Лев пробуждается

— Вы подглядывали за мной, — укорила графиня, и Хэл принялся отрицать, запинаясь; потом понял, что она над ним смеется, и замолк, уныло почесывая собственную голову.

— Истинно, — сказала Изабелла, увидев это, — нам обоим придется обриться, как клирикам, дабы избавиться от всего, что там развелось.

— Аки ваш лазарет, — ответил Хэл с невозмутимым видом, — они дают приют всем несчастным душам, какие могут туда втиснуться.

Теперь настал ее черед улыбнуться, и это зрелище согрело его.

Снаружи кто-то взвыл, и Изабелла вскинула голову.

— Мэгги из Килуиннинга, — сказал она, сдвинув брови. — Ее муж был в месни Мори. Когда ее принесли, она бредила об огненных тиграх, терзающих ее плоть. Принесли еще четверых беременных, у всех выкидыши. Три из них, наверное, умрут.

Плечи ее понурились, и Хэл обнаружил свою ладонь у нее на голове, прежде чем сообразил, что сделал это. Выпрямившись, Изабелла воззрилась на него — то ли в готовности к бегству, то ли в изумлении. Он отдернул руку, и тогда Изабелла шевельнулась.

— Я бы ее вымыла на вашем месте, — улыбнулась она.

— Есть такие, кто сказал бы, что это одержимость демонами, — осторожно заметил Хэл. — Наказание за грех мятежа. Быть может, знамение, что Бог нас покинул.

— Херня, — свирепо отрезала Изабелла, и Хэл вздрогнул. Взгляды их встретились, и оба улыбнулись.

— Итак, — наконец проронил он. — Недуг. Быть может, душевный? Безумие обреченных?

Изабелла кивнула, признавая проницательность замечания, с одобрением глядя в эти холодные серые глаза. А потом тряхнула головой.

— Есть травы, вызывающие то же, хоть и не столь истово.

— Значит, яд? — предположил Хэл, и они переглянулись. Графиня поняла, что он думает о своих собаках и Мализе; на миг ее прошила дрожь, но она тут же стряхнула ее.

— Нет, — ответила Изабелла, — ничего столь убийственного — Огонь Святого Антония.

Хэл уже слыхал о нем, но не ведал, что это такое.

— Проклятие святого, — пояснила она. — Избавиться от которого непросто. Спросите графа Каррикского… — Вздохнув, потерла усталые глаза. — Когда-нибудь мы узнаем, как святой это делает и почему всегда страдают малые и сирые. У меня нет доказательств, но я подозреваю, что дело в хлебе. Или травах, которые они кладут в похлебку. Бедным недоступна роскошь выбрасывать даже то, что выглядит напрочь скверно.

— Вы изрядная дока во врачевании, — заметил Хэл, и она поглядела на него искоса.

— Для графини, хотите сказать? Или для женщины?

— И то, и другое.

— Ну, — вздохнула Изабелла, — я еще помню, что некогда была дочерью Макдаффа. Мой отец был убит собственной родней. Истинный государь Файфский — малый отрок и узник в Англии. Я не питала великих упований даже на доброе замужество и, подлинно, уж не по собственному выбору.

— В отличие от матери Брюса, — деликатно предположил Хэл и увидел, как дрогнули ее губы при упоминании достопамятного рассказа о том, как графиня Каррикская похитила молодого человека — отца Брюса, — пройдя всю дорогу из Святой Земли, дабы поведать, что ее первый муж Адам де Килконкат скончался.

— Истинно, быть может, мне следовало пойти по ее пятам и держать ее сына взаперти, доколе он не согласился бы увезти меня, — вздохнула Изабелла. — Впрочем, он не собственный отец и считает сие похищение лишней приметой того, сколь бесхребетен его отец, коли позволил женщине так захомутать себя.

— А стоило бы оно того, подобное похищение? — осторожно поинтересовался Хэл.

— Нет, подлинно нет, — ответила Изабелла с поразившей его откровенностью. Увидев выражение его лица, она сумела угрюмо усмехнуться. — Некогда я думала, что это любовь, но всегда считала, что граф Каррикский — лучшее убежище от графа Бьюкенского, какое я могу найти, — промолвила графиня, и при упоминании Бьюкена лицо ее омрачилось. — Оный ведет себя так, словно я — курица для петуха на куче навоза; и в день, когда он поймет, что не смогу снести ему яйцо, он захочет собственным почином обречь меня на монастырь, думается мне. Как вы сами видите, государь Хэл, для церковной жизни я не гожусь.

— Вы не можете иметь чад? — выпалил он, и его искренняя забота пролилась бальзамом, так что Изабелла ответила без гнева.

— Похоже, нет. Я еще молода, но женщины в мои годы уже имеют целый выводок.

Ответ был проникнут такой полынной горечью, что Хэл буквально ощутил ее на вкус и постарался подсластить пилюлю.

— Или умирают при родах, — указал он и тут же увидел уныние, опалившее ее серые, как пепел, глаза.

— Уж лучше так, — негромко обронила она, и Хэл увидел, как дрогнули ее губы.

— Значит, потому-то вы и изучали врачевание? — поспешно спросил он, направляя разговор в безопасную колею.

— Поначалу, — бесцветным голосом отозвалась Изабелла, — однако сие не пристало дщери, тем паче Файфа. Я исхитрилась выудить изрядную часть собственным разумом из книг и трактатов, получить которые было нелегко, и это отнюдь не помогало. Как ни странно, в роли графини Бьюкен я обрела и куда бо́льшую свободу попустительствовать сему, и собственный дом в Балмулло.

Она замолчала, и Хэл увидел, как ее прекрасные глаза наполнились слезами, но Изабелла стряхнула их нетерпеливым жестом.

— У меня там есть книги, и Балиуса держали в конюшне при нем, — повела она дальше. — После этого мой муж непременно спалит его дотла, коли я ему не воспрепятствую.

Хэлу не хотелось знать, как она ему воспрепятствует. Ему вообще не хотелось знать, ни что графиня возвращается к Бьюкену, ни что он примет ее, как тюремщик узницу. И все же мысль о том, что будет, если в этот лагерь ворвутся англичане, преисполненные жаждой мести и торжеством победы, заставила его взять Изабеллу за руку столь внезапно, что еще вопрос, кого это изумило больше.

— Мы можем уйти, — объявил он. — Нынче ночью, допрежь сечи…

Она моргнула раз-другой, не веря собственным ушам, а затем услышанное накрыло ее жаркой волной; неважно, останутся они или уйдут, — важно лишь, что он предложил это. Изабелла деликатно высвободила руку.

— Вы сделали довольно, государь Хэл, — с искренним чувством произнесла она. — Ступайте домой. Как надлежит и мне.


Последовало молчание, долгое и мучительное.

— Я даже умудрилась однажды залучить с визитом магистра из Болоньи, — вдруг провозгласила графиня, лихорадочно просияв. — Граф обрадовался, что я больше не буду бесчестить его в родных стенах.

— Из Болоньи?

— Бьюкен, несомненно, чаял, что я обрету смирение, но я водила его за нос. Сказала, что это священник из Рима.

Оборвав себя, Изабелла вздохнула и покачала головой.

— Я скверно обращалась с Бьюкеном и сочувствую ему, — уныло добавила она, — но лишь до поры, когда кровь бросится ему в лицо и он накажет меня, так или иначе. И все же, на свой лад, я относилась к нему как к больному.

— Разве это оправдывает побои? — проворчал Хэл. — Рыцарь должен защищать даму.

Изабелла печально улыбнулась.

— Ах, было бы славно, кабы мир был подобен Камелоту… Конечно, он не таков, так что я обманула его и залучила сего магистра Скьятти из Болоньи, ибо в тамошнем университете наилучшие учителя искусства врачевания. Бог весть со всеми своими святыми, что я собиралась делать с его учением, но, помимо прочего, я узнала, что даже самых непреклонных можно убедить — за вознаграждение — поделиться своим искусством с женщиной. Что-то из этого было ценным, что-то не очень. В астрологии я поднаторела, а вот со свиньями была в лучшем случае посредственна.

— Со свиньями? — переспросил Хэл. Говорить с этой женщиной — все равно что учиться кататься на коньках по тонкому льду.

— Они ближе всех к человеку по анатомии, коже и костям, — растолковала Изабелла. — В Болонье настоящие трупы держат для исследований, а изрядную часть повседневной работы делают на свиньях. Душат, сжигают, травят и хоронят на день, неделю и более того. Быть свиньей в Болонье опасно, сэр Хэл.

— Буду иметь в виду, ежели когда возьму Сима Врана в Италию, — лаконично откликнулся Хэл, — поелику своими манерами он откровенно напрашивается на вивисекцию. И заметьте, Балмулло тоже как-то не похоже на место, плодовитое желудями.

Изабелла чуть скосила на него взгляд.

— Вы не в восторге от лекарей?

Хэл начал было возражать, не желая досадить этой женщине, но истина душила его. Моровая лихорадка начиналась невинно, как дрожь в теплый день, будто внезапный невидимый ветерок ласково пробежался вдоль хребта. Не более чем через три дня дрожавшие уже лязгали зубами, мечась в мокрой от пота постели; воздух свистал в их груди, как худые кузнечные мехи. Жаловались на холод, сгорая до сального остова прямо на глазах.

Другие тоже ее подхватили — от миазмов зловонных теплых болот, по словам лекарей и врачующих священников, — и некоторые умерли быстро, а некоторых бросили даже их перепуганные пастыри, и они скончались от небрежения.

Одна — очаровательная юная Мэри с Салтоновской Мельницы — сползла с одра болезни и скользнула в реку, схоронившись под холодной водой, будто под покрывалом, утоляющим боль. Когда же ее нашли, те же салтоновские священники, покинувшие ее, отказали ей в погребении на освященной земле, поелику сказанная наложила на себя руки.

Впрочем, и когда им доставало отваги остаться при подопечных, проку от них тоже не было никакого. Розмарин и лук, полынь и гвоздику, уксус и лимоны — все это смешивали с куриным пометом, будто некий мерзостный пудинг или начинку для каплуна, и мазали на лоб и под мышками. Живая жаба, привязанная к голове. Живая курица, разрубленная надвое, истекающая кровью и верещащая, прикладываемая к каждой болячке, — да только не было болячек при лихорадке, отнявшей жену и сына Хэла, лишь трясучая немочь, сжигавшая их, выжимавшая влагу скудной испариной досуха, когда смерть приходила милосердным избавлением.

Изабелла слушала его в молчании, ощущая желчь, ядовитый гной его слов. Когда Хэл закончил, она положила ладонь ему на руку, и он почувствовал головокружение.

Раздался новый крик, и она подскочила, потом неуверенно покачнулась, прежде чем опамятоваться.

— Вы ели? — спросил Хэл, и графиня смотрела на него добрую минуту, прежде чем покачать головой.

— Что ж, коли вы обеспечите вино, я обеспечу овсяные лепешки и толику сыра, — с натужной веселостью проговорил он.

Изабелла не стала спорить, так что они уселись в импровизированном Храме Господнем и поели.

— Лебеди, — сказал Хэл, глотком вина смывая облепившее небо овсяное тесто.

— Что?

— Лебеди, — повторил он. — Лебединая песня. Игра, в которую вы любите играть.

Увидел, как кровь бросилась Изабелле в лицо, и она понурила в голову. Лепешка во рту вдруг показалась золой.

— Простите, — запинаясь, пробормотал Хэл, — я думал…

Голос его спал до шепота и смолк, и он сидел с лепешкой во рту, не в силах ни выплюнуть ее, ни проглотить.

— Это была глупая игра для влюбленных, — наконец промолвила Изабелла, с вызовом поднимая голову и глядя ему в лицо. — Чтобы решить, кто будет лошадью, а кто всадником.

Хэл с трудом проглотил ком. Давясь, он припомнил высокий стол в Дугласе и ее триумфальный возглас, когда графиня побила Брюса своим мальчишеским румянцем. «Ха! — возгласила она. — Снова мой верх».

Тут он обнаружил, что она протягивает ему руку с чашкой.

— Вы подавитесь, — сказала Изабелла, и он натужно улыбнулся.

— В воде, — непререкаемо заявил Хэл, — рыбье дерьмо. — После чего приветственно приподнял чашку и отпил. — И это веское основание избегать ее и придерживаться вина.

— Это причастное вино, — с иронией заметила Изабелла.

Поперхнувшись, Хэл поставил чашку осторожно, словно та могла его укусить. Графиня хихикнула.

— Вы уже проглотили довольно, чтобы быть допущенным к стопам Самого Христа, — заметила она, и Хэл поневоле расплылся в улыбке. На них обоих могут наложить епитимью и даже сжечь на костре за то, что они здесь натворили, распивая святое вино и богохульственно смеясь с глазу на глаз, без сопровождения Изабеллы женской особой.