Лев пробуждается
Часть 7 из 59 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Держаться в ряд! — крикнул он. — Слуша́й! Осторожно, борзые! Осторожно, борзые!
Из подлеска выскочил олень, и мгновение спустя спутанная вереница лающих борзых последовала за ним, в замешательстве оскальзываясь, когда зверь изменил направление и заскакал прочь.
Он разил мускусом и исходил паром, играя мускулами и блестя, будто бронзовая статуэтка; его большие ветвистые рога воспарили среди деревьев, когда он прыгнул, расшвыряв борзых, и величественно понесся прочь, оставив спотыкающихся собак позади. Мощных аланов выпустили слишком рано, увидел Сивый Тэм, и они уже отстали, потому что выносливости у них ни на грош, лишь изрядная сила.
— Il est hault![29] — с побагровевшим лицом рявкнул он. — Il est hault-il est hault-il est hault.
— И тебе ату, — пробормотал Хэл, после чего кивнул Лисовину Уотти, а тот ухмыльнулся и подтолкнул Пряженика.
Сивый Тэм изрыгнул проклятье и яростно хряснул рогом о заднюю луку, видя, как рогатый мчится прочь, — и тут по обе стороны от него промелькнули две серые полоски, бесшумные, как погребальные пелены. Нагнав бегущего оленя, они врезались в него сбоку, заставив остановиться, обернувшись к нападающим. Дирхаунды… Сивый Тэм чуть не вскрикнул от восторга.
Псаренок уставился, разинув рот. Он еще ни разу не видел ни такой резвости, ни такой свирепой отваги. Микел зашел сзади; олень развернулся на месте. Велди ринулся вперед — секач развернулся; борзая впилась ему в нос, и олень стряхнул ее, яростно брызжа кровью. Но Микел уже впился ему в ляжку, и задние ноги зверя подломились под тяжестью остальной своры, подоспевшей и тут же навалившейся на него.
Но даже тогда с оленем не было покончено. Он взревел — страшно и отчаянно, взмахнул своей тяжелой рогатой главой, и собака с визжанием отлетела прочь, будто черно-бурый мяч, так что Псаренок почувствовал потрясший ее удар, не сомневаясь, что это была Санспер.
Лисовин Уотти крикнул раз, другой, третий, но серые дирхаунды держались, и олень ринулся в лес, спотыкаясь, пошатываясь, волоча на себе дирхаундов и остальную копошащуюся комом свору. Хэл испустил огорченный вопль, увидев, как Микела сорвало с крупа зверя: поводок, который надо было снять, прежде чем отпускать его, зацепился за что-то в подлеске.
Хрипя от удушья, гончая забарахталась, пытаясь вернуться в гущу потасовки, хватая воздух ртом и лишь усугубляя собственные страдания отчаянными потугами вырваться. Лисовин Уотти набросился на Пряженика, понимавшего свою оплошность, однако слишком боявшегося борзых, чтобы броситься вперед, но мимо него пронеслась небольшая фигурка — прямо туда, где извивался и рычал полузадушенный дирхаунд.
Не обращая внимания на оскаленные клыки, Псаренок выхватил свой столовый нож и принялся пилить бечевку, стягивающую шею пса, хотя острые зубы лязгали у самого его лица и запястий. Ощутив свободу, Микел тотчас устремился вперед с хриплым тонким воем, а Псаренок, одной рукой запутавшийся в его всклокоченных космах, потянулся следом, угрюмо стараясь поспевать. Приметив кровь на морде собаки, Хэл подивился отваге и острому глазу отрока.
Тут Микел спохватился и обратился на Псаренка. Тот узрел разверстую собачью пасть, ощутил зловонный жар от морды. А затем дирхаунд встревожено заскулил и лизнул его, измазав лицо Псаренка оленьей кровью. Подоспевший с Хэлом и остальными Лисовин Уотти с улыбкой обернулся к Хэлу, одобрительно кивнув, потому что мальчонка, перепачканный слюнями и кровью, невзирая на зубы, осматривал рот Микела, чтобы убедиться, что кровь принадлежала только оленю.
Привязав новый поводок, Лисовин Уотти сердито воззрился на Пряженика. Хэл склонился к Псаренку, и Сим Вран заметил написанную на его лице заботу.
— Маленько окровился, мальчик, — неловко проговорил Хэл, и тот поднял на него глаза, а здоровенный дирхаунд, тяжело дыша, ластился к нему. Псаренок блаженно улыбнулся, чувствуя в груди что-то огромное, ликующее, и неудержимая мощь этого чувства была как-то неразделима с его новым господином, словно делая их двоих единым целым.
— Вы тоже, господин.
Сим Вран разразился хохотом, зычностью не уступавшим пенью рога, и Хэл, уныло потрогав щеку и лоб, увидел на облаченных в перчатку пальцах кровь, помахал отроку и устремился за охотой.
Свора бурлила, рычала и металась вперед-назад — кроме могучих аланов, наконец настигших жертву и бросившихся в атаку. Один впился оленю в глотку, другой — в тонкую изящную ногу, а третий — в пах красного зверя, дергая туда-сюда. В помутившемся взоре оленя застыло безнадежное отчаяние. Слишком истерзанный, чтобы сражаться, он сносил муку в молчании, прерываемом лишь шумным хрипом его дыхания, вырывающегося из раздутых ноздрей с облачками кровавого тумана.
Сивый Тэм, опасно раскачиваясь в седле, рявкал приказания; псари и охотники приближались с хлыстами и клинками, чтобы взять собак на своры и окончить страдания зверя.
— Добрый зверь, — сияя, сказал он Хэлу. — Поне оно и рановато в сю пору года, в июле будут куда лучше. Что хотите за своих выжлецов?
Тот лишь глянул на него, приподняв брови, и улыбнулся. Хлопнув ладонью по колену, Сивый Тэм утробно захохотал.
— Истинно так, истинно так, я б тоже с ними не расстался.
Псаренок слышал все это будто издали, ибо его мир сузился до страдания на лице берне Филиппа и горестных темных глаз Санспер. Скуля, раш пыталась лизнуть руку Псаренка, и на минутку они преклонили колени, плечом к плечу — доезжачий и Псаренок.
— Swef, swef, ma belle[30], — проговорил Филипп, видя, что лапа раздроблена непоправимо. Тогда-то он и осознал присутствие мальчика и поглядел на него. Мысль о том, что предстоит, отразилась в его взгляде жгучей мукой, и Псаренок узрел ее. Доезжачий чувствовал сладостно-жгучую боль, запиравшую дыхание в груди, глядя в глаза собаки, которую должен убить. Он любил эту суку. Нож сверкнул на солнце, как стрекозиное крыло.
— Принеси мотыгу, — буркнул Филипп, и когда ничего не произошло, резко обернул голову к мальчику. Но увидел выражение лица Псаренка, глядевшего в стекленеющие глаза умирающей собаки, и бранные слова застряли в горле. И вдруг поймал себя на том, что устыдился тому, как очерствел и загрубел за годы, истекшие с той поры, когда сам был в тех же летах, что Псаренок ныне.
— Будь любезен, — добавил он, но все же не мог не подпустить в эти слова едва уловимую насмешку.
Заморгав, Псаренок кивнул и принес мотыгу и лопату, пока растаскивали собак и добивали оленя. Они вдвоем вырыли яму под деревом, где поросшая мхом земля была еще податливой, уложили в нее собаку, а потом завалили землей вперемешку с почерневшей листвой.
Санспер, подумал Филипп. Сиречь Бесстрашная. Она и в самом деле не знала страха, и в том таилась ее погибель. Уж лучше бояться, думал он про себя, и остаться в живых. Отрок, Псаренок, знал это… Тут Филипп обернулся и обнаружил, что остался один. Отрок шагал прочь, обратно к дюжим дирхаундам и суровым, вооруженным людям, к которым теперь принадлежал. И отнюдь не выглядел напуганным.
Сбоку поднялась суматоха, мелькнул ягодно-алый просверк, и появилась Изабелла — щеки зарделись, капюшон откинут, пряди волос лисьего окраса выбились из-под затейливого зелено-золотого стеганого головного убора, нос брезгливо сморщен при виде крови, кишок и мух. За ней подъехал безмятежный Брюс, а следом — Куцехвостый Хоб и Том Пузырь, оба мрачнее тучи, блестящие от пота, на который мошка слеталась, как на мед.
— Вон она, ваша женка, — сказал Сим у локтя Хэла. — Довольно невредимая. Как вы там ее нарекли — похотливая… кто?
Хмыкнув, он пришпорил коня, прежде чем Хэл успел огрызнуться, чтобы не совал нос не в свое дело.
— Куницы, — весело воскликнула Изабелла, и Брюс со смехом почти сразу выдал: richesse[31]. Хэл заметил, как набычился Бьюкен, и мимоходом заинтересовался, куда подевался Киркпатрик.
Из подлеска почти под копыта Брадакуса выскочил рыжевато-коричневый зверек с куцым белым хвостиком, заставив громадного боевого коня взвиться на дыбы. Бьюкен, взревев, с побагровевшим лицом натянул поводья, сдерживая заплясавшего полукругом коня, а затем тот лягнул обоими задними копытами, вскользь задев лошадь Брюса. Та, запаниковав сверх всякой меры, взвизгнула и понесла. Всадник, пойманный врасплох, покачнулся, а собаки взбесились, и даже большие дирхаунды рванулись вперед, но их тут же осадили окрики Псаренка и Лисовина Уотти.
Изабелла, запрокинув голову, смеялась, пока совсем не обессилела.
— Зайцы, — крикнула она в спину отчаянно раскачивающемуся Брюсу, и Хэл, помимо воли ощутив, как в паху что-то трепыхнулось, поерзал в седле. А потом вдруг сообразил, что доезжачий орет, и, полуобернувшись, увидел, что самая крупная зверюга из аланов, непривычная к охоте и рвущаяся на волю, выдернула свою цепь из кулака проводника и с рычанием устремилась за Брюсом.
Последовал момент оцепенения, когда Хэл посмотрел на Сима, и оба устремили взгляд на спешившегося Мализа, взиравшего вослед удравшей борзой, выражение лица которого переходило от свирепого рыка к триумфальному ликованию. Настолько мимолетно, что Хэл чуть не прозевал его. А потом Мализ обернулся к проводнику алана, и тот ответил ему взглядом.
Нутро Хэла прямо заледенело. Борзую выпустили намеренно — и потом, чтобы вышколенный боевой конь испугался зайца из-под кустика?
— Сим… — бросил он, одновременно давая Гриффу шенкеля, но тот, уже углядев то же самое, припустил за Хэлом, криком призывая Лисовина Уотти и Куцехвостого Хоба. Бьюкен, чудом снова обуздав Брадакуса и изо всех сил сдерживая улыбку, смотрел, как они ломятся через подлесок в погоне за Брюсом.
Сивый Тэм, сгорбившись на кобыле, неуклонно продвигался вперед, среди вертящейся и бурлящей вокруг охоты, понимая самую суть: что теперь он чересчур стар и медлителен, так что добрался до охоты, когда все было кончено, кроме свежевания. Тэм понял, что свежевание идет полным ходом, потому что все чаще поминались тук и нутряное сало, потроха и ливер, помет и фекалии.
Исчезновение Брюса и остальных он воспринял лишь как досадную помеху со стороны благородных олухов, гоняющихся за зайцами.
— Ступайте за графом Каррикским, — приказал Сивый Тэм тем, кто поближе. — Порадейте, чтобы он не плюхнулся на свою высокородную задницу.
* * *
Брюс, державшийся изо всех сил, наконец совладал с обезумевшей верховой лошадью — и вдруг осознал, что остался один-одинешенек, и горло у него перехватило от страха. Поворачивал туда-сюда, слыша крики, но не в состоянии определить направление, а потом из страха, что его беспокойство заставит дрожащую лошадь снова понести, он спешился и принялся оглаживать шею и морду животного, чтобы успокоить его.
Зайчонка давно и след простыл, и Брюс тряхнул головой от огорчения, что позволил своей лошади понести, хоть ее и спровоцировал лягнувшийся боевой конь. Зайцы, подумал он, свирепея. «Заячий помет» — вот что он с наслаждением ей скажет.
Огляделся на дубы и грабы, сквозь листву которых едва пробивались лучи солнца, касаясь лица деликатно, как теплые кошачьи лапки. Папоротник здесь был весь потоптан, в воздухе завис запах смятой травы, взрыхленной почвы и железистый привкус крови, вселивший в Брюса беспокойство. Загадка, откуда здесь взялся заяц, зверь отнюдь не лесной, грызла его; как привкус блевотины, всплыла мысль о заговоре.
Потом он сообразил, что как раз здесь дирхаунды и завалили оленя, и малость расслабился, отчего и верховая лошадь, в свою очередь, задышала ровнее. Но, несмотря на это, сильный запах мускуса по-прежнему озадачивал его, тем более что исходил он от взмыленных боков и седла верховой лошади, щекоча ему ноздри весь день.
И тут из подлеска вылетел алан, будто распрямившаяся в броске черная змея, — встрепанный, с клокочущим в горле рычанием. С разгону чуть проскользил, остановился и начал подкрадываться, медленно и целенаправленно, припадая на напряженных передних лапах к земле, с капающей из пасти слюной.
Брюс прищурился и тут ощутил первый укол страха: пес подкрадывался к нему. А затем в глубочайшей панике, сдержать которую смог, лишь скрутив себя узлом, постиг, что и мускус, и запах того зайца, крови и внутренностей специально втерли в седло и бока лошади. А теперь малость заячьего запаха перешла и на него.
Последовала пауза, и Брюс лихорадочно ухватился за кинжал на поясе, видя неминуемое в нарастающем напряженном подрагивании ляжек бестии. Откуда-то донеслись крики и клич охотничьего рожка — слишком далеко, заполошно подумал он. Слишком далеко…
Черная тень метнулась вперед — низко и быстро, изготовившись выпустить кишки этой странной, крупной, двуногой дичи с правильным запахом и неправильным видом. Верховая лошадь, взвизгнув, взмыла на дыбы и заплясала прочь, запутавшись поводьями в папоротнике, а алан, сбитый с толку запахом сразу двух жертв, замешкался, выбрал ту, что помельче, и с рыком ринулся вперед.
Что-то метнулось сквозь траву пегой стрелой с жесткой всклокоченной шерстью. Врезалось в бок алана на лету, и Брюс, выставивший предплечье, чтобы защитить горло, отшатываясь и уже мысленно ощущая вес и зубы зверя, увидел взорвавшийся рыком и сверкающий клыками шерстяной клубок, покатившийся по траве и сразу распавшийся. Последовала кратчайшая пауза, а затем алан и Микел снова ринулись друг на друга, как тараны.
Их тела извивались и кружились, расходились и сцеплялись. Зубы лязгали, глотки рычали; один пес вдруг заскулил, брызнула кровавая слюна. Ошарашенный Брюс мог лишь стоять и смотреть, пока верховая лошадь плясала и визжала на конце своей привязи, — а потом подлетел второй серый силуэт, и ком сцепившихся гончих с рычанием покатился. Драка продолжалась еще какое-то время, а потом алан, не выстоявший против двух противников, вырвался из зубов дирхаундов и припустил прочь.
Тут появились Хэл и Сим, за ними Лисовин Уотти и Псаренок с зажатыми в кулаке поводками и едва угнавшийся за всем Куцехвостый Хоб. Они подоспели как раз вовремя, чтобы увидеть, как у алана, преследуемого по пятам призрачно-серыми силуэтами, передние лапы вдруг подогнулись, и он упал, покатившись кубарем, пока не распластался обмякшей недвижной грудой. Дирхаунды с разгону проскочили мимо, так что им пришлось, оскользнувшись, остановиться и вернуться, но жертва оказалась мертвее мертвой, так что им оставалось лишь попирать ее лапами, рыча и поскуливая от неутоленного кровожадного упоения, недоумевая, что это за сучок с кожаным оперением вдруг вырос у собаки из шеи.
Неподалеку от трупа из-за деревьев вышел Киркпатрик, небрежно закинув самострел на плечо.
Отличный выстрел, отвлеченно отметил Сим. Что это ему вздумалось хорониться за деревьями с самострелом? Сим не набрался духу высказать это вслух — да ему и не потребовалось, потому что, пока Псаренок побежал взять гончих на своры, Хэл и Брюс переглянулись.
— Коли будет позволительно обыскать седельные сумы оного Мализа, — сказал Киркпатрик небрежным тоном, будто они обсуждали лошадей за столом, — то, вернее верного, в них найдется пригоршня заячьего дерьма. Жутковато для махонького зайчишки сидеть во тьме да тряске, покудова не занадобится. А заодно выяснится, что проводника алана уже умыкнули прочь, хотя бьюсь об заклад, что недолго он будет наслаждаться платой за то, что отпустил чудище по указке. Подозреваю, вы его вовсе не найдете.
Никто не обмолвился ни словом, пока Брюс не обернулся к храпящей, тяжело дышащей, очумелой верховой лошади и не взялся за поводья. Трепещущий в нем страх обратился в гнев из-за услышанного, из-за хитроумных козней и, правду говоря, из-за его собственного тайного умышления против Бьюкена.
Мысленным взором он мимолетным, выкручивающим кишки проблеском увидел громадные челюсти пса и его длинный, распластавшийся в прыжке силуэт. Дернул поводья, выпутывая из зарослей, почувствовал, как они подались, потом снова зацепились, и в раздражении рванул изо всех сил.
И смерть, выдранная из земли, осклабилась ему.
Замок Дуглас
Назавтра
Охота окончилась, шлейфом сырого дыма почти в полном безмолвии потянувшись обратно к замку. Брюс, оживленный и взвинченный сверх всякой меры, флиртовал с графиней еще отчаяннее, хотя та отделывалась вымученными репликами, всей кожей ощущая сердитый взор Бьюкена.
Никто не мог удержаться, чтобы не поглядывать на телегу с трупом, — впрочем, Хэл видел, что Киркпатрик ехал молча, ссутулившись по-кошачьи, с лицом незрячим и непроницаемым, будто у каменного изваяния святого. Этот человек только что лицезрел покушение на своего сеньора — ему бы трубить зубодробительную тревогу, а он таращится вперед, не видя ничего.
Ему следовало, сказал Хэл после Симу, быть вроде мыши, вынюхивающей в лунном свете других сов.
— Следовало бы полагать, — согласился Сим, но рассеянно, потому что пришел с темного внутреннего двора, дабы доложить, как видел Мализа и двоих других в кожаных тужурках, с сальными ухмылками подгонявших графиню, будто ослушавшегося подмастерья, к шатру графа Бьюкенского. А от донесшегося оттуда шума у всех прямо зубы заныли.
Сидя в уюте кухни, укутав старые конечности, чтобы угомонить ноющие суставы, Сивый Тэм одобрительно закивал: граф Бьюкенский наконец-то надумал вразумить свою блудную женку.
— Жена, да собака, да дуб завалящий, — речитативом произнес он, — чтоб были добрее, лупи их почаще.
— А дуб-то пошто, господин? — вопросил один из кухарчат, и Тэм растолковал: порой такое дерево перестает приносить ценные желуди для свиней, так что крепкие мужи, включая коваля с его кузнечным молотом, ходят вкруг дерева, осыпая его крепкими ударами. От этого по дереву снова бегут соки, и оно оживает.
Псаренок, несший объедки для борзых, слыша тошнотворные звуки, подумал, что графиню охаживают кузнечным молотом. Но сомневался, что соки у нее побегут быстрее.
Худшее было еще впереди — во всяком случае для Хэла, когда уже подползало утро; Древлий Храмовник явился из мрака, словно призрак, и, сделав паузу, чтобы набрать в грудь воздуха, как перед нырком в холодную воду, изрек:
— Нуждаюсь воззвать к твоей подмоге.
Хэла будто морозом обдало.
— Я, как всегда, верен Рослину, — осторожно ответил он и заметил, как голова у старика при этом дернулась. «Ага, значит, я прав, — подумал Хэл. — Он призывает меня как сеньор».
Из подлеска выскочил олень, и мгновение спустя спутанная вереница лающих борзых последовала за ним, в замешательстве оскальзываясь, когда зверь изменил направление и заскакал прочь.
Он разил мускусом и исходил паром, играя мускулами и блестя, будто бронзовая статуэтка; его большие ветвистые рога воспарили среди деревьев, когда он прыгнул, расшвыряв борзых, и величественно понесся прочь, оставив спотыкающихся собак позади. Мощных аланов выпустили слишком рано, увидел Сивый Тэм, и они уже отстали, потому что выносливости у них ни на грош, лишь изрядная сила.
— Il est hault![29] — с побагровевшим лицом рявкнул он. — Il est hault-il est hault-il est hault.
— И тебе ату, — пробормотал Хэл, после чего кивнул Лисовину Уотти, а тот ухмыльнулся и подтолкнул Пряженика.
Сивый Тэм изрыгнул проклятье и яростно хряснул рогом о заднюю луку, видя, как рогатый мчится прочь, — и тут по обе стороны от него промелькнули две серые полоски, бесшумные, как погребальные пелены. Нагнав бегущего оленя, они врезались в него сбоку, заставив остановиться, обернувшись к нападающим. Дирхаунды… Сивый Тэм чуть не вскрикнул от восторга.
Псаренок уставился, разинув рот. Он еще ни разу не видел ни такой резвости, ни такой свирепой отваги. Микел зашел сзади; олень развернулся на месте. Велди ринулся вперед — секач развернулся; борзая впилась ему в нос, и олень стряхнул ее, яростно брызжа кровью. Но Микел уже впился ему в ляжку, и задние ноги зверя подломились под тяжестью остальной своры, подоспевшей и тут же навалившейся на него.
Но даже тогда с оленем не было покончено. Он взревел — страшно и отчаянно, взмахнул своей тяжелой рогатой главой, и собака с визжанием отлетела прочь, будто черно-бурый мяч, так что Псаренок почувствовал потрясший ее удар, не сомневаясь, что это была Санспер.
Лисовин Уотти крикнул раз, другой, третий, но серые дирхаунды держались, и олень ринулся в лес, спотыкаясь, пошатываясь, волоча на себе дирхаундов и остальную копошащуюся комом свору. Хэл испустил огорченный вопль, увидев, как Микела сорвало с крупа зверя: поводок, который надо было снять, прежде чем отпускать его, зацепился за что-то в подлеске.
Хрипя от удушья, гончая забарахталась, пытаясь вернуться в гущу потасовки, хватая воздух ртом и лишь усугубляя собственные страдания отчаянными потугами вырваться. Лисовин Уотти набросился на Пряженика, понимавшего свою оплошность, однако слишком боявшегося борзых, чтобы броситься вперед, но мимо него пронеслась небольшая фигурка — прямо туда, где извивался и рычал полузадушенный дирхаунд.
Не обращая внимания на оскаленные клыки, Псаренок выхватил свой столовый нож и принялся пилить бечевку, стягивающую шею пса, хотя острые зубы лязгали у самого его лица и запястий. Ощутив свободу, Микел тотчас устремился вперед с хриплым тонким воем, а Псаренок, одной рукой запутавшийся в его всклокоченных космах, потянулся следом, угрюмо стараясь поспевать. Приметив кровь на морде собаки, Хэл подивился отваге и острому глазу отрока.
Тут Микел спохватился и обратился на Псаренка. Тот узрел разверстую собачью пасть, ощутил зловонный жар от морды. А затем дирхаунд встревожено заскулил и лизнул его, измазав лицо Псаренка оленьей кровью. Подоспевший с Хэлом и остальными Лисовин Уотти с улыбкой обернулся к Хэлу, одобрительно кивнув, потому что мальчонка, перепачканный слюнями и кровью, невзирая на зубы, осматривал рот Микела, чтобы убедиться, что кровь принадлежала только оленю.
Привязав новый поводок, Лисовин Уотти сердито воззрился на Пряженика. Хэл склонился к Псаренку, и Сим Вран заметил написанную на его лице заботу.
— Маленько окровился, мальчик, — неловко проговорил Хэл, и тот поднял на него глаза, а здоровенный дирхаунд, тяжело дыша, ластился к нему. Псаренок блаженно улыбнулся, чувствуя в груди что-то огромное, ликующее, и неудержимая мощь этого чувства была как-то неразделима с его новым господином, словно делая их двоих единым целым.
— Вы тоже, господин.
Сим Вран разразился хохотом, зычностью не уступавшим пенью рога, и Хэл, уныло потрогав щеку и лоб, увидел на облаченных в перчатку пальцах кровь, помахал отроку и устремился за охотой.
Свора бурлила, рычала и металась вперед-назад — кроме могучих аланов, наконец настигших жертву и бросившихся в атаку. Один впился оленю в глотку, другой — в тонкую изящную ногу, а третий — в пах красного зверя, дергая туда-сюда. В помутившемся взоре оленя застыло безнадежное отчаяние. Слишком истерзанный, чтобы сражаться, он сносил муку в молчании, прерываемом лишь шумным хрипом его дыхания, вырывающегося из раздутых ноздрей с облачками кровавого тумана.
Сивый Тэм, опасно раскачиваясь в седле, рявкал приказания; псари и охотники приближались с хлыстами и клинками, чтобы взять собак на своры и окончить страдания зверя.
— Добрый зверь, — сияя, сказал он Хэлу. — Поне оно и рановато в сю пору года, в июле будут куда лучше. Что хотите за своих выжлецов?
Тот лишь глянул на него, приподняв брови, и улыбнулся. Хлопнув ладонью по колену, Сивый Тэм утробно захохотал.
— Истинно так, истинно так, я б тоже с ними не расстался.
Псаренок слышал все это будто издали, ибо его мир сузился до страдания на лице берне Филиппа и горестных темных глаз Санспер. Скуля, раш пыталась лизнуть руку Псаренка, и на минутку они преклонили колени, плечом к плечу — доезжачий и Псаренок.
— Swef, swef, ma belle[30], — проговорил Филипп, видя, что лапа раздроблена непоправимо. Тогда-то он и осознал присутствие мальчика и поглядел на него. Мысль о том, что предстоит, отразилась в его взгляде жгучей мукой, и Псаренок узрел ее. Доезжачий чувствовал сладостно-жгучую боль, запиравшую дыхание в груди, глядя в глаза собаки, которую должен убить. Он любил эту суку. Нож сверкнул на солнце, как стрекозиное крыло.
— Принеси мотыгу, — буркнул Филипп, и когда ничего не произошло, резко обернул голову к мальчику. Но увидел выражение лица Псаренка, глядевшего в стекленеющие глаза умирающей собаки, и бранные слова застряли в горле. И вдруг поймал себя на том, что устыдился тому, как очерствел и загрубел за годы, истекшие с той поры, когда сам был в тех же летах, что Псаренок ныне.
— Будь любезен, — добавил он, но все же не мог не подпустить в эти слова едва уловимую насмешку.
Заморгав, Псаренок кивнул и принес мотыгу и лопату, пока растаскивали собак и добивали оленя. Они вдвоем вырыли яму под деревом, где поросшая мхом земля была еще податливой, уложили в нее собаку, а потом завалили землей вперемешку с почерневшей листвой.
Санспер, подумал Филипп. Сиречь Бесстрашная. Она и в самом деле не знала страха, и в том таилась ее погибель. Уж лучше бояться, думал он про себя, и остаться в живых. Отрок, Псаренок, знал это… Тут Филипп обернулся и обнаружил, что остался один. Отрок шагал прочь, обратно к дюжим дирхаундам и суровым, вооруженным людям, к которым теперь принадлежал. И отнюдь не выглядел напуганным.
Сбоку поднялась суматоха, мелькнул ягодно-алый просверк, и появилась Изабелла — щеки зарделись, капюшон откинут, пряди волос лисьего окраса выбились из-под затейливого зелено-золотого стеганого головного убора, нос брезгливо сморщен при виде крови, кишок и мух. За ней подъехал безмятежный Брюс, а следом — Куцехвостый Хоб и Том Пузырь, оба мрачнее тучи, блестящие от пота, на который мошка слеталась, как на мед.
— Вон она, ваша женка, — сказал Сим у локтя Хэла. — Довольно невредимая. Как вы там ее нарекли — похотливая… кто?
Хмыкнув, он пришпорил коня, прежде чем Хэл успел огрызнуться, чтобы не совал нос не в свое дело.
— Куницы, — весело воскликнула Изабелла, и Брюс со смехом почти сразу выдал: richesse[31]. Хэл заметил, как набычился Бьюкен, и мимоходом заинтересовался, куда подевался Киркпатрик.
Из подлеска почти под копыта Брадакуса выскочил рыжевато-коричневый зверек с куцым белым хвостиком, заставив громадного боевого коня взвиться на дыбы. Бьюкен, взревев, с побагровевшим лицом натянул поводья, сдерживая заплясавшего полукругом коня, а затем тот лягнул обоими задними копытами, вскользь задев лошадь Брюса. Та, запаниковав сверх всякой меры, взвизгнула и понесла. Всадник, пойманный врасплох, покачнулся, а собаки взбесились, и даже большие дирхаунды рванулись вперед, но их тут же осадили окрики Псаренка и Лисовина Уотти.
Изабелла, запрокинув голову, смеялась, пока совсем не обессилела.
— Зайцы, — крикнула она в спину отчаянно раскачивающемуся Брюсу, и Хэл, помимо воли ощутив, как в паху что-то трепыхнулось, поерзал в седле. А потом вдруг сообразил, что доезжачий орет, и, полуобернувшись, увидел, что самая крупная зверюга из аланов, непривычная к охоте и рвущаяся на волю, выдернула свою цепь из кулака проводника и с рычанием устремилась за Брюсом.
Последовал момент оцепенения, когда Хэл посмотрел на Сима, и оба устремили взгляд на спешившегося Мализа, взиравшего вослед удравшей борзой, выражение лица которого переходило от свирепого рыка к триумфальному ликованию. Настолько мимолетно, что Хэл чуть не прозевал его. А потом Мализ обернулся к проводнику алана, и тот ответил ему взглядом.
Нутро Хэла прямо заледенело. Борзую выпустили намеренно — и потом, чтобы вышколенный боевой конь испугался зайца из-под кустика?
— Сим… — бросил он, одновременно давая Гриффу шенкеля, но тот, уже углядев то же самое, припустил за Хэлом, криком призывая Лисовина Уотти и Куцехвостого Хоба. Бьюкен, чудом снова обуздав Брадакуса и изо всех сил сдерживая улыбку, смотрел, как они ломятся через подлесок в погоне за Брюсом.
Сивый Тэм, сгорбившись на кобыле, неуклонно продвигался вперед, среди вертящейся и бурлящей вокруг охоты, понимая самую суть: что теперь он чересчур стар и медлителен, так что добрался до охоты, когда все было кончено, кроме свежевания. Тэм понял, что свежевание идет полным ходом, потому что все чаще поминались тук и нутряное сало, потроха и ливер, помет и фекалии.
Исчезновение Брюса и остальных он воспринял лишь как досадную помеху со стороны благородных олухов, гоняющихся за зайцами.
— Ступайте за графом Каррикским, — приказал Сивый Тэм тем, кто поближе. — Порадейте, чтобы он не плюхнулся на свою высокородную задницу.
* * *
Брюс, державшийся изо всех сил, наконец совладал с обезумевшей верховой лошадью — и вдруг осознал, что остался один-одинешенек, и горло у него перехватило от страха. Поворачивал туда-сюда, слыша крики, но не в состоянии определить направление, а потом из страха, что его беспокойство заставит дрожащую лошадь снова понести, он спешился и принялся оглаживать шею и морду животного, чтобы успокоить его.
Зайчонка давно и след простыл, и Брюс тряхнул головой от огорчения, что позволил своей лошади понести, хоть ее и спровоцировал лягнувшийся боевой конь. Зайцы, подумал он, свирепея. «Заячий помет» — вот что он с наслаждением ей скажет.
Огляделся на дубы и грабы, сквозь листву которых едва пробивались лучи солнца, касаясь лица деликатно, как теплые кошачьи лапки. Папоротник здесь был весь потоптан, в воздухе завис запах смятой травы, взрыхленной почвы и железистый привкус крови, вселивший в Брюса беспокойство. Загадка, откуда здесь взялся заяц, зверь отнюдь не лесной, грызла его; как привкус блевотины, всплыла мысль о заговоре.
Потом он сообразил, что как раз здесь дирхаунды и завалили оленя, и малость расслабился, отчего и верховая лошадь, в свою очередь, задышала ровнее. Но, несмотря на это, сильный запах мускуса по-прежнему озадачивал его, тем более что исходил он от взмыленных боков и седла верховой лошади, щекоча ему ноздри весь день.
И тут из подлеска вылетел алан, будто распрямившаяся в броске черная змея, — встрепанный, с клокочущим в горле рычанием. С разгону чуть проскользил, остановился и начал подкрадываться, медленно и целенаправленно, припадая на напряженных передних лапах к земле, с капающей из пасти слюной.
Брюс прищурился и тут ощутил первый укол страха: пес подкрадывался к нему. А затем в глубочайшей панике, сдержать которую смог, лишь скрутив себя узлом, постиг, что и мускус, и запах того зайца, крови и внутренностей специально втерли в седло и бока лошади. А теперь малость заячьего запаха перешла и на него.
Последовала пауза, и Брюс лихорадочно ухватился за кинжал на поясе, видя неминуемое в нарастающем напряженном подрагивании ляжек бестии. Откуда-то донеслись крики и клич охотничьего рожка — слишком далеко, заполошно подумал он. Слишком далеко…
Черная тень метнулась вперед — низко и быстро, изготовившись выпустить кишки этой странной, крупной, двуногой дичи с правильным запахом и неправильным видом. Верховая лошадь, взвизгнув, взмыла на дыбы и заплясала прочь, запутавшись поводьями в папоротнике, а алан, сбитый с толку запахом сразу двух жертв, замешкался, выбрал ту, что помельче, и с рыком ринулся вперед.
Что-то метнулось сквозь траву пегой стрелой с жесткой всклокоченной шерстью. Врезалось в бок алана на лету, и Брюс, выставивший предплечье, чтобы защитить горло, отшатываясь и уже мысленно ощущая вес и зубы зверя, увидел взорвавшийся рыком и сверкающий клыками шерстяной клубок, покатившийся по траве и сразу распавшийся. Последовала кратчайшая пауза, а затем алан и Микел снова ринулись друг на друга, как тараны.
Их тела извивались и кружились, расходились и сцеплялись. Зубы лязгали, глотки рычали; один пес вдруг заскулил, брызнула кровавая слюна. Ошарашенный Брюс мог лишь стоять и смотреть, пока верховая лошадь плясала и визжала на конце своей привязи, — а потом подлетел второй серый силуэт, и ком сцепившихся гончих с рычанием покатился. Драка продолжалась еще какое-то время, а потом алан, не выстоявший против двух противников, вырвался из зубов дирхаундов и припустил прочь.
Тут появились Хэл и Сим, за ними Лисовин Уотти и Псаренок с зажатыми в кулаке поводками и едва угнавшийся за всем Куцехвостый Хоб. Они подоспели как раз вовремя, чтобы увидеть, как у алана, преследуемого по пятам призрачно-серыми силуэтами, передние лапы вдруг подогнулись, и он упал, покатившись кубарем, пока не распластался обмякшей недвижной грудой. Дирхаунды с разгону проскочили мимо, так что им пришлось, оскользнувшись, остановиться и вернуться, но жертва оказалась мертвее мертвой, так что им оставалось лишь попирать ее лапами, рыча и поскуливая от неутоленного кровожадного упоения, недоумевая, что это за сучок с кожаным оперением вдруг вырос у собаки из шеи.
Неподалеку от трупа из-за деревьев вышел Киркпатрик, небрежно закинув самострел на плечо.
Отличный выстрел, отвлеченно отметил Сим. Что это ему вздумалось хорониться за деревьями с самострелом? Сим не набрался духу высказать это вслух — да ему и не потребовалось, потому что, пока Псаренок побежал взять гончих на своры, Хэл и Брюс переглянулись.
— Коли будет позволительно обыскать седельные сумы оного Мализа, — сказал Киркпатрик небрежным тоном, будто они обсуждали лошадей за столом, — то, вернее верного, в них найдется пригоршня заячьего дерьма. Жутковато для махонького зайчишки сидеть во тьме да тряске, покудова не занадобится. А заодно выяснится, что проводника алана уже умыкнули прочь, хотя бьюсь об заклад, что недолго он будет наслаждаться платой за то, что отпустил чудище по указке. Подозреваю, вы его вовсе не найдете.
Никто не обмолвился ни словом, пока Брюс не обернулся к храпящей, тяжело дышащей, очумелой верховой лошади и не взялся за поводья. Трепещущий в нем страх обратился в гнев из-за услышанного, из-за хитроумных козней и, правду говоря, из-за его собственного тайного умышления против Бьюкена.
Мысленным взором он мимолетным, выкручивающим кишки проблеском увидел громадные челюсти пса и его длинный, распластавшийся в прыжке силуэт. Дернул поводья, выпутывая из зарослей, почувствовал, как они подались, потом снова зацепились, и в раздражении рванул изо всех сил.
И смерть, выдранная из земли, осклабилась ему.
Замок Дуглас
Назавтра
Охота окончилась, шлейфом сырого дыма почти в полном безмолвии потянувшись обратно к замку. Брюс, оживленный и взвинченный сверх всякой меры, флиртовал с графиней еще отчаяннее, хотя та отделывалась вымученными репликами, всей кожей ощущая сердитый взор Бьюкена.
Никто не мог удержаться, чтобы не поглядывать на телегу с трупом, — впрочем, Хэл видел, что Киркпатрик ехал молча, ссутулившись по-кошачьи, с лицом незрячим и непроницаемым, будто у каменного изваяния святого. Этот человек только что лицезрел покушение на своего сеньора — ему бы трубить зубодробительную тревогу, а он таращится вперед, не видя ничего.
Ему следовало, сказал Хэл после Симу, быть вроде мыши, вынюхивающей в лунном свете других сов.
— Следовало бы полагать, — согласился Сим, но рассеянно, потому что пришел с темного внутреннего двора, дабы доложить, как видел Мализа и двоих других в кожаных тужурках, с сальными ухмылками подгонявших графиню, будто ослушавшегося подмастерья, к шатру графа Бьюкенского. А от донесшегося оттуда шума у всех прямо зубы заныли.
Сидя в уюте кухни, укутав старые конечности, чтобы угомонить ноющие суставы, Сивый Тэм одобрительно закивал: граф Бьюкенский наконец-то надумал вразумить свою блудную женку.
— Жена, да собака, да дуб завалящий, — речитативом произнес он, — чтоб были добрее, лупи их почаще.
— А дуб-то пошто, господин? — вопросил один из кухарчат, и Тэм растолковал: порой такое дерево перестает приносить ценные желуди для свиней, так что крепкие мужи, включая коваля с его кузнечным молотом, ходят вкруг дерева, осыпая его крепкими ударами. От этого по дереву снова бегут соки, и оно оживает.
Псаренок, несший объедки для борзых, слыша тошнотворные звуки, подумал, что графиню охаживают кузнечным молотом. Но сомневался, что соки у нее побегут быстрее.
Худшее было еще впереди — во всяком случае для Хэла, когда уже подползало утро; Древлий Храмовник явился из мрака, словно призрак, и, сделав паузу, чтобы набрать в грудь воздуха, как перед нырком в холодную воду, изрек:
— Нуждаюсь воззвать к твоей подмоге.
Хэла будто морозом обдало.
— Я, как всегда, верен Рослину, — осторожно ответил он и заметил, как голова у старика при этом дернулась. «Ага, значит, я прав, — подумал Хэл. — Он призывает меня как сеньор».