Летний этюд

Тревожная идиллия перед большим пожаром




В своей повести, непритязательно-доверительной по интонации и причудливо-изощренной по композиции, сочетающей элементы идиллии и трагедии, Криста Вольф сознательно подменяет изображение социальных коллизий проникновенным рисунком уединившегося в деревне дружеского сообщества. «Летний этюд» представляет собой попытку самобытного художника «остановить мгновение», зафиксировать состояние умов и душ своих сограждан накануне разразившегося в ГДР политического кризиса. Криста Вольф предвидела его с прозорливостью, достойной Кассандры, и так же, как она, бессильна была предотвратить.

Эта небольшая книга создавалась долго, почти десять лет; работа над рукописью была завершена в 1987 году. В октябре-ноябре 1989 года начались события, приведшие сперва к разрушению берлинской стены, возведенной в 1961 году, а затем к поэтапному присоединению ГДР к ФРГ, ускорившемуся с июля 1990 года после введения на территории двух германских государств единой валюты в виде западногерманской марки. Попытки демонтажа и реорганизации тоталитарно-партийной бюрократической системы, начавшиеся в ГДР под воздействием народных демонстраций с осени 1989 года, опоздали. Большинство народа «не верило больше в возможность лучшего, демократического социализма», как это с горечью констатировал почетный председатель ПДС Ханс Модров[14]. В трагическую ситуацию попала и часть интеллигенции ГДР, активно выступавшая против тоталитарного партийного режима, но не покидавшая ГДР в надежде на сохранение ее самостоятельности. Во всяком случае, именно с позиций сохранения и демократического обновления ГДР выступали на массовой демонстрации в Берлине 4 ноября 1989 года Стефан Гейм, Криста Вольф и Кристоф Хайн; за продолжение социалистического эксперимента в условиях демократического обновления общества агитировали Хайнер Мюллер, Фолькер Браун и другие крупнейшие писатели. Но история не предоставила такого шанса — слишком глубоким и безрадостным был социально-экономический и духовный застой, возникший в период правления В. Ульбрихта и Э. Хонеккера. Нельзя забывать, что об отставании ГДР сами немцы безошибочно судили при сравнении с процветающей экономикой ФРГ. Говоря образно, граждане ГДР предпочли надежную капиталистическую «синицу в руке» вместо мифического социалистического «журавля в небе». Кто возьмется их сегодня упрекать? Да еще памятуя о проблеме воссоединения нации, трагический раскол которой именно Криста Вольф проникновенно изобразила в своем первом романе «Расколотое небо» (1963).

Духовный кризис общества ГДР, обусловленный диктатом закосневшей в догме идеологии и — может быть, прежде всего — слишком узкими возможностями для социально-экономической и интеллектуально-творческой деятельности личности в условиях «развитого социализма», Криста Вольф заметила еще в шестидесятые годы. Этой теме посвящен ее роман «Размышления о Кристе Т.» (1968), вызвавший в момент публикации гнев и возмущение не только официальной критики, но и многих читателей, свыкшихся с ролью «винтиков». В интервью с Терезой Хёрник писательница вспоминает:

«Обиднее всего было, что отдельные мои сограждане из страха позволили вовлечь себя в кампанию против меня, но особенно горько, что издательство, выпустившее книгу, публично от нее отреклось. Мое существование в этой стране в качестве общественного существа было поставлено под сомнение, и понадобилось довольно значительное время, пока я опять смогла взять в руки перо»[15].



Основной вопрос, на который искала ответ Криста Вольф в романе, можно сформулировать так: является ли гуманным общество, ставящее перед своими гражданами какие угодно цели, кроме главной жизненной цели каждого человека — познать и осуществить самого себя? Что значат такие высокие слова, как «трудиться на благо общества», если это абстрактное «общее благо» перестает реально соотноситься с насущными интересами конкретного человека, живущего в данном обществе? Гуманность «реального социализма» в ГДР впервые была подвергнута тщательному анализу и сомнению в этом романе К. Вольф.

В 1971 году Криста Вольф написала фантастический рассказ «Маленькая прогулка в Г.», который относится к циклу «Унтер-ден-Линден» (1974), однако опубликован он был лишь в 1989 году. Поскольку советскому читателю этот рассказ еще не известен, есть смысл поговорить о нем чуть подробнее… По приглашению своего знакомого героиня совершает экскурсию по Городу Героев, который наряду с обычными людьми, носящими на груди отличительный знак «Ч» (человек), заселен персонажами книг писателей ГДР 1950—1960-х годов. Эти персонажи, в большинстве своем так называемые «положительные герои» или «новые люди», изо дня в день с воодушевлением делают то, на что в свое время сподвигли их писатели, пытавшиеся добросовестно следовать канонам социалистического реализма, то есть изображать предписываемую утопическими партийными программами жизнь. Здесь же и герои, изуродованные или изъятые из текста книг цензурой. Многие персонажи и книги легко узнаваемы. Основной же художественный пафос рассказа состоит даже не в том, что Криста Вольф блестяще и иронически обыгрывает негативные стороны истории литературы ГДР. Становится страшно, когда на какой-то странице вдруг видишь, как все эти литературные персонажи («новые люди» и «положительные герои») превращаются в агрессивную толпу живых людей, не желающих поступаться «принципами», стремящихся на веки вечные сохранить усвоенные однажды стереотипы поведения и шаблоны мышления. Взаимодействие идеологии, жизни и литературы предстает в виде зловещего рока: бездуховная идеология формирует бездуховные личности, бездуховная литература, взращенная бездуховной идеологией, не в состоянии увидеть в жизни иные ценности, кроме этих самых «новых людей», лишенных исторических корней и не имеющих будущего. Правда, героиня просыпается, и вся кошмарная экскурсия в Город Героев оказывается не более чем фантастическим сном…

С конца шестидесятых годов Криста Вольф активно переосмысляет жизненный и творческий опыт, мучительно стремится найти новые возможности литературного выражения своих изменившихся мировоззренческих позиций. Она работает и экспериментирует сразу по нескольким направлениям. Важнейшее — резкая субъективизация прозы, нарочитое присутствие в тексте самого автора с его переживаниями и проблемами. Эта эстетическая категория, получившая название «субъективная аутентичность», впервые была сформулирована ею в эссе «Уроки чтения и письма» (1968, опубл. В 1972):

«…у повествовательного пространства есть четыре измерения: три фиктивные пространственные координаты вымышленных персонажей и четвертая, «подлинная», координата рассказчика. Это координата глубины, чувства времени, неизбежной сопричастности, определяющая выбор не только сюжета, но и его окраски. Ее осознанное использование — основной метод современной прозы».



Метод «субъективной аутентичности» наиболее очевидно просматривается в романе «Образы детства» (1976), повести «Авария» (1987) и в относящейся к 1978—1979 годам, но завершенной в ноябре 1989 года пронзительно интимной повести «Что остается». Эта повесть является своеобразным дополнением к «Летнему этюду», ибо сосредоточена на раскрытии внутриполитической ситуации в ГДР, приведшей партийно-бюрократический режим в стране к полному краху, — то есть как раз на том, чего в «Летнем этюде» Криста Вольф старательно избегает или же касается весьма осторожно, и читатель, не знакомый с конкретной ситуацией в ГДР, может подумать, что речь идет в основном о личных переживаниях и трагедиях. Поэтому есть смысл очертить культурно-политический и литературный контекст, относящийся к периоду, описанному в «Летнем этюде».

В тексте повести нет ни одной даты, хотя порой упоминаются события, временная и пространственная соотнесенность которых не вызывает сомнений. Вспомним хотя бы семейство грека Антониса, любителя предметов старины, тоскующего по родине, с нетерпением ожидающего визу и наконец — после покупки старинного сундука и торжественного прощального вечера — отъезжающего в Грецию. Реакционный режим в Греции, как мы помним, пал в 1974 году. Эту дату ориентировочно можно взять за точку отсчета. Попутно зададим себе вопрос: зачем вообще Кристе Вольф понадобилась экзотика и не напоминает ли интеллигентное общество, затворившееся в добровольном изгнании в мекленбургской деревне со славянским названием, группу беженцев, в благостном деревенском комфорте ожидающих общественных перемен, чтобы — подобно греку Антонису — вернуться на покинутые места? Ведь художественное произведение живет по своим собственным законам, и всякое, даже мимоходом упомянутое, «ружье» должно рано или поздно «выстрелить»…

Биографам Кристы Вольф хорошо известна фотография «Лето 1975 года в Метельне», впервые опубликованная Терезой Хёрник к шестидесятилетию писательницы: на скамье под окнами просторного деревенского дома уютно беседуют Криста Вольф, Сара Кирш, Хельга Шуберт… Стихотворение Сары Кирш не только стоит в эпиграфе повести, но и цитируемые в книге стихи Беллы принадлежат Саре Кирш. А сейчас самое время вспомнить неожиданно щемящую фразу первого абзаца повести «Летний этюд»: «Теперь, когда Луиза уехала, Белла навсегда оставила нас, Штеффи умерла, дома разрушены, — теперь жизнью вновь властвует память». Сара Кирш, одна из крупных современных немецких поэтесс, как известно, была в числе тех, кто выступил против лишения гражданства ГДР поэта-песенника Вольфа Бирмана. Акция лишения гражданства произошла 17 ноября 1976 года. В 1977 году Сара Кирш переехала жить в Западный Берлин. В знак протеста против антиконституционного акта «лишения гражданства» ГДР покинули свыше 100 деятелей культуры. Партийно-авторитарная власть ответила на эту акцию репрессиями. В 1979 году, например, из Союза писателей ГДР были исключены девять писателей. Криста Вольф мужественно выступила против этой акции и в дальнейшем в речах и статьях продолжала требовать восстановления исключенных, хотя некоторые из них уже оставили ГДР. На таком вот тревожном культурно-политическом фоне разыгрывается кажущаяся идиллия «Летнего этюда».

Заметное место в повести занимает образ Штеффи — мысленному диалогу с ней (умирающей в больнице от рака) отведены завершающие страницы книги. Исследователи, успевшие провести текстологический анализ, утверждают, что в образе Штеффи запечатлены некоторые черты Макси Вандер (1933—1977), талантливой писательницы, чья книга «Доброе утро, красотка» (1976), представляющая собой почти дословное воспроизведение магнитофонных записей бесед с женщинами ГДР, произвела сенсацию не только в немецкоязычном регионе. При чтении страниц книги, посвященных Штеффи, вспоминается Бригитта Райман (1933—1973), талантливая писательница, яркой звездой промелькнувшая на небосклоне литературы ГДР. В размышлениях и взаимоотношениях Эллен и Яна без труда угадываются автор повести и ее муж, известный писатель и критик Герхард Вольф. И так далее. Однако все расшифровки и соотнесения — загадки скорее для литературоведов, чем для читателей. Стоит подчеркнуть, что, развивая концепцию «субъективной аутентичности», Криста Вольф щедро заполняет страницы повести эпизодами, лицами и конфликтами, выхваченными из жизни.

Тем серьезнее следует воспринимать завершающую книгу ремарку: «Все персонажи этой книги вымышлены автором, ни один не тождествен кому-либо из живых или мертвых. Столь же мало совпадают реальные события и эпизоды повести». Суть даже не в том, что в «Летнем этюде» сгущены в единое художественное целое эпизоды, переживания и впечатления по крайней мере десятилетнего периода жизни (ведь и сама повесть создавалась десять лет, хотя и с перерывами) и что эти эпизоды перемешаны и расположены в необходимой автору последовательности. Это — лишь внешняя сторона композиционной структуры. Гораздо важнее то, что повесть, столь наивно и непосредственно предлагающая читателю непроизвольный и на первый взгляд почти неуправляемый поток воспоминаний и впечатлений, на самом деле весьма строго подчинена разрешению философских и эстетических задач, которые Криста Вольф ставила перед собой с конца семидесятых годов.

Кризисный для культуры ГДР 1976 год был годом выхода романа «Образы детства», потребовавшего предельного напряжения всех душевных и физических сил Кристы Вольф. Та усталость и опустошенность, о которой неоднократно говорит в «Летнем этюде» Эллен, отчасти связана с этим. Но куда большую роль здесь играет духовный кризис, который обострился, видимо, к 1978 году, когда Криста Вольф, выступившая в защиту В. Бирмана, стояла на грани полного разрыва с Союзом писателей ГДР. Она отсутствовала на Седьмом (1978), Восьмом (1983) и Девятом (1987) съездах писателей ГДР, разрушая, как могла, картину полного благополучия в писательской среде, которую стремилось изобразить руководство Союза писателей и стоящие над ним партийные идеологи. В то же время она мучительно искала возможности адекватного литературного овладения ситуацией. В 1978 году она написала историческую повесть о Генрихе фон Клейсте и Каролине фон Гюндероде «Нет места. Нигде», два эссе и начала работу над повестями «Летний этюд» и «Что остается». Не имея возможности прямо изображать современность, она погрузилась в историю и, обнаружив глубинное родство отдаленных эпох, попыталась зашифровать свои мысли и чувства в поэтические метафоры, которые легко доходили до читателей, разделявших ее помыслы. В повести о Клейсте возникает в определенном смысле ключевая метафора «unlebbares Leben» («нежилая жизнь», то есть жизнь, недостойная того, чтобы заполнять ею отпущенный человеку срок). Метафора эта приходит в голову Клейсту, но читатели Кристы Вольф хорошо понимали, какую жизнь она здесь имела в виду. Именно поэтому ее исторические и мифологические («Кассандра», 1983) повести и эссе вызывали повышенный читательский спрос. Через несколько лет Фолькер Браун придумал еще одну метафору для обозначения общественно-политической и культурной ситуации в ГДР — «gebremstes Leben» («заторможенная жизнь»). И читатель учился воспринимать эти метафоры, ибо видел за ними актуальное содержание.

В повести «Что остается», начатой параллельно с книгой «Нет места. Нигде» и с первыми набросками «Летнего этюда», Криста Вольф попыталась запечатлеть для потомства эпизоды полицейской слежки за ней, показала, как ведут себя в подобной ситуации разные люди, близкие ей, воссоздала атмосферу бюрократически-полицейского режима, переходящего не только разумные, но и мыслимые пределы. В ноябре 1989 года она завершила свой скорбный рассказ словами:

«Когда-нибудь, думала я, я смогу заговорить легко и свободно… Пока еще слишком рано, но ведь так будет не всегда. А может, мне просто сесть за этот стол, под эту лампу, взять бумагу, ручку и начать? Что остается? В чем основа моего города и почему он будет разрушен до основания? И что нет иного несчастья, кроме одного — не жить. И в конце иного отчаяния — не прожить жизнь».



Как видим, здесь варьируется та же метафора («нежилая жизнь»), только вырастает она на этот раз не на историческом, а на современном материале. Правда, повесть «Что остается» была опубликована лишь в 1990 году, да и то в ФРГ. Но именно эта повесть в наибольшей степени, пожалуй, помогает сегодня понять, почему события в ГДР развернулись столь стремительно — волна неприятия партийно-бюрократического режима пересилила чувство страха, на котором последние годы (особенно после апреля 1985 года) держался режим Э. Хонеккера.

В повести «Летний этюд», начатой, как уже упоминалось, в 1978 году, Криста Вольф поставила перед собой более сложную художественную задачу. Почти непосильную — не оттого ли и работа над книгой растянулась на целых десять лет? Надо было найти новые точки опоры, понять и показать, что́ может противопоставить человек, что́ может противопоставить писатель той «нежилой жизни», которая окружает его на каждом шагу. Найти эти точки опоры оказалось не просто — пришлось переосмыслить мифологию и историю, подвергнуть критическому анализу весь путь человеческой цивилизации.

Поэтика и философия Кристы Вольф нашли очень яркое выражение во «Франкфуртских лекциях» (1983), создававшихся параллельно с «Кассандрой» и сопровождавших раздумья и работу над «Летним этюдом». В этих лекциях она размышляет, например, о неизбежном переломе в современном общественном сознании, равносильном новому Ренессансу:

«В чем суть этого перелома? Может быть, в отказе? В отказе от покорения и обуздания природы, в отказе от закабаления других народов и континентов, но также и в отказе от закабаления женщины мужчиной? В радости жизни (когда ты уже не властелин мира и не стремишься им быть)?»



Или в другом месте — со ссылкой на Макса Фриша — она размышляет о функции слова в рамках своей новой поэтики:

«Такое слово не будет снабжать нас ни историями героев, ни историями антигероев. Оно будет неброским и рассказывать будет о неброском, о драгоценных буднях, просто и конкретно. Гнев Ахилла, смятение Гамлета, ложные альтернативы Фауста будут вызывать у него всего лишь улыбку. Ему придется пробиваться к своему материалу поистине «снизу» — и тогда, может быть, этот материал, увиденный с доселе неведомой точки зрения, еще откроет доселе не распознанные возможности».



Эти размышления во «Франкфуртских лекциях» прямо соприкасаются с тем, что Криста Вольф пытается «снизу», от простого и непритязательного быта, изобразить в «Летнем этюде». «А с другой стороны, почему эти фразы должны быть важнее чистой печки?» — вдруг задумывается Эллен. Еще более отчетливо направление новых поисков сформулировала Криста Вольф в статье «Ответ читателю» (1981):

«Все, что игнорируется и отрицается, мы должны создать: приветливость, достоинство, доверие, раскованность, непосредственность, очарование, аромат, звучность, поэзию. Непринужденность жизни. Все, что улетучивается первым, когда недобрый мир грозит вылиться в тотальную войну. Истинно человеческое. Дающее нам силы отстаивать мир».



Собственно говоря, именно эту концепцию жизни пытается провести Криста Вольф в «Летнем этюде». Она стремится изобразить попытку очень разных людей жить вместе, не поступаясь своими индивидуальностями, а — напротив — уважая их и способствуя их раскрытию. Хотя при внимательном чтении обнаруживается, что книга вдоль и поперек пронизана конфликтами, и отнюдь не только бытовыми. И сельский домик, и маленькая деревня тысячью зримых и незримых нитей связаны со всем миром, и сама Криста Вольф не может не осознавать утопичность изображаемой ею сельской идиллии. Как настоящий художник-реалист, она не удовлетворяется показом внутренних психологических коллизий уединившегося в деревне содружества и дает почувствовать грозное веяние внешнего мира, не принимающего предлагаемые «условия игры». Поэтому возникающее временами ощущение идиллии окончательно разрушается пожаром в деревне и смертью Штеффи.

Пожар этот, в предощущении грядущих событий, приобретает поистине символическое значение. Примерно такое же, какое он имел в повести Валентина Распутина «Пожар», опубликованной почти за год до чернобыльской катастрофы и до кризиса, проявившегося в самых разных сферах экономической и политической жизни страны. Или как в пьесе Фолькера Брауна «Переходное общество» (1982), где сгорает дом, символизирующий ГДР. Большие писатели становятся провидцами. Так, Криста Вольф, изобразившая трагедию Кассандры, сама выступила в ее роли. Но высокие гуманистические ценности, которые писательница утверждает своим творчеством, позволяют надеяться, что ее усилия не пропадут втуне.



1990, июль

А. Гугнин






* * *





notes


Примечания




1




Перевод А. Карельского.





2




Здесь и далее стихотворение И. К. Гюнтера цитируется в переводе А. Карельского.





3




Пита — пирог (греч.).





4




Межхозяйственное растениеводческое отделение.





5




В Германии 1933—1947 гг. наследственный крестьянский двор переходил от отца к старшему сыну и не подлежал разделу.





6