Лиса в курятнике
Часть 29 из 91 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Того. — Дальше Лизавета ждать не стала, добавила силы да и впечатала заклятьем аккурат в лоб.
Смуглявый и рухнул.
Надо же… на рынке люд покрепче.
— Что здесь… — говоривший запнулся и тише спросил: — происходит?
— Не знаю. — Лизавета вытерла руку о платье. — Подошел… верно, спросить хотел чего-то, а потом вот чувств лишился…
Стрежницкий разглядывал девицу, которая, в свою очередь, разглядывала Стрежницкого, и тот готов был поклясться, что прикидывала она, уложить его подле Михасика или дать шанс. Михасик же лежал тихонечко, спокойненько… вот же…
Произвел впечатление.
— Может, целителя позвать? — Девица вытерла ладошку о несколько измятое платье. — Как думаете?
— Думаю, не стоит.
— Тогда охрану?
Михасик встрече с охраной обрадуется еще меньше, чем свиданию с целителем, который давеча обещал лично Михасика мужской силы лишить, если тот на глаза попадется. И главное, из-за сущего пустяка… подумаешь, девчонка забрюхатела.
Так не насильничал он ее.
Точно не насильничал.
У Михасика на этом пунктик особый имеется… а что они на него сами вешаются, так то исключительно в силу подловатой женской натуры.
— Пусть лежит, стало быть? — Девица тронула Михасикову ногу туфелькой.
— Пол теплый…
— А вы заботливый, как посмотрю… к слову, если я все же охрану позову, не скажут ли они, что вы с ним знакомы?
Это смотря кто в охране попадется. Нет, патрули с дороги Стрежницкий убрал, само собою — ему сюрпризы не нужны, но вот… если она обратится к сторожевому контуру, то… в охране Стрежницкого не больно-то любят.
Его в принципе нигде особо не любят, и на то свои причины имеются.
— Не понимаю, о чем вы, — сухо произнес он. — Мне показалось, я слышу крик о помощи…
Кричали девицы, как правило, душевно, а уж помощь встречали с великой благодарностью. В отличие от некоторых. Как правило, Михасик отделывался парой затрещин, которые после щедро вознаграждались. И потому нехитрой работенки этой он не чурался.
До сегодняшнего дня.
Чем это она его?
Руки чистые… амулет какой? Или сама… да, по профилю магичка, хотя и недоучившаяся. Но с магичками Михасику случалось дело иметь, да и амулетики у него имелись, целая связка.
— Показалось. — Девица отступила от тела.
— В таком случае… вы не будете возражать, если я вас провожу?
— Куда?
— Туда, куда вы направляетесь… коридоры дворца небезопасны…
— Ах, бросьте… — отмахнулась девица. — Могли бы и поинтересней что придумать… а то, право слово, рыночные уловки сюда тащить. И не смотрите… там, правда, двоих-троих нанимают, чтобы уж точно впечатление произвести. А вам денег не хватило?
И голову этак набок склонила.
Смотрит с насмешечкой.
И от насмешечки этой зубы сводит куда сильнее, чем ото всех оскорблений, которые ныне младшенький Боровецкий вылил. С убогого что взять, а девица…
— Мне кажется, у вас нервы разыгрались. Или фантазия.
— У меня? — Она приподняла бровку. — А давайте и вправду охрану вызовем… я заявленьице подам… о нападении и попытке изнасилования.
Вот заявления были ни к чему.
От заявления Михасику отбрехаться будет куда как непросто, тем паче что врагов у него во дворце хватает, в том числе и в охране… особенно в охране… кого-то он там то ли соблазнил, то ли не соблазнил, то ли в жены взять отказался. В общем, затаили на него…
И отыграются.
— Зачем заявление?
— Затем, — девица ладошки о юбку вытерла, — что сегодня он меня подкараулил, а завтра еще кого… и как знать, оставшись безнаказанным, не учинит ли настоящее насилие?
— Не учинит.
— Уверены?
— Всецело, — сквозь зубы процедил Стрежницкий и, бросивши взгляд на Михасика, который явно в себя пришел, но лежал смирнехонько, что доказывало — толика мозгов в лихой этой голове имелась все же, признался: — Вы правы. С моей стороны было… не слишком порядочно использовать… подобные методы.
Извиняться он не умел.
Не сложилось как-то. А девица ишь, стоит, смотрит темными глазищами. И прямо-таки душит взглядом.
— Однако меня оправдывает лишь… врожденная робость.
— Опять лжете, — с обидой произнесла она.
Менталист, что ли?
Нет, в деле указали бы… или… не всегда о подобных способностях заявлять спешат.
— У вас взгляд в сторону идет, — подсказала девица. — И за нос себя трогать начинаете… люди, которые лгут, часто так делают…
— Да?
Стрежницкий спрятал руки за спину и заставил себя смотреть на Михасиковы ботинки. А ведь после сегодняшнего провала надо будет отсылать. Хотя и жаль, пусть шельмец, повеса и на девок его изрядно золота уходит, но… он всю войну рядышком был.
И жизнь спасал не раз.
И…
Хрен ей, рыжей, а не Михасик. Эта нынешняя сегодня есть в разработке, а завтра и забудут, как ее зовут. Михасик же… пусть в Сегенях отсидится месяцок-другой, матушку опять же проведает, заодно и управляющего погоняет, чтоб не забывался.
— Вы мне приглянулись. — Стрежницкий решил говорить кратко, небось тогда на обмане его поймать будет сложнее. — Решил познакомиться. Но… меня здесь не слишком любят.
— Почему?
— Репутация…
Как ни странно, девица кивнула и сказала:
— А я ведь и чем сильнее приложить могла.
Михасик протяжно застонал, она же отступила подальше и с упреком произнесла:
— Вот не надо, оно совершенно безболезненное, и, к слову, приданого за мной не дадут.
Это Стрежницкий знал.
— И лет мне почти двадцать пять. И характер отвратительный. А еще на иждивении две сестры…
Сестры, к слову, значились на содержании у некой Пульхиной, почтенной вдовы.
— …Тоже бесприданницы.
— Тогда вам тем более пригодится состоятельный супруг.
— Супруг? — А вот теперь ее удалось удивить. И это, пожалуй, можно было счесть победой.
— В содержанки вы не пойдете… и не подойдете.
— Почему?
— Староваты. И характер поганый.
Сама ведь призналась, а еще на всякий случай Стрежницкий решил говорить только правду. Ну, насколько это в принципе было возможно.
Он ждал, что девица обидится, а она лишь кивнула:
— Ваша правда… стало быть, для жены это недостатком не является?
— Жену берут для порядка. А содержанка — для удовольствия.
Смуглявый и рухнул.
Надо же… на рынке люд покрепче.
— Что здесь… — говоривший запнулся и тише спросил: — происходит?
— Не знаю. — Лизавета вытерла руку о платье. — Подошел… верно, спросить хотел чего-то, а потом вот чувств лишился…
Стрежницкий разглядывал девицу, которая, в свою очередь, разглядывала Стрежницкого, и тот готов был поклясться, что прикидывала она, уложить его подле Михасика или дать шанс. Михасик же лежал тихонечко, спокойненько… вот же…
Произвел впечатление.
— Может, целителя позвать? — Девица вытерла ладошку о несколько измятое платье. — Как думаете?
— Думаю, не стоит.
— Тогда охрану?
Михасик встрече с охраной обрадуется еще меньше, чем свиданию с целителем, который давеча обещал лично Михасика мужской силы лишить, если тот на глаза попадется. И главное, из-за сущего пустяка… подумаешь, девчонка забрюхатела.
Так не насильничал он ее.
Точно не насильничал.
У Михасика на этом пунктик особый имеется… а что они на него сами вешаются, так то исключительно в силу подловатой женской натуры.
— Пусть лежит, стало быть? — Девица тронула Михасикову ногу туфелькой.
— Пол теплый…
— А вы заботливый, как посмотрю… к слову, если я все же охрану позову, не скажут ли они, что вы с ним знакомы?
Это смотря кто в охране попадется. Нет, патрули с дороги Стрежницкий убрал, само собою — ему сюрпризы не нужны, но вот… если она обратится к сторожевому контуру, то… в охране Стрежницкого не больно-то любят.
Его в принципе нигде особо не любят, и на то свои причины имеются.
— Не понимаю, о чем вы, — сухо произнес он. — Мне показалось, я слышу крик о помощи…
Кричали девицы, как правило, душевно, а уж помощь встречали с великой благодарностью. В отличие от некоторых. Как правило, Михасик отделывался парой затрещин, которые после щедро вознаграждались. И потому нехитрой работенки этой он не чурался.
До сегодняшнего дня.
Чем это она его?
Руки чистые… амулет какой? Или сама… да, по профилю магичка, хотя и недоучившаяся. Но с магичками Михасику случалось дело иметь, да и амулетики у него имелись, целая связка.
— Показалось. — Девица отступила от тела.
— В таком случае… вы не будете возражать, если я вас провожу?
— Куда?
— Туда, куда вы направляетесь… коридоры дворца небезопасны…
— Ах, бросьте… — отмахнулась девица. — Могли бы и поинтересней что придумать… а то, право слово, рыночные уловки сюда тащить. И не смотрите… там, правда, двоих-троих нанимают, чтобы уж точно впечатление произвести. А вам денег не хватило?
И голову этак набок склонила.
Смотрит с насмешечкой.
И от насмешечки этой зубы сводит куда сильнее, чем ото всех оскорблений, которые ныне младшенький Боровецкий вылил. С убогого что взять, а девица…
— Мне кажется, у вас нервы разыгрались. Или фантазия.
— У меня? — Она приподняла бровку. — А давайте и вправду охрану вызовем… я заявленьице подам… о нападении и попытке изнасилования.
Вот заявления были ни к чему.
От заявления Михасику отбрехаться будет куда как непросто, тем паче что врагов у него во дворце хватает, в том числе и в охране… особенно в охране… кого-то он там то ли соблазнил, то ли не соблазнил, то ли в жены взять отказался. В общем, затаили на него…
И отыграются.
— Зачем заявление?
— Затем, — девица ладошки о юбку вытерла, — что сегодня он меня подкараулил, а завтра еще кого… и как знать, оставшись безнаказанным, не учинит ли настоящее насилие?
— Не учинит.
— Уверены?
— Всецело, — сквозь зубы процедил Стрежницкий и, бросивши взгляд на Михасика, который явно в себя пришел, но лежал смирнехонько, что доказывало — толика мозгов в лихой этой голове имелась все же, признался: — Вы правы. С моей стороны было… не слишком порядочно использовать… подобные методы.
Извиняться он не умел.
Не сложилось как-то. А девица ишь, стоит, смотрит темными глазищами. И прямо-таки душит взглядом.
— Однако меня оправдывает лишь… врожденная робость.
— Опять лжете, — с обидой произнесла она.
Менталист, что ли?
Нет, в деле указали бы… или… не всегда о подобных способностях заявлять спешат.
— У вас взгляд в сторону идет, — подсказала девица. — И за нос себя трогать начинаете… люди, которые лгут, часто так делают…
— Да?
Стрежницкий спрятал руки за спину и заставил себя смотреть на Михасиковы ботинки. А ведь после сегодняшнего провала надо будет отсылать. Хотя и жаль, пусть шельмец, повеса и на девок его изрядно золота уходит, но… он всю войну рядышком был.
И жизнь спасал не раз.
И…
Хрен ей, рыжей, а не Михасик. Эта нынешняя сегодня есть в разработке, а завтра и забудут, как ее зовут. Михасик же… пусть в Сегенях отсидится месяцок-другой, матушку опять же проведает, заодно и управляющего погоняет, чтоб не забывался.
— Вы мне приглянулись. — Стрежницкий решил говорить кратко, небось тогда на обмане его поймать будет сложнее. — Решил познакомиться. Но… меня здесь не слишком любят.
— Почему?
— Репутация…
Как ни странно, девица кивнула и сказала:
— А я ведь и чем сильнее приложить могла.
Михасик протяжно застонал, она же отступила подальше и с упреком произнесла:
— Вот не надо, оно совершенно безболезненное, и, к слову, приданого за мной не дадут.
Это Стрежницкий знал.
— И лет мне почти двадцать пять. И характер отвратительный. А еще на иждивении две сестры…
Сестры, к слову, значились на содержании у некой Пульхиной, почтенной вдовы.
— …Тоже бесприданницы.
— Тогда вам тем более пригодится состоятельный супруг.
— Супруг? — А вот теперь ее удалось удивить. И это, пожалуй, можно было счесть победой.
— В содержанки вы не пойдете… и не подойдете.
— Почему?
— Староваты. И характер поганый.
Сама ведь призналась, а еще на всякий случай Стрежницкий решил говорить только правду. Ну, насколько это в принципе было возможно.
Он ждал, что девица обидится, а она лишь кивнула:
— Ваша правда… стало быть, для жены это недостатком не является?
— Жену берут для порядка. А содержанка — для удовольствия.