Лягушачий король

Это подкупает.

Он упоминал, что его воспитывали мама и бабушка. Мать была строгой, бабушка – ее противоположностью во всем. Она потакала мальчику и баловала его. Может быть, Гришина расположенность к Люсе – отзвук раннего сиротства.

За дверью показался Илья, махнул мне коротко рукой.

– Таня, я сгоняю папе за лекарством, – сказал он, когда я вышла. – В магазине что-нибудь нужно?

– Вроде бы нет. А, дети просили мороженое. В местный безлактозного не привозят.

Я стала вспоминать, какую именно марку предпочитает Ева, и услышала оживленный голос свекрови. Кто-то позвонил ей по телефону, едва я вышла.

– …Светик, Витя уже дома. Вчера забрали… Ох, и не говори!..

Илья шагнул к двери.

– …получше, слава богу! Если бы не Илюша, не знаю, что бы я делала, честное слово! На него столько всего свалилось! Он и у Вити в больнице дежурил, и с врачами договаривался, и меня утешал – все на нем! Девчонки тоже молодцы… Но, знаешь, Светик, все-таки главная опора женщины – это сыновья! Наше счастье в наших мальчиках!..

Я вижу лицо своего мужа и не знаю, чего мне хочется больше: то ли дать ему оплеуху, то ли заплакать от жалости. В который раз мне приходит в голову, что из троих детей среднего искалечили сильнее остальных.

Ульяна Степановна продолжает какой-то малозначительный разговор, и выражение неуверенного счастья понемногу тает в глазах Ильи. Но он все еще стоит, непроизвольно выпрямившись.

Мамочкина опора.

Папочкина надежда.

Я не смею сказать ему, что это спектакль, разыгранный специально для него.

Вот так это и работает.

Кнут и пряник. Для каждого из детей – персональный комплект.

Именно поэтому Ульяна на дух меня не переносит: в моем случае ей не удалось подобрать ни пряника, ни кнута. Она не в силах разгадать жену собственного сына. А все, чем ей не удается управлять, вызывает в ней страх и злость.

Старатель – и тот не ищет золотую жилу с такой страстью, с какой Ульяна искала мои болевые точки. Тыкала и наугад, и хорошенько подготовившись. Самое большое ее потрясение случилось, когда она обрушила на меня, как ей казалось, Пизанскую башню.

Медовый голос свекрови до сих пор стоит у меня в ушах.

«Но, Танечка, в гибели твоей бедной мамы есть ведь и твоя вина».

Меня должно было завалить обломками. Вместо этого я выбралась наружу – ни дать ни взять Чудо-женщина, – отряхнула пыль и попросила передать соль.

Ульяна онемела. Будучи человеком, начисто лишенным самообладания, она не распознает его и в других. До конца того знаменательного обеда свекровь не проронила ни слова. Исключительное событие!

С тех пор она стала относиться ко мне с еще большим подозрением.

И, конечно, свекровь никогда не простит мне, что ее муж вынужден был извиняться передо мной. А ведь ситуация яйца выеденного не стоила! Подумаешь – морковный сок.

… Илья уехал, а я отправилась искать детей.

Антоша сидел на коленях у дедушки на скамейке под яблонями и что-то оживленно ему рассказывал – должно быть, опять про богатую внутреннюю жизнь аллигаторов. Евы в саду не было.

– Мам, она в дом убежала! – пискнул Антон.

Я отыскала дочь в маленьком чулане на втором этаже. Дети никогда не забираются в эту комнатушку. Если бы не просачивавшаяся из-под двери полоска электрического света, я не додумалась бы заглянуть туда.

Но Ева сидела там, скрючившись между пылесосом и гладильной доской.

– Милая, что ты делаешь?

Она вздрогнула и резким движением спрятала что-то за спину.

Я уважаю право детей на тайну. Мой муж и его сестры росли в убеждении, что иметь секреты от родителей преступно. Секрет – это без пяти минут ложь, а солгать папочке и мамочке – страшный грех. «Если ты мне врешь, я тебя никогда не прощу», – повторяла Ульяна раз за разом. Вколачивала в них мысль о кощунственности любой попытки утаить что-то от родителей. Нужно ли говорить, что в подростковом возрасте все трое виртуозно лгали, изворачивались и придумывали сложнейшие конструкции по самому пустяковому поводу.

– Оставить тебя одну? – очень серьезно спросила я у Евы.

Мне показалось, в руках у нее блокнот. Может быть, Ева начала вести дневник?

– Да… Нет… Мамочка!

Она вдруг разрыдалась.

– Так-так-так, – сказала я, пробираясь к ней. Мне в спину уперся гофрированный хобот пылесоса. – Иди-ка сюда, улиточка. Что случилось?

Ева уткнулась мне в плечо и долго всхлипывала. Терпеливо ожидая, пока она успокоится, поглаживая ее по голове, я решила, что причина в смерти соседки. Да и болезнь дедушки испугала ее…


– Я не хотела, – наконец, проговорила Ева. – Мам, это как-то само получилось…

– Что получилось?

– Ты не будешь ругаться?

– Пока не знаю, – честно сказала я.

– Пообещай, что не будешь!

– Обещать не стану, но постараюсь.

Моя хитрая детка первым делом пытается выторговать себе безопасность.

Она посопела. Но мои дети знают, что я их не обманываю.

Еще раз шмыгнув носом, Ева вытащила из-за спины то, что прятала от меня.

Это была толстая тетрадь в клеточку. На обложке нарисована корзинка, увитая цветами, из которой высовываются три до сахарности умильных котенка с улыбающимися мордочками. Словно художнику было мало всей этой патоки, он щедро рассыпал вокруг корзинки облачко блесток. Котята сияли и переливались.

Раскрыв тетрадку на первой странице, я увидела аккуратно написанное от руки: «Черемуховый торт». И ниже – рецепт. Сбоку от рецепта кто-то карандашом нарисовал цветущую ветку.

Следующая страница – безе «Павлова». Еще одна: «Дивная баклажановая икра в микроволновке», и в скобках: (рецепт Д. С. из ФБ).

Кто бы ни вел эту тетрадь, это был взрослый.

– Ева, где ты ее взяла?

Дочь опять попыталась зарыдать, но на этот раз я не обратила на ее слезы внимания. Нехорошая догадка созрела во мне.

– Ты была с бабушкой в доме тети Гали…

– Мамочка, я случайно! Я не хотела!

Пока Ульяна приводила в порядок комнаты Ежовой, Ева рыскала везде без малейшего стеснения. В тумбочке она наткнулась на тетрадку.

Эта вещь ее очаровала. Котята! Цветы! Блестки! Корзинка! Ева не могла оторвать глаз от обложки, все гладила ее – такую выпуклую, с приятной шершавостью блесток… Она легко убедила себя, что после смерти хозяйки котяткам нужен новый дом. Сунув тетрадь под футболку, моя дочь вынесла ее и спрятала в своем тайнике.

Теперь котята принадлежали только ей.

– Мама, ты не сердишься? – Ева заглядывала мне в глаза. – Это ведь не кража, если хозяин уже умер!

– Я сержусь, и это кража. Представь, что я умерла бы, а кто-то проник в дом и забрал мои вещи.

– Даже колечко бабушкино забрал бы? – с ужасом спросила Ева, уставившись на мой перстень.

– Его в первую очередь. – Я непроизвольно дотронулась до кольца. – Ведь оно красивое. И понравилось бы этому человеку так же, как тебе – тетрадь. Приедет сестра тети Гали, захочет взять на память о ней какие-то вещи. Может быть, эту тетрадку. Понимаешь? Это – память об ушедших, о тех, кто нам дорог.

Дочь молчала.

– Я хотела вернуть, но боюсь туда идти, – прошептала она наконец.

– Я верну сама. Ты молодец, что рассказала мне. Но больше так не делай. Договорились?

– А если бы у тети Гали не было сестры, мне можно было бы взять ее вещи? – простодушно спросила Ева.

– Нет, и тогда тоже нельзя.

Мы посидели в чуланчике, обсуждая нюансы обращения с чужой собственностью, и выбрались наружу, когда внутри стало уже совсем нечем дышать.

– Поиграй с дедушкой, он будет рад, – сказала я, поцеловав ее во влажный лоб.

Ева с облегчением обняла меня и убежала. К вечеру она позабудет о случившемся. А может быть, и нет: никогда не знаешь, что осядет в памяти твоего ребенка мучительным воспоминанием, а что соскользнет с него, не оставив следа, как вода с утиных перьев.



Ключ от соседского дома я взяла в ключнице, что висит перед дверью. Тетрадь сунула, свернув, в задний карман джинсов. Не хочу, чтобы кто-то заметил, чем я занимаюсь.

Но подстраховаться на случай, если кто-то увидит меня, все-таки стоило.

Мимо очень удачно проходила Кристина.

– Кристин, я загляну ненадолго к соседке. Надо разобрать холодильник.