандал на работе. Часто серийные убийцы переживают стресс, прежде чем сорваться на жертве.
Илюшин занес в схему восемь фамилий – приятелей из юношеской компании Олейникова. Оценил масштаб предстоящей работы и содрогнулся. Установить спустя столько лет, где находился каждый из этой компании в дни убийств?.. С этим не справился бы даже целый отдел, не то что один частный сыщик.
– Если я не могу сделать все, что нужно, сделаю хотя бы то, что могу.
«Олейников и Ельчуков», – выписал Илюшин.
И чуть ниже: «Щербатых и журналист».
В списке студенческих приятелей Олейникова, которые вместе с ним бывали у гримерши и знали Полину Грибалеву, внимание Макара привлекла одна фамилия. «Константин Волчок».
– Константин Волчок, Константин Волчок… – пробормотал он. – Не ложися на бочок. Придет серенький Константин… в хорошо пошитом костюме…
Он представил Киану Ривза. Вопреки сказанному, тот был почему-то не в костюме, а в шортах и бейсболке.
Илюшин вздрогнул.
«Слышишь, волчок? Подтверди!» – так обратился Демьян Щербатых к своему визажисту.
Тогда Макар пропустил это мимо ушей. Решил, что это нечто вроде клички.
Но это была фамилия.
Он открыл поисковик, вбил: «Константин Волчок, визажист». Открылось фото в Инстаграме. Это был парень, готовивший Демьяна к съемкам.
Похоже, поездки в Гималаи для медитаций все-таки работали: Волчок никак не выглядел на свои сорок три. Илюшин почитал его Инстаграм и внес поправки в это утверждение. «Медитации – и хороший пластический хирург». Неудивительно, что он не узнал его по плохим фотографиям двадцатилетней давности. Парень изменил форму носа, убрал комки Биша, добавил филер в подбородок и регулярно увеличивал губы. Обо всем этом он сам рассказывал на своей странице.
Илюшин нашел старое интервью Костика, из которого узнал, что с шестнадцати лет тот мечтал быть парикмахером-стилистом. Из маленького городка в Белоруссии он переехал в Минск, затем перебрался в Москву. «Я попал в компанию начинающих актеров, – говорил Волчок журналисту, – и как-то само собой получилось, что решил попробовать себя в профессии гримера».
– Не само собой получилось, а тебя подвигла на это Нина Ельчукова, – сказал Макар. – Готов поспорить!
Вторая встреча с Олейниковым состоялась в театре. Макара проводили в большой темный зал. Освещенная сцена лежала перед ним, яркая, как полумесяц. Он спустился вниз – туда, где над первым рядом кресел высился плечистый силуэт.
– А, привет! – Егор снял очки и громко сказал: – Стефания, Лина, перерыв пятнадцать минут.
Две девушки, молчаливо кружившиеся по сцене без всякой музыки, убежали.
Макар выложил перед Егором два распечатанных снимка. На одной была Света Капишникова. На второй – штукатур Шеломов.
– Тебе известны эти люди?
Егор долго рассматривал фотографии.
– По-моему, нет, – признался он в конце концов. – А должны?
Илюшин устало потер лоб. Он отыскал близких Светланы, и смутно беспокоившее его описание из книги получило объяснение.
«Ей нравилось играть».
Он предположил, что это след. Склонность к театральности могла привести Капишникову в студию Егора. Если Олейников преподавал у Капишниковой…
Правда, в версию Макара не помещался Шеломов. Илюшин не успел встретиться с его родственниками. Но он был уверен, что пятидесятилетний штукатур ни в какие студии не записывался.
Однако Егор не узнал девушку. Версия оказалась несостоятельной.
– У тебя хорошая память на лица? – спросил Макар. – Своих студентов шестилетней, например, давности ты бы запомнил?
– Однозначно! Эти двое у меня не учились, если ты об этом.
Илюшин забрал у него фотографии.
– Егор, почему ты о своем брате не рассказал?
Олейников набычился и покраснел.
– Начнем с того, что он мне не брат!
– У вас разные отцы?
– У нас и матери разные!
Режиссер, похоже, жалел, что вообще заговорил об этом. Илюшин молча ждал.
Егор тяжело вздохнул.
– Черт с тобой, – сказал он после долгого молчания. – Это усыновленный ребенок.
– Лиана взяла мальчика из детдома?
– Если бы! У нее была близкая подруга, я тебе даже говорил о ней…
– Та, которая забыла о твоем существовании после смерти мамы?
– А ты ничего не пропускаешь мимо ушей, да? Она самая. Они познакомились студентками. Мама училась в театральном, подруга заканчивала истфак МГУ… Никакого отношения к актерскому миру эта женщина не имела – может быть, потому мама и доверяла ей больше, чем кому-либо другому из своих знакомых. – Олейников невесело усмехнулся. – Мама вела легкомысленный образ жизни, а подруга – наоборот. Крепкий брак, налаженная жизнь… И вдруг она беременеет от любовника. Я не вдавался в подробности, а потом было уже не у кого спрашивать, так что не знаю, отчего эта дамочка не сделала аборт: не захотела или пропустила сроки. Но она придумала великолепный выход из положения, уж извини за каламбур. Беременность у нее очень долго не была заметна. В мае она уехала от своей семьи, якобы на лечение. Мать присоединилась к ней месяц спустя. Все лето ее подруга носила беременность, в начале сентября родила. И отдала ребенка Лиане.
– В каком году это случилось? – спросил Макар.
– В восемьдесят шестом. Мне было десять. Вот радости-то! Мама уехала на отдых, оставила меня на лето с бабушкой, а вернулась в конце сентября с младенцем.
– Егор, в восемьдесят шестом провернуть такую подмену было невозможно. – Макар постарался, чтобы в голосе не звучал откровенный скептицизм. – Для этого потребовалось бы подкупить весь роддом.
– Ты, пожалуйста, не держи меня за идиота. Заплатить им пришлось одной-единственной тетке. Подруга не поехала ни в какой роддом, а рожала дома под присмотром этой тетки, то ли врачихи, то ли медсестры… Они с матерью вдвоем снимали коттедж где-то на побережье. Неофициально, само собой. В местный роддом мать заявилась только через несколько дней с готовым ребеночком. Понятно, что они здорово рисковали: домашние роды и все такое! Но подруга боялась потерять мужа.
Илюшин поразмыслил.
– Любой врач, осматривавший твою мать, понял бы, что перед ним не свежеродившая женщина.
– Значит, и врачу дали взятку! – раздраженно вскинулся Егор. – В такие детали меня не посвящали. Везение, помноженное на авантюризм, приносит сказочные результаты. Непорочным образом зачатый младенец получил имя Николай и явился в нашу семью. Естественно, нянек и прочее оплачивала подруга. Из денег своего мужа, заметь! Мать открыла правду только мне и бабушке. До девяти лет Колька воспитывался в нашей семье. После, когда мама погибла, его сначала взяла к себе бабушка, потом, кажется, родная мать… Не знаю, не помню.
– Ты не знаешь, кто растил твоего сводного брата? – переспросил Макар.
– Я тебе уже сказал: он мне и не сводный, и не брат! Я всегда чувствовал, что Колька нам чужой. Кукушонок! С той разницей, что меня никто не мог вытеснить из маминого сердца. Он с детства был невыносимым, и ни я, ни мама его не любили. Можешь за него не переживать, он сполна получал заботы от родной матери – его довольно часто отправляли к ней под тем предлогом, что Лиане нужно отдохнуть от младшенького.
– Ты не думал оформить опекунство после смерти матери?
Егор уставился на сыщика округлившимися глазами.
– Ты меня слушал? Мне было девятнадцать! Я был студент! Какой из меня мог получиться опекун девятилетнему мальчишке, которого я на дух не выносил? К тому же я знал, что Колька пойдет вразнос, как только войдет в силу. Так и вышло. В четырнадцать он попал в колонию: они с приятелями ограбили и избили несчастного пьянчужку. Вышел, на некоторое время вроде бы взялся за ум, но потом снова понеслось. И так по кругу. В двадцать он впутался в какую-то совсем дрянную криминальную историю. Не знаю подробностей. Тогда он присел уже надолго. Естественно – рецидивист! Хочешь верь, хочешь нет, но все зачатки будущей криминальной судьбы у него уже в три года были написаны на лице.
– Где он сейчас? В заключении?
– Нет, он вышел.