«Линия Сталина». «Колыбель» Победы

– Ага, вы правы. – Гловацкий пристально посмотрел на командира 1‐го мехкорпуса Лелюшенко – на данную рекогносцировку отправился сам лично, чтобы на месте определить место прорыва немецкой обороны танками. – А потому и начали переброску главных сил 4‐й панцергруппы на эстонское направление и, конечно, к Пушкинским Горам, благо этот маршрут немцам уже хорошо известен – хаживали не раз. И даже командира 56‐го корпуса Манштейна там потеряли.

От шутки генералы дружно хмыкнули. Гловацкий отметил, что настрой хороший. Рядом стоял с сияющим лицом командир 23‐й танковой бригады Горленко, которому час назад Ватутин негромко прочитал долгожданный приказ о присвоении тому звания генерал-майора. Вообще-то представление маршала Ворошилова на производство давно прошло одним списком, но самого Горленко по странным причудам бюрократии в приказе не оказалось, хотя фамилия его была там прописана повыше Черняховского. Николая Федоровича такой «пробел» отличившегося комбрига 23‐й танковой сильно удивил, и командующий фронтом обратился напрямую к маршалу. Климент Ефремович сам пребывал в недоумении – «пронесли» кадровики, оставили и без звания, и без ордена Красного Знамени. Потребовалась неделя переписки, и, наконец, справедливость восторжествовала.

– Посему солдатики вермахта копают землицу без огонька, зело уныло, сообразно отданному приказу. Зачем впахивать папой Карло, если панцеры вскоре обойдут этих упрямых русских, Псков с Островом упадут в руки, как спелая груша с дерева. И второе – противник, то есть наши красноармейцы, днем и ночью усердно копает сам, продолжает всячески укреплять позиции. Все в лучших видах прошлой войны, когда инфантерия неделями обращалась в трудолюбивых землекопов. Такой враг, по их рассуждениям, сам атаковать не будет, ибо дрожит от одной мысли о победоносном наступлении вермахта. Вот и все тяжкие стенания души и разума у наших заклятых оппонентов. Недооценивать супостата никогда нельзя, но и не стоит сильно переоценивать знаменитый немецкий орднунг!

– Хм… Николай Михайлович, а вы настолько уверены, что германцы тут за три дня не вкопаются в землю аки кроты и не преподнесут нам позже неприятностей?

– Не уверен, Николай Федорович. А посему ведем войну, как обычно, – терзать немцев ежечасно, и копать, копать, всем копать! Лишних траншей не бывает, особенно здесь, в Островском УРе. Дивизии свежие, пусть терзают немцев эти дни как голодный краюху хлеба. Да, потери будут, но так быстрее втянутся в ритм войны, понюхают пороха. И не дадут немцам закрепиться. Это для нас сейчас главное! Атаковать легонько по ночам, пусть привыкнут. И в разное время – с полуночи. Легонько пусть давят, без особого упорства! Коротенький огневой налет средствами дивизий при поддержке корпусного артполка, и разведка боем. Нужно выявить все огневые точки – а потому есть смысл тут остаться танкистам, им ведь атаковать на этом участке, раз он нами выбран. Так ведь, Дмитрий Данилович?! Вы точно решили здесь? А вы, Тимофей Семенович, согласны?

– Да, Николай Михайлович, здесь самая лучшая исходная позиция для наступления! Атаковать надо именно тут! Наше общее с генералом Горленко мнение. Так что выбор сделан!

– Вот и хорошо, тогда все правильно, – негромко произнес Гловацкий и встал с чурбака. Выразительно посмотрел на Ватутина, подмигнул. Николай Федорович усмехнулся краешками губ. И, оправив на себе обычную полевую гимнастерку, тихо заговорил:

– Ну что ж, товарищи, тогда есть смысл перебраться с НП дивизии на командный пункт укрепрайона, нам следует обсудить детали будущей здесь операции, поработать с картами. Дней у нас мало, не будем терять лишнего часа. Так что, давайте покинем этот блиндаж…

– Дмитрий Данилович, командование Северо-Западным направлением по разрешению Генштаба приняло решение объединить все наши подвижные соединения в конно-механизированную группу. Под вашим командованием. – Ватутин пристально посмотрел на Лелюшенко. Тот машинально подтянулся, четко ответил:

– Есть принять командование над конно-механизированной группой. Товарищ командующий, а кто от меня примет 1‐й мехкорпус?

– Утвердили генерала Горленко! Он ваш старый сослуживец, вы ему дали хорошую аттестацию! Согласны с назначением Тимофея Семеновича на вашу должность?

– Так точно, товарищ командующий! Согласен! Считаю, что полностью справится с корпусом, тем более дивизией командовал! Смогу в любое время помочь, если в том будет необходимость!

– Все это правильно, Дмитрий Данилович, так нужно воевать. – Ватутин повернулся к напряженно застывшему бывшему командиру 23‐й танковой бригады. – Генерал Горленко! Принять под командование 1‐й мехкорпус! И готовить на врага наступление согласно плану! Вам понятна задача?

– Так точно, товарищ командующий!

– 23‐ю танковую бригаду примет полковник Кармаганов. В штаб КМГ назначены управления расформированных 10‐го и 12‐го механизированных корпусов. Штаб последнего станет управлением кавалерийской группы под командованием генерал-майора Фоменко. Решили перевести его обратно в конницу с 84‐й стрелковой дивизии. Под его началом будут пока две дивизии – 25‐я и 54‐я кавалерийские «нового формирования», с ослабленным штатом в три полка. Придадим еще танки и стрелковый батальон. А также дивизионы – 120‐миллиметровых минометов и артиллерийско-противотанковый. Кроме того, в ваше оперативное подчинение будет передан 16‐й стрелковый корпус в составе 70‐й, 237‐й и 2‐й ЛНО стрелковых бригад. Он прикроет один из флангов после прорыва вражеского фронта. Все другие приказы отдаст вам командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий.

– Смотрите, товарищи танкисты, что получается. Ваш корпус, Тимофей Семенович, входит в прорыв с юга, от Острова, в составе южной группы 11‐й армии. В первом эшелоне здесь пойдут 70‐я и 235‐я стрелковые дивизии при поддержке 23‐й танковой бригады и 2‐го тяжелого танкового полка. Фронт прорыва семь километров. Поддержку тут обеспечат два корпусных артполка и авиация. Во втором эшелоне пойдет ваш 1‐й мехкорпус и 128‐я стрелковая дивизия. 33‐я стрелковая дивизия обеспечивает оборону укрепрайона за все время проведения наступления. Силы противника – 21‐я пехотная дивизия из германского 1‐го армейского корпуса. Бить так наотмашь, думаю, с таким превосходством вы сломите ее сопротивление!

Гловацкий прошел карандашом по нарисованной на карте красной стреле, что уходила на северо-восток, к границам Латвии. Затем повернулся к Лелюшенко и негромко заговорил:

– Псковский участок прорыва 12 киллометров, занимает позиции 290‐я пехотная дивизия из 56‐го моторизованного корпуса. Судя по всему, ее передали в подчинение 38‐го армейского корпуса. Или 1‐го АК, не суть важно. Прорыв фронта начнет северная группа 11‐й армии, наш первый эшелон в составе 90‐й, 111‐й и 118‐й дивизий при поддержке 28‐й танковой бригады и 1‐го полка КВ. Во втором эшелоне КМГ с 16‐м стрелковым корпусом и 237‐й дивизией. Артподготовку проведут три корпусных артполка, полк 203‐миллиметровых гаубиц и две батареи транспортеров ТМ‐180, вся наличная авиация. Постараемся ввести в «чистый прорыв» танки и кавалерию вашей группы, Дмитрий Данилович. Тогда вот здесь мехкорпуса КМГ должны обязательно встретиться ближе к вечеру, хотя хотелось бы пораньше!

Ватутин как завороженный посмотрел на красные стрелы, сходящиеся у латвийского городка Лиепно. Он их сам нанес на карту, когда они вместе планировали эту операцию, но только теперь ощутил значение – фактически окружались в захваченном Локновском УРе сразу две немецкие дивизии 1‐го АК противника, а третья отбрасывалась от Острова на юго-запад. Еще одна дивизия могла быть уничтожена полностью ударной группой 11‐й армии по воле собственного начальства, напрасно растянувшего ее на протяженном фронте ПсУРа. В эту минуту Ватутин яростно хотел только одного – чтобы его желание обрело реальность – такая победа была отчаянно нужна!

– Окружение и последующая ликвидация главных сил 1‐го АК врага – первый этап операции. Второй этап заключается в рывке КМГ на Валгу. Цель – выйти к Вильянди в тыл 41‐му моторизованному корпусу, что переброшен туда германским командованием для прорыва к Финскому заливу. Я думаю, немцы, как только осознают всю угрозу собственным тылам, от наступления откажутся. И повернут вам навстречу свой 56‐й моторизованный корпус. В нем три, может, четыре дивизии, Дмитрий Данилович.

В кабинете наступила тишина – танкисты переглянулись между собой, потом уставились на карту, где Гловацкий быстро нарисовал синюю стрелку, что отображала встречный контрудар главных сил 4‐й танковой группы врага – не суливший ничего доброго для всей КМГ.

– Тогда вам уже придется драться и пятиться, но дать нам необходимое время как для уничтожения окруженной группировки, так и для проведения еще одной операции с окружением и последующим полным истреблением германской пехотной дивизии южнее Тарту. Она будет атакована с юга 188‐й стрелковой дивизией, с востока ударом 10‐й стрелковой бригады с высадкой десанта в составе двух батальонов морской пехоты. А вот с севера начнет наступление 11‐й стрелковый корпус генерала Шумилова, переправившись через Эмбах своими двумя дивизиями – 48‐й и 125‐й. Вполне достаточно сил для столь масштабного замысла.

Гловацкий остановился, закурил папиросу – взгляд был направлен на карту. В голове крутилась фраза из училища – «гладко было на бумаге, но забыли про овраги, а по ним ходить».

– Наши резервы для наращивания наступления весьма скудны по силе. Возможно, перебросим сюда весь 41‐й стрелковый корпус генерал-майора Мизицкого. Пока имеем только 163‐ю и 185-ю стрелковые дивизии, добавим к ним 90‐ю стрелковую бригаду, куда вошли гарнизонные части Пскова. Но они будут в резерве до самого крайнего на то случая. Как и те бригады ЛНО, что перебросят из Ленинграда. Надеюсь, что будут достаточно боеспособны хотя бы в обороне.

– Николай Михайлович, а какие резервы есть у немцев? Ведь они сразу попытаются деблокировать свои окруженные группировки!

– С юга от Пушкинских Гор могут подойти 8‐я танковая дивизия и одна эсэсовская «Мертвая голова». Кроме того, пехотная дивизия с южного фаса Островского УРа. Возможно, еще одна дивизия из резерва группы армий. С запада только одна охранная 207‐я дивизия, она намного слабее пехотной и против нее будет вся КМГ. Это все, что немцы могут ввести в бой сразу же и попытаться деблокировать свою окруженную группировку. Но потом введут в сражение 41‐й моторизованный корпус.

– А наши возможности?

– В южном направлении сможем задействовать 70‐ю и 237‐ю дивизии с 23‐й танковой бригадой. В Островском УРе 33‐я стрелковая дивизия ЛНО. И главное – бронемоторизованные соединения противника будут выходить по одному из болотистой местности – на их пути мы развернем 14‐ю бригаду ПТО. Из резерва фронта перебросим 22‐й стрелковый корпус и, возможно, еще 24‐ю танковую бригаду полковника Родина.

– У нас есть чем их встретить, – негромко произнес Ватутин, – как и 41‐й корпус Рейнгардта, как только он повернет на юго-восток навстречу КМГ. Вас, Дмитрий Данилович, мы сможем усилить 185‐й стрелковой дивизией и 10‐й противотанковой бригадой – она фактически заново сформирована из зенитных дивизионов. Возможно, еще 163‐й дивизией. Но это наш последний резерв, если не считать Новгородскую армейскую группу. Ее 4‐м дивизиям требуется как минимум еще неделя для пополнения и перевооружения, и это, подчеркиваю, если 16‐я германская армия не начнет наступления.

– Ликвидация окруженной под Тарту дивизии не затянется, получите от нас сразу же четыре стрелковые дивизии и бригаду, – тихо произнес генерал Гловацкий. – Кроме того, в случае разворота 41‐го корпуса обратно, наша 8‐я армия генерала Собенникова сама немедленно начнет наступление в южном направлении. Цель – двумя ударами вытеснить немецкие войска из южной части Эстонии и после этого закрепиться на достигнутых рубежах.

– Резервов может просто не хватить для парирования всех действий деблокирующих групп…

– Хватит, особенно если сопротивление окруженных группировок врага будет сломлено в самые ближайшие три-четыре дня. Учитывайте – кольцо будут держать девять дивизий и бригад против двух, и пять атакуют одну. У нас есть большие шансы как можно быстрее уничтожить окруженных при помощи артиллерии и развернуть полтора десятка дивизий и бригад против немцев. Недопустимо возиться столь долгое время, как неделя – такое просто не позволят. А потому продумаем план операции еще раз завтра и пригласим командиров всех наших объединений, участвующих в будущем наступлении. Островской южной группой будет командовать генерал-лейтенант Морозов, от Пскова северной ударной группой я, как командующий 11‐й армией. У нас впервые появился шанс взять противника в крепкие клещи! Потому упускать его категорически нельзя, мы можем полностью изменить обстановку на нашем направлении и перехватить инициативу. Вырвать ее из рук врага и нанести чувствительные потери. Обескровить подвижные дивизии, выбить у немцев танки. Заставить противника в конечном итоге прекратить любые наступательные операции. Как в Эстонии и Латвии, так и на Псковщине! И пусть крепко засядут в оборону…



Бывший командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн

близ реки Великой

– Я устал, мой друг, все же в нашем возрасте такие прогулки по лесам и болотам несколько утомительны. Не находите?

Манштейн устало привалился на мягкий мох, отломал еловую веточку и стал помахивать перед лицом, отгоняя кровожадных комаров, для которых и жаркий летний день был не поводом отказываться от писка. Генерал даже усмехнулся, вспомнив, что творилось в болоте, в которое они попали три дня назад, хотя Федор клялся, что его не должно было быть.


– Вы правы, Эрих. Лет двадцать назад я бы и не заметил усталости. Но, как говорят русские, укатали сивку крутые горки. И хотя я помоложе вас, но пятьдесят три года чувствую, как будто все семьдесят!

Манштейн только кивнул в ответ, прикрыв глаза. За эти десять дней он открыл для себя истину множества русских поговорок и пословиц – и теперь не считал этот народ варварами. Вернее, азиатчина из них так и перла, было ведь татаро-монгольское иго, но чувствовалось и здоровое германское начало – особенно в этих народных мыслях. Все правильно – лиха беда начало, тут воистину не знаешь где найдешь, а где потеряешь. И он опять стал думать о своем нечаянном спасителе.

В тот день, когда генерал чудом сбежал с тюремного поезда, из вагона с решетками, который русские называют почему-то по фамилии бывшего премьер-министра, убитого террористом перед началом прошлой «Великой войны» – «столыпинским», его спас… немец! Да-да, русский германец, хотя такое вот словосочетание вроде бы не совсем уместно для пропагандистов доктора Геббельса в рейхе. Но все дело в том, что Федор фон Лемке – самый настоящий ливонский немец, чьи предки, охваченные религиозным экстазом, пришли крестить язычников ливов и эстов, как писали в старину – огнем и мечом. Они не служили «Братству святой Марии» – Тевтонскому ордену, так как предпочли продолжать свой славный род, а просто присягнули рижскому епископу. Служили польскому королю и шведскому, а когда при царе Петре сюда пришли русские, присягнули и российскому императору. Опять же – честно служили монархам, храбро воевали за царей.

В прошлой войне 1914—1918 годов в здешних местах друг против друга им пришлось противостоять не раз – за костром ночью они перебирали бои, в которых приходилось участвовать – Дубисса, Ковно, Вильно, Двинск и Рига – на них словно пахнуло давно подзабытой молодостью. Что скажешь – здесь Эрих получил свой первый Железный крест, а фон Лемке его русский аналог – орден Георгия на колодке и золотое наградное оружие «за храбрость». Оба стали капитанами, и впереди, как казалось, вся жизнь. Но надежды рухнули в одночасье – Россия забилась в революционных судорогах, а предательство и коварно брошенная в войну вся промышленная мощь Америки погубили ту старую и добрую Германию.

Манштейн с содроганием вспоминал те годы – ему повезло остаться в рейхсвере, хотя многие тысячи заслуженных офицеров выбрасывали с армии на улицу без нищенских пенсий. Страна была ограблена Антантой до нитки, ее разоружили, оккупировали Саар и Рур, отдали Позен и часть Померании полякам, отобрали все колонии и наложили чудовищную контрибуцию в 135 миллиардов золотых марок – по две тысячи на каждого немца, от дряхлого старика до младенца. Но сейчас он понимал, что немцы еще легко отделались тогда, потому что в России творился самый настоящий ужас.

Русские азиаты, многие миллионы варваров, принялись с небывалым остервенением резать, жечь и вешать русских европейцев, невзирая на их национальности, руководствуясь только животной ненавистью. Офицерство, то самое, которому погоны прибивали гвоздями к плечам их же вчерашние солдаты, взяло в руки оружие, чтобы утихомирить взбесившихся хамов. Большевизм – страшная и заразная болезнь, хуже чумы, страшнее холеры!

Лемке потерял всех родных – сестер изнасиловали и утопили в пруду, мать повесили на воротах усадьбы, а старого отца прибили гвоздями к стене. И так было повсеместно – нелюди словно соревновались в жестокости, сами придумывая изуверские виды казни для тех, кого считали «буржуями». Все в точности как во Франции во времена Якобинской диктатуры, которую Эрих с вниманием изучал на уроках, вот только в России процесс оказался затянут во времени и более ужасным по жертвам.

Гражданская война затянулась на три кровавых года – слишком много оказалось русских, не принявших большевизма. Лемке служил в Белой армии генерала Корнилова с первых дней, прошел с ней «Ледяной поход» по степи, замерзая от морозов. Командовал батальоном в знаменитой Дроздовской дивизии, своего рода «гвардейской», или «цветной», как ее называли, стал подполковником. В одном из боев в северной Таврии, уже в войсках генерала Врангеля, был ранен в августе 1920 года и без сознания остался лежать на поле боя. Так бы там и прикололи штыками коммунисты, но ему невероятно повезло – бредил на родном языке, проезжавшие мимо немецкие колонисты, что поселились там еще во времена «потемкинских деревень», подобрали своего соотечественника. И выходили, хотя провел у них дома больше года, а это потребовало немало еды и лекарств.

Лемке отплатил им сторицей – отдал бриллиантовую диадему матери и поклялся мстить победившим большевикам как можно дольше. И стал самым натуральным бандитом, или, как их русские называют, «налетчиком». Причем удачливым – поймали его всего два раза, осудив на десять лет тюрьмы. Вот парадокс – если бы судьи знали, что перед ними белогвардейский офицер, то сразу бы расстреляли, а так «социально близкий» элемент, не монархист, самый обычный разбойник – а таких почему-то в Совдепии не казнили, всех отправляли на непонятное «перевоспитание трудом». Довелось «дроздовцу» копать тот самый Беломорканал, что на пачке папирос начерчен…

Эрих вздохнул – курить хотелось немилосердно, махорку сдымили еще вчера, высыпав из кисета последнюю понюшку. Но тут он сам виноват – надо быть внимательней в этих чертовых русских болотах. Сам Лемке изъездил и исходил эти места вдоль и поперек с юности – тут была родительская усадьба у него, от Новгорода до Опочки и Пскова не раз добирался. И болота знал, по кочкам хищным зверем ступал. А вот Эрих оступался не раз, с вещмешком за плечами, что походил на нищенскую котомку с картин русских художников, ухнул прямо в самую глубь. Федор вытащил – но богатство в виде дюжины пачек махорки испортилось бесповоротно. Вот жизнь – продукты есть, а вот курить ничего. Спасительный махорочный дым от гнуса самая необходимая вещь в здешних краях – не любят комары этот едкий запах.

На второй день пути Лемке удалось «подломить» сельскую лавку, что была заперта и охранялась дряхлым дедом с ружьем. Смешно – у старика оказался всего один патрон, и тот дал осечку. Крепко связав сторожа, Лемке принялся набивать две котомки всем съестным, что лежало на полках – а там практически ничего и не было. Так себе – махорка, дешевые конфеты в виде подушечек с повидлом внутри, пара пакетов сахара, чай в кубических пачках, растительное масло. Хлеба в лавке не было совсем – зато пол-ящика печенья под странным названием «Юбилейное». Манштейн стоял на «стреме» – такие слова русского воровского лексикона генерал освоил быстро. Подполковник занимался банальным грабежом, подведя, правда, под него идеологическую базу типа главного девиза большевицкой революции – «грабь награбленное». Эрих его хорошо понимал – если бы у него самого отняли родовое гнездо и изничтожили родных и близких, он бы убивал большевиков голыми руками, а такой грабеж бы рассматривал вполне справедливым делом…

– Нам недалеко осталось, герр генерал, – неожиданно произнес Лемке. – Тут лесничий живет, настоящий партиец, заслуженный коммунист, инвалид войны с белой сволочью!

В голосе подполковника прозвучал такой ядовитый и нескрываемый сарказм, что Манштейн сразу насторожился – таким тоном обычно говорят об совершенно ином. И не ошибся в предположениях – Лемке заговорил с обычной для него сухостью:

– Бывший дроздовец, как я, его до войны знал – с училища. В 1919 году пропал после боя. Я однажды с гопотой на лесничестве оказался, они хабар пришли скидывать. А тут смотрю на хозяина – мать моя, это же Русецкий. Он меня тоже узнал, однако вида не показал. А вечером мы поговорили тет-а-тет. Поручик тот еще умелец в контрразведке был. Пленного в «расход» вывел, обычное дело, господин генерал. Большевики тогда нас прямиком «в штаб генерала Духонина» отправляли, а мы их на «распыл». Документы сохранил, информацию запомнил. А как стал калекой, то перебрался в Совдепию – он ведь хорошо понимал, что в Европе не выживет. А тут все же родная земля, да и новая биография у него как раз подходящая. Вот и нашли ему работу, он ведь был «бойцом» Красной армии, колчаковскими пулями отмеченный не раз в боях за Советскую власть. Живет один, вдовствует с тридцатого. А вот падчерица его та еще змея ядовитая – комсомолка и активистка. Но если она до сих пор ничего не заподозрила, то это говорит лишь о хорошем актере из ее отчима. Я пару раз у него уже был, как однополчанин – при дочери так ратует за коммунизм, что если бы правду не знал, то пристрелил бы сразу, не задумывался. Страсти прямо шекспировские!

Манштейн только кивнул в ответ – Россия поражала его все больше и больше. В одной стране их было сразу две, а если подумать, то и больше! В Латвии и Литве, бывших окраинах рухнувшей в небытие великой империи, победоносных германских солдат осыпали цветами, а в псковских болотах встречали пулями. Одни жаждали умереть за коммунизм, стреляли в немцев, дрались до последнего патрона, а другие, как тот же Лемке, ожидали прихода вермахта и яростно ненавидели большевиков. И притом что подполковник четверть века тому назад доблестно сражался против германской армии. Как все сложно, как все здесь перепутано – когда враги становятся друзьями, а те, кого почитали соотечественниками, превращаются в заклятых недругов…

– Рад вас видеть, господин подполковник, – приземистый бородатый лесник неожиданно кивнул – так может сделать только человек из общества, получивший хорошее воспитание. – В доме никого нет, а потому мы можем говорить спокойно. Позвольте полюбопытствовать – что на этот раз привело вас сюда? Судя по вашей одежде, вы продолжаете борьбу с большевиками прежними методами, не так ли?

– Вы не ошиблись, Андрей Сергеевич, десять дней назад я сбежал из тюремного вагона, который отвез бы меня в приполярные края. А вот моего случайного попутчика по десятидневному анабазису по местным болотам, – Лемке чуть поклонился к стоящему рядом с ним Манштейну, – ждала горшая судьба, которой никто бы не позавидовал.

– Тогда позвольте представиться, милостивый государь. – Лесник чуть наклонил голову. – Поручик 3‐го стрелкового генерала Дроздовского полка Добровольческой армии Русецкий!

– Командир 56‐го моторизованного корпуса вермахта, генерал пехоты Эрих фон Манштейн! Превратности судьбы, господин обер-лейтенант, меня привели в большевицкий плен совсем недавно, но любезный Федор Карлович показал путь к спасению.

Лесник добрую минуту осмысливал услышанные слова, недоуменно переводя взгляд от Лемке на него и обратно. А подполковник скинул с плеча котомку и развязал на горловине веревку.

– Рад вас встретить в своем доме, ваше высокопревосходительство, и окажу вам помощь, если потребуется! Вы, случайно, не родственник нашим генералам фон Манштейнам, отцу и сыну, что воевали в Гражданскую войну с нами в рядах Дроздовской дивизии?!

– Мы обсуждали этот вопрос с милейшим Федором Карловичем и могу сказать, что определенное родство имеется, у нас ведь общие основатели древнего рыцарского рода, что уходит корнями в девятый век. Просто одни Манштейны очень давно перебрались в Россию и верно служили вашим царям в армии и на статском поприще.

– Удивительно – германский генерал в плену был у большевиков! В той войне, как помню, были только австрийцы и венгры. Так-так, понимаю, это ведь вас здесь в плен взяли?!

– Именно здесь, только на той стороне Великой, – устало усмехнулся Манштейн, тронув ладонью отросшую за долгие дни скитаний бородку, – как раз почти три недели и прошло. Время тогда летит очень быстро, когда наша судьба насыщена приключениями… Однако мне очень нужно вернуться к своим солдатам, война для меня не окончена…



Командир 11‐го стрелкового корпуса генерал-майор Шумилов

Тарту

– Теперь можно надеяться, что рубеж по Эмбаху удержим, – негромко произнес Михаил Степанович, рассматривая в бинокль позиции немцев. Там было тихо, противник явно не собирался переходить к обороне. Поневоле в голову приходила мысль, что неспроста так, явно германское командование что-то задумало.

За свою долгую карьеру военного, которая протянулась на четверть века, Шумилов повидал многое. Разве он мог представить, что, выбрав для себя профессию земского учителя, он ее сменит на школу прапорщиков и даже успеет стать офицером царской армии. Но мощный вихрь революции закружил его и бросил в круговерть Гражданской войны. Воевал супротив сибиряков, что под бело-зеленым знаменем пришли на Урал – те боевые действия запомнились чрезвычайным упорством атак солдат «автономной Сибири», что к зиме 1919 года уже просто стали «белыми». Вот только армии новоявленного «Верховного Правителя России» адмирала Колчака вскоре разбили и погнали осенью к Байкалу. В преследовании белых не довелось участвовать – назначенный командиром 253‐го стрелкового полка «Красных орлов» он отправился на Южный фронт, к Перекопскому перешейку Крыма. За ним укрепилась недобитая белая Добровольческая армия, которую вместо Деникина возглавил «черный барон» Врангель. И сразу с полком попал под удар печально знаменитых «дроздовцев» – офицеры и солдаты в малиново‐белых фуражках навечно врезались в память своими бесшабашными атаками, что сразу опрокинули бригаду – куда там колчаковцам. Шумилова ранили в первом бою – был на излечении в самом центре крестьянского мятежа. Тут пришлось воевать с бандами Махно, впрочем, недолго – «батька» вольницы в очередной раз признал Советскую власть и двинул свои тачанки в Крым, на помощь Красной армии.

Сила солому ломит – в начале ноября прорвали оборону Перекопа, вскоре красноармейцы увидели в Севастополе уходящие за горизонт черные столбы дыма далеких кораблей, что увозили на чужбину врангелевцев. А заодно тут же покончили с «махновщиной», не выпускать же из Крыма эту анархиствующую заразу, что едкой плесенью разъедала тыл советских войск и постоянно подбивала зажиточных местных селян на мятежи.

После Гражданской войны он остался в кадрах РККА, прошел ступени службы, медленно поднимаясь по ним, и в 1935 году получил ромб комбрига на петлицы. А там грянула другая война, тоже гражданская, уже в Испании, куда попал весной 1938 года. Получив назначение советником, он с первых дней сразу понял – дело республики проиграно! Да и как иначе – северный фронт в Астурии и Стране Басков погиб осенью 1937 года, в марте войска Франко рассекли оставшуюся территорию республики, ударив от Теруэля в горах, а ведь красные его было взяли штурмом в декабре. Выйдя напрямую к берегу Средиземного моря, оторвали промышленно развитую Каталонию от центра страны. Агония республики затянулась на год – блокированная с моря франкистским флотом центральная зона жила лишь надеждой, что начатое на Эбро наступление приведет к соединению территорий. Не вышло – наоборот, фашисты усилили свой натиск, и уже в феврале Каталония пала – лучшие республиканские корпуса ушли во Францию, сложив оружие на границе. И тут же изменники подняли мятеж в Мадриде – полковник Касадо приказал расстреливать советских советников на месте. Ему и нескольким товарищам повезло – вылетели самолетом в начале марта в Алжир, что был французской колонией. А через полгода Шумилов со своей дивизией уже был в Польше, освобождая от панов западную Белоруссию, встретившись на Буге с немцами – тогда они были вроде как союзники, пакт ведь с ними подписали. Потом началась «зимняя война» с финнами, третья по счету и самая короткая. Но, видимо, у командования стал на хорошем счету, раз аттестовали в генерал-майора и дали 11‐й корпус, с которым и встретил 22 июня, всего какой-то месяц тому назад, войну на литовской границе.

От границы в Эстонию откатились остатки 48‐й и 125‐й стрелковых дивизий, тысяч десять красноармейцев и комсостава. 4 июля стали занимать позиции по Эмбаху – положа руку на сердце сам Шумилов не рассчитывал их долго удерживать столь немощными частями и подразделениями. Корпус был обескровлен в приграничном сражении, пополнений не было, гаубичный артполк одной из дивизий исчез непонятно куда.

Помощь пришла совершенно неожиданно от Пскова, вместе с письмом генерал-лейтенанта Гловацкого, принявшего командование над 41‐м корпусом. Отбивая ожесточенные штурмы целой танковой армией своих укрепрайонов, он нашел время не просто остановить отходящие на восток тылы 8‐й армии, куда входил 11‐й корпус, но собрать и заново переформировать отрезанные от главных сил армии части и подразделения.

8 июля передовые отряды немцев вышли к Эмбаху, как раз напротив Тарту. И попытались ворваться в город, но были встречены огнем успевших занять позиции в предместьях немногочисленных бойцов 125‐й дивизии. Вот тут, к великому изумлению, Михаил Степанович и увидел вернувшиеся сюда по реке корабли – а ведь генерал их сам спровадил, безоружные лоханки с курсантами на борту просто не могли быть помощью. Однако они пришли с батальоном пехоты, высадили десант и поддержали огнем с установленных на кораблях пушек. Как и когда моряки успели это проделать – поверилось тогда в настоящее чудо!

Удар во фланг для врага оказался внезапным – немцы откатились на пять километров от города, дав время устроить предмостное укрепление. А в Муствеэ флотилия за два дня высадила еще пять батальонов и корпусной 51‐й артполк, не просто возвращенный Гловацким – к оставшимся семи 152‐миллиметровым гаубицам будущий командарм 11‐й присоединил еще дюжину, доведя до двух дивизионов. С той счастливой для Шумилова ночи помощь от «соседа» становилась все более ощутимой. Восстановив 125‐ю дивизию за считаные дни, доведя ее практически до нового штатного состава, пусть урезанного довольно сильно, Михаил Степанович обрел уверенность.

Поток прибывающих от Гдова в Муствеэ нарастал – от этой пристани полуторки каждую ночь привозили пополнение. Вначале прибыл маршевый батальон, потом другой, следом целый полк ленинградских ополченцев. Вот его прибытию Шумилов обрадовался больше всего – в 48‐й дивизии осталось всего два стрелковых полка вместо трех положенных по штату. Следом за ним перебросили истребительный батальон и два десятка танкеток Т‐37/38 – из последних половина оставлена в резерве на случай непредвиденных атак немцев, а другую просто вкопали в землю как доты по левому берегу Эмбаха. Помощь Гловацкого ошеломляла – порой Шумилов чувствовал, что вроде бы стал его подчиненным, ведь на войне каждый генерал чуть эгоист, неохотно расстается с собственными резервами. Да мало ли что может случиться?! А запас, как известно, карман не тяготит!

И один за другим вставали вопросы, порой столь щекотливые, что сам Шумилов чувствовал себя неловко. Но ведь так и надо помогать, не ожидая приказа командующего, а, наоборот, по своей собственной воле выручать в трудную минуту. Проявлять инициативу, которая, согласно накрепко вбитым мыслям, всегда наказуема. Ибо есть старая, еще с царских времен армейская аксиома – кто предложил, тот и выполняет.

Но ведь Гловацкий все это делает как бы походя, будто так и должно быть. Не может не быть! Та же Чудская флотилия как вполне реальная сила появилась благодаря командарму, который на нее обратил самое пристальное внимание, передав ей найденные на складе пушки, хранившиеся со времени Гражданской войны. Заодно набрав для нее в Пскове моряков для увеличения личного состава и передав на корабли уйму припасов. Еще выпросив многое в Кронштадте – да те же бронекатера.