Липовая жена
Часть 13 из 42 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Дурак ты, Илья, – устало сказала мать.
– Но какие сочинения писал я в десятом классе! – Он прошелся по кухне, с удовольствием грызя яблоко. Бабка засуетилась, поставила на огонь кастрюлю с борщом – собралась кормить внука.
– Дон Кихот занюханный, продымленный, – сказал Илья проникновенно, садясь напротив матери, – у восемнадцати балбесов будет не восемнадцать, а тридцать шесть родителей, и всем им не объяснишь, что такое эта твоя Ис-то-рия! А кстати, кому нужна твоя история? Пока эти гаврики школу закончат, она уже три раза переменится.
– Кто переменится? – взвилась мать. – Ты что несешь, борзописец?! Когда это История менялась?
– Когда угодно… – ласково и дружелюбно ответил сын. – Ладно, маман, не надо бить копытами.
– Ну и дуб ты, Илья! – воскликнула мать.
– Валя! – Бабка всплеснула руками от негодования. – Ну, петухи!
– Ничего, бабаня, голубок ты мой, дуб – это ценная порода древесины, – Илья лениво поднялся, ушел в переднюю и вернулся со свертком.
– Я принес вам три привета. Слышишь, мать? От твоего мужа, моего отца и бабаниного зятя.
– Как он выглядит? – заволновалась бабка. – Худой?
– Как обычно. – Илья развернул сверток. – Вот, принес.
– Ай, Семен, Семен! – Бабаня разулыбалась, прослезилась от удовольствия. – Красивый свитер, дорогой, а? Надень, Илюша, – не мал?
Мать закурила, сунула зачем-то коробок спичек в карман халата и вышла из кухни.
– Балует, – громко сказала она в комнате вроде бы самой себе.
Бабка топталась вокруг здоровенного внука, оглаживая новую вещь на нем, красивую, дорогую, отец подарил:
– Раздался, раздался…
– Раздался… – сказала мать в комнате, – скоро вышибет дно и выйдет вон.
– Илюша. – Бабка понизила голос, чтоб дочь не слышала. – А сам-то он, Семен, как?
– Ну, я же сказал, баб, нормально!
– Мосты он сделал себе? Собирался…
– Бабань, знаешь, я уже лет с пятнадцати никому в рот не заглядываю.
– Напрасно, – ехидно вставила мать, – может, ума бы у кого набрался.
Илья подошел к ней, обнял прямые худые плечи.
– Мать, – нежно протянул он, – давай наконец дружить. Махни ты на меня чем-нибудь, допускай все до…
– …до лифчика, знаю, – перебила мать и вздохнула: – Удивительно, как мы воспитали такую свинью.
Cтирали вдвоем молча и споро. Илья выжимал белье – в машине отжим уже лет семь не работал – и развешивал его на балконе.
– Сегодня, глядишь, без приключений обойдется, – обронила ненароком бабаня и сглазила. Минут через пять грохот оборвался, стало слышно стрекотанье маленького будильника в столовой, и на лестничной клетке всплеснулись голоса соседских мальчишек.
– Заткнулась, проклятая! – Бабаня в сердцах махнула мокрой, в мыльной пене рукой. – Давай, Илюша!
Илья вытер руки не стиранной еще материнской юбкой и полез в мотор.
– Когда это кончится, – забубнил он, – ее на свалку пора, эту старую идиотку. Если даже человек выживает под старость из ума…
– Почему ты кивнул в мою сторону? – насторожилась бабаня.
– «Ура»… Она скоро салютовать начнет. Ее бы на парад…
– Не болтай! – откликнулась из комнаты мать.
Илья усмехнулся, подмигнул бабке и продолжал уже громче:
– Кроме всего, в машине есть нечто крамольное. Что такое «ура» без восклицательного знака? Это едкая ирония.
Бабка сердито ущипнула внука за руку, мол, не заводись, не связывайся. В дверях ванной показалась мать.
– Кстати, – спокойно сказала она, – что за новая дребедень на твоем захламленном горизонте? В редакции. С писклявым голосом.
Илья неторопливо выжал бабкину кофту, сказал с грузинским акцентом:
– Зачем человека обижаешь, дарагой? Практиканточка это, студенточка, Леночка. Невинное дитя… А ты на него такие – вах! – слова говоришь!
– Ну, дожил, – горько сказала мать. – И невинное дитя с тобой на «ты».
– Валя, а что по телевизору? – поспешно заинтересовалась бабка.
– Ладно, мать, я буду надувать щеки. – Илья миролюбиво стряхнул пепел с рукава материнского халата. – Как отец русской демократии…
Вечером позвонил Егор. Илья лежал на тахте и смотрел по телевизору «Очевидное-невероятное». Егора, университетского друга Ильи, недавно назначили завотделом культуры в большой республиканской газете, и он настойчиво уговаривал друга перейти к нему.
– Илья, – пропыхтел Егор (с недавнего времени он завел трубку), – ну, как она?
– А, эта баба мне порядком надоела.
– Какая баба? – спросила из кухни бабаня.
– Жизнь, бабаня, жизнь, – отозвался внук. – Яблочко кинь.
– Что нового?
– Могу посоветовать, что делать, чтоб хлеб не черствел.
– Вот и я о том же, – оживился Егор. – Слушай, от нас Еремеев ушел. Пойдешь на его место? У нас хорошие ребята подобрались, такие дела можно завернуть.
– Ты все горишь… молодец, Гошка! А я уже лет пять только анекдоты травлю.
– Я смотрю, тебе уютно овощи солить.
– Да, мне нравится лудить и паять кастрюли. Я приношу прямую пользу домашним хозяйкам.
– Ты непробиваем! В последний раз: пойдешь вместо Еремеева?
– Нет, Гошка.
– Ну почему?! Сколько ты, в конце концов, на своих соленых огурцах имеешь?
– Чудак ты… При чем тут имеешь – не имеешь. Мне хватает. И потом, сколько у вас положат? На десятку больше? А ты знаешь, что язва желудка, между прочим, на нервной почве заводится?
– У тебя заведется! – буркнула мать, не поднимая головы от тетрадки.
– Играйте, мальчики, в серьезную журналистику. Я ж вам не мешаю.
– Хозяин – барин. – По голосу чувствовалось, что Егор искренне огорчился. – Что-то я хотел тебе сказать… забыл… У Матвея зуб прорезался.
– Вот это дело!
– Что-то все-таки я хотел тебе… Да! Слушай, знаешь, кого я встретил?
– Ну?
– Угадай!
– Ну!
– Не поверишь – Наташу!
– Какую Наташу?
– Здравствуйте! – в сердцах воскликнул Егор. – Ты в своем репертуаре.
– А, ну-ну… – хмыкнул Илья.
– Видел, высотный дом на углу Кировской и Новомосковской строился для научных работников? Его сдали досрочно, мы материал о бригаде делали. Так вот, Наташа там квартиру получила. В подъезде столкнулись.
– Планировка удачная?
– Ты бы хоть спросил: как она!
– Ну, как она?
– Но какие сочинения писал я в десятом классе! – Он прошелся по кухне, с удовольствием грызя яблоко. Бабка засуетилась, поставила на огонь кастрюлю с борщом – собралась кормить внука.
– Дон Кихот занюханный, продымленный, – сказал Илья проникновенно, садясь напротив матери, – у восемнадцати балбесов будет не восемнадцать, а тридцать шесть родителей, и всем им не объяснишь, что такое эта твоя Ис-то-рия! А кстати, кому нужна твоя история? Пока эти гаврики школу закончат, она уже три раза переменится.
– Кто переменится? – взвилась мать. – Ты что несешь, борзописец?! Когда это История менялась?
– Когда угодно… – ласково и дружелюбно ответил сын. – Ладно, маман, не надо бить копытами.
– Ну и дуб ты, Илья! – воскликнула мать.
– Валя! – Бабка всплеснула руками от негодования. – Ну, петухи!
– Ничего, бабаня, голубок ты мой, дуб – это ценная порода древесины, – Илья лениво поднялся, ушел в переднюю и вернулся со свертком.
– Я принес вам три привета. Слышишь, мать? От твоего мужа, моего отца и бабаниного зятя.
– Как он выглядит? – заволновалась бабка. – Худой?
– Как обычно. – Илья развернул сверток. – Вот, принес.
– Ай, Семен, Семен! – Бабаня разулыбалась, прослезилась от удовольствия. – Красивый свитер, дорогой, а? Надень, Илюша, – не мал?
Мать закурила, сунула зачем-то коробок спичек в карман халата и вышла из кухни.
– Балует, – громко сказала она в комнате вроде бы самой себе.
Бабка топталась вокруг здоровенного внука, оглаживая новую вещь на нем, красивую, дорогую, отец подарил:
– Раздался, раздался…
– Раздался… – сказала мать в комнате, – скоро вышибет дно и выйдет вон.
– Илюша. – Бабка понизила голос, чтоб дочь не слышала. – А сам-то он, Семен, как?
– Ну, я же сказал, баб, нормально!
– Мосты он сделал себе? Собирался…
– Бабань, знаешь, я уже лет с пятнадцати никому в рот не заглядываю.
– Напрасно, – ехидно вставила мать, – может, ума бы у кого набрался.
Илья подошел к ней, обнял прямые худые плечи.
– Мать, – нежно протянул он, – давай наконец дружить. Махни ты на меня чем-нибудь, допускай все до…
– …до лифчика, знаю, – перебила мать и вздохнула: – Удивительно, как мы воспитали такую свинью.
Cтирали вдвоем молча и споро. Илья выжимал белье – в машине отжим уже лет семь не работал – и развешивал его на балконе.
– Сегодня, глядишь, без приключений обойдется, – обронила ненароком бабаня и сглазила. Минут через пять грохот оборвался, стало слышно стрекотанье маленького будильника в столовой, и на лестничной клетке всплеснулись голоса соседских мальчишек.
– Заткнулась, проклятая! – Бабаня в сердцах махнула мокрой, в мыльной пене рукой. – Давай, Илюша!
Илья вытер руки не стиранной еще материнской юбкой и полез в мотор.
– Когда это кончится, – забубнил он, – ее на свалку пора, эту старую идиотку. Если даже человек выживает под старость из ума…
– Почему ты кивнул в мою сторону? – насторожилась бабаня.
– «Ура»… Она скоро салютовать начнет. Ее бы на парад…
– Не болтай! – откликнулась из комнаты мать.
Илья усмехнулся, подмигнул бабке и продолжал уже громче:
– Кроме всего, в машине есть нечто крамольное. Что такое «ура» без восклицательного знака? Это едкая ирония.
Бабка сердито ущипнула внука за руку, мол, не заводись, не связывайся. В дверях ванной показалась мать.
– Кстати, – спокойно сказала она, – что за новая дребедень на твоем захламленном горизонте? В редакции. С писклявым голосом.
Илья неторопливо выжал бабкину кофту, сказал с грузинским акцентом:
– Зачем человека обижаешь, дарагой? Практиканточка это, студенточка, Леночка. Невинное дитя… А ты на него такие – вах! – слова говоришь!
– Ну, дожил, – горько сказала мать. – И невинное дитя с тобой на «ты».
– Валя, а что по телевизору? – поспешно заинтересовалась бабка.
– Ладно, мать, я буду надувать щеки. – Илья миролюбиво стряхнул пепел с рукава материнского халата. – Как отец русской демократии…
Вечером позвонил Егор. Илья лежал на тахте и смотрел по телевизору «Очевидное-невероятное». Егора, университетского друга Ильи, недавно назначили завотделом культуры в большой республиканской газете, и он настойчиво уговаривал друга перейти к нему.
– Илья, – пропыхтел Егор (с недавнего времени он завел трубку), – ну, как она?
– А, эта баба мне порядком надоела.
– Какая баба? – спросила из кухни бабаня.
– Жизнь, бабаня, жизнь, – отозвался внук. – Яблочко кинь.
– Что нового?
– Могу посоветовать, что делать, чтоб хлеб не черствел.
– Вот и я о том же, – оживился Егор. – Слушай, от нас Еремеев ушел. Пойдешь на его место? У нас хорошие ребята подобрались, такие дела можно завернуть.
– Ты все горишь… молодец, Гошка! А я уже лет пять только анекдоты травлю.
– Я смотрю, тебе уютно овощи солить.
– Да, мне нравится лудить и паять кастрюли. Я приношу прямую пользу домашним хозяйкам.
– Ты непробиваем! В последний раз: пойдешь вместо Еремеева?
– Нет, Гошка.
– Ну почему?! Сколько ты, в конце концов, на своих соленых огурцах имеешь?
– Чудак ты… При чем тут имеешь – не имеешь. Мне хватает. И потом, сколько у вас положат? На десятку больше? А ты знаешь, что язва желудка, между прочим, на нервной почве заводится?
– У тебя заведется! – буркнула мать, не поднимая головы от тетрадки.
– Играйте, мальчики, в серьезную журналистику. Я ж вам не мешаю.
– Хозяин – барин. – По голосу чувствовалось, что Егор искренне огорчился. – Что-то я хотел тебе сказать… забыл… У Матвея зуб прорезался.
– Вот это дело!
– Что-то все-таки я хотел тебе… Да! Слушай, знаешь, кого я встретил?
– Ну?
– Угадай!
– Ну!
– Не поверишь – Наташу!
– Какую Наташу?
– Здравствуйте! – в сердцах воскликнул Егор. – Ты в своем репертуаре.
– А, ну-ну… – хмыкнул Илья.
– Видел, высотный дом на углу Кировской и Новомосковской строился для научных работников? Его сдали досрочно, мы материал о бригаде делали. Так вот, Наташа там квартиру получила. В подъезде столкнулись.
– Планировка удачная?
– Ты бы хоть спросил: как она!
– Ну, как она?