Лето

Слово да и место изменили свое значение. Теперь это означает что-то совсем другое. Все теперь означает что-то совсем другое. Еще недавно это поле тоже означало что-то совсем другое, было рощицей, судя по свежим, еще не сгладившимся воронкам в земле. Все деревья исчезли, кроме одного. Остальные вывезли вместе с корнями и прочим.

Дэниэл Глюк надеется, что отец где-то под тем единственным уцелевшим деревом посреди поля. От солнца там прячется столько мужчин, что свободного места не осталось.

Никакой другой тени нет.

Есть несколько деревянных строений, куда мужчины не могут забраться, за пределами поля. Идти больше некуда.

Заняться больше нечем.

Первым делом поутру – ожидание тележки с молоком, подъезжающей к главным воротам.

Затем весь остаток дня – ничего.

Раньше молочник каждое утро сообщал новости, но вчера и сегодня он сообщил ту же новость, что и позавчера и позапозавчера.

Немцы в Париже.

(Возможно, Ханна еще в Париже.

Выяснить невозможно.)

Ну и…

Жилые бараки и запах сортира.

Или прямой солнечный свет, под которым можно пройтись вдоль нового забора из колючей проволоки под солнцем, а затем пройтись вдоль него обратно, или постоять под солнцем возле жилых бараков, или постоять под солнцем на опустошенном поле, где Дэниэл сейчас и находится.

Для прогулки вдоль забора жарковато.

Чересчур жарко в ботинках.

«Надень ботинки, обуй ботинки, они тебе понадобятся, – говорил отец. – Упакуй что-нибудь теплое. Слыхал меня?»

Снова чудесное летнее утро без единого облачка на небе, вечно голубом над ними всеми, выстроившимися для переклички. Чудесное летнее утро с голубым небом уже через полчаса означает сгоревшую кожу на макушке.

Позавчера шляпа Дэниэла к кому-то перекочевала.

Одним глазом он смотрит на все эти головы – не заметит ли ее?

Другим – готовится к тому, чтобы отнестись к этому оптимистично, не доставлять неприятностей себе или кому-либо, если увидит ее у кого-нибудь на голове.

Дэниэл опирается о сломанный столб забора – древесина под рукой теплая.

Славный денек, – говорит мужчина, проходя мимо.

Еще один, – говорит Дэниэл.

Он смотрит на бумажный сверток с плечом бойца, который держит в другой руке. Дэниэл встряхивает и разворачивает бумагу: довольно плотная, может пригодиться.

Он поднимает ее над головой. Наверное, подойдет.

Он прислоняется к столбу забора, складывает бумагу по краю, складывает еще раз. Как когда-то кораблики делали, помнишь? Если повезет, то хватит.

Он расправляет ее, начинает сначала.

Утром понедельника Дэниэл спустился к завтраку, а Уильям Белл – не в форме, а в пиджаке и галстуке, словно в воскресной церкви, – сидел за столом и пил с отцом чай. Наносил деловой визит в семь сорок пять утра. За открытой входной дверью, под жужжание пчел, рядом с отцовскими гвоздиками и бордюром из роз томился в ожидании еще один полицейский чин Западного Сассекса, только уже в длинном дождевике. В такое-то солнечное утро.

Это ты, Дэн, – сказал Уильям Белл. – Думал, ты уже уехал. На флот, так ведь?

Его не берут, – сказал отец. – В анализе мочи диабет нашли.

Нет у меня диабета, – сказал Дэниэл. – Для самого загадка.

Как ни крути, не берут его, – сказал отец.

Пока что, – сказал Дэниэл.

Отец повернул чайник, налил Дэниэлу чая.

Позавтракай, Дэниэл, – сказал он.

Быстрее, – сказал он вполголоса, быстро взглянув на Дэниэла.


Можете не спешить, господа, – сказал Уильям Белл, подняв руки и заложив их за голову.

Эта нарочито праздная поза Уильяма Белла означала: «Поскорее».

Всего пара вопросов, – сказал Уильям Белл. – Вообще времени не займет.

Загляну наверх и вещи соберу, – сказал отец. – Две минуты.

Да не нужно тебе вещи собирать, Уолтер, – сказал Уильям Белл. – Не нужны ему вещи, Дэн. Просто сходить на Чарлтон-стрит. К обеду вернется.

У него же категория «В»[23], – сказал Дэниэл.

Да у всех эти категории «В», как говорится, – сказал Уильям Белл. – Это уже не просто «Статутные правила в отношении иностранцев на охраняемых территориях», как говорится, а бланкетная категория «В». Не волнуйтесь. Просто пара вопросов, как говорится. Допивай чай, Уолтер, еще куча времени.

Я тоже пойду, можно? – сказал Дэниэл.

Можно, сынок, – сказал Уильям Белл. – Молодец. Составь старику компанию.

Не нужно, Дэниэл, – сказал отец.

Дэниэл пошел за ним наверх.

Какой от меня еще прок? – сказал он тихо, чтобы Уильям Белл не слышал. – Лучше мне быть при делах, чем не у дел.

Отец постоял, качая головой, в дверях своей спальни, с помазком в одной руке и расшнурованным ботинком, одним из зимних ботинок, в другой.

Господи, – сказал он.

Это не он качал головой. Его голова качалась сама. Все его тело дрожало. Помазок дрожал в дрожащей руке.

Нет, я пойду, – сказал Дэниэл.

Тогда надень ботинки, – сказал отец. – Упакуй что-нибудь теплое. Обязательно забери все деньги, что есть у тебя в доме.

Я подумал, вам хочется прогуляться до участка вдвоем, – сказал Уильям Белл. – Доберетесь туда сами. Мы отправимся вслед за вами через пару минут. Когда прибудете, скажите дежурному сержанту, кто вы, и подождите меня в приемной. Лады?

Забери остатки буханки, Дэниэл, – сказал отец.

Все нормально, сэр? – сказал полицейский помоложе, когда они вышли из дома. – Поднести вам вещи?

Он надел дождевик поверх формы, видимо, для того, чтобы соседи не видели у дома отца форменной одежды.

Они сами вещи донесут, – сказал Уильям Белл. – Мы с Браунли просто быстро все обойдем, чисто для галочки, так сказать, чтобы все как полагается, если ты не против, Уолтер. Нет ли чего предосудительного или опасного, о чем мы должны доложить. Ничего такого не будет, знаю. Но все равно. Чисто для галочки.

Да ради бога, Билл, – сказал отец. – Только запри после себя дверь, ладно?

Запру, конечно, – сказал Уильям Белл.

Уильяма Белла они больше не видели. В участке на Чарлтон-стрит прождали в приемной до половины двенадцатого, когда «черная Мария» («только эти двое и все?») отвезла их в Брайтон.

В брайтонском участке у них конфисковали спички, бритвенные лезвия и маленький фруктовый нож, который лежал у Дэниэла в кармане куртки. Констебль обшарил их чемоданы. Открыл маникюрный набор Дэниэла и забрал ножницы для ногтей.

Зачем ты с собой эту ерунду взял? – сказал отец.

За ногтями ухаживать, – сказал Дэниэл.

Горе мне с тобой, – сказал отец, покачав головой.

Еще у отца забрали пузырек с ядовитой жидкостью. Пузырек стоял прямо у сержанта на столе.

Наверное, решили, ты сам можешь выпить, – сказал Дэниэл. – Я рад за всех бабочек, что останутся в живых.

Я раньше лавром пользовался, – сказал отец. – Небось можно будет снова найти, если увижу редкий экземпляр.

Они сели на свои чемоданы на полу, поскольку три стула и скамья были заняты. Отец Дэниэла прислонился спиной к стене под объявлениями и вздремнул. Дэниэл разговорился с мужчиной за сорок, журналистом из Лондона, которого взяли в Брайтоне, куда он приехал на долгие выходные.

Это массовое интернирование, – сказал мужчина. – Для нашего же блага.

На последней фразе он скривился. Помещение заполнилось мужчинами и парнями. Некоторые были без вещей. Другие пришли без пиджака, даже без пальто.

Ничего не происходило.

Еще больше слоняющихся людей.

В четыре часа дня отец очнулся от дремы и поделился с ближайшими соседями ломтями утренней буханки.