Лейла

— Ты говоришь по-французски?

— Это же испанский.

— Это в любом случае прозвучало сексуально.

— Я всего лишь год учила его в старшей школе, — говорит она. — У меня нет скрытых талантов. Что есть, то есть.

— Сомневаюсь в этом. — Я перекатываю ее на землю и наваливаюсь сверху, прижимая ее запястья к траве. — Ты талантливо танцуешь.

Она смеется. Я целую ее.

Мы целуемся еще несколько минут.

И не просто целуемся. Мы касаемся друг друга. Мы движемся. Мы стонем.

Ощущения зашкаливают, будто я повис на волоске от смерти. Сердце буквально готово разорваться в груди. Я задумываюсь, стоит ли нам продолжать. Страстные объятья и поцелуи с Лейлой вкупе с наркотиками дают слишком мощный эффект. Еще один миг таких объятий, и я потеряю сознание от переизбытка чувств. Кажется, словно на каждом нервном окончании выросло по нервному окончанию, и я ощущаю все с удвоенной силой.

— Нужно остановиться, — произношу я шепотом, разделяя сплетенье наших ног. — Что мы приняли, черт побери? Я дышать не могу. — Я переворачиваюсь на спину, жадно хватая ртом воздух.

— Ты о том, что дала нам моя сестра?

— Невеста — твоя сестра?

— Да, ее зовут Аспен. Она на три года меня старше, — Лейла приподнимается на локте. — А что? Тебе нравится?

— Да, очень, — киваю я.

— Сильная штука, да?

— Черт, да.

— Аспен дает их мне всякий раз, когда я перепью. — Лейла наклоняется ко мне, пока не касается губами моего уха. — Аспирин называется. — Она отстраняется и расплывается в широкой улыбке при виде моего озадаченного лица. — Ты что, думал, мы под наркотой?

А с чего еще я так себя чувствую?

Я резко сажусь.

— Это был не аспирин.

Лейла в приступе хохота падает на спину и перекрещивается.

— Богом клянусь. Ты принял аспирин. — У нее даже дыхание перехватило, до того заливисто она смеется. Совладав наконец с дыханием, Лейла издает восхитительный вздох, и черт, я что, сказал «восхитительный»?

Она смотрит на меня с легкой улыбкой и качает головой.

— Ты не из-за наркотиков так себя чувствуешь, Лидс. — Лейла встает и направляется ко входу в здание. А я снова иду за ней, ведь если это, в самом деле, был аспирин, то я в заднице.

Так и есть, я в заднице.

Я и подумать не мог, что мне может быть так хорошо с другим человеком безо всяких стимулирующих веществ, гулящих по моим венам.

Мы заходим в дом, но Лейла не поднимается в комнату. Она направляется в Большой Зал, где стоит кабинетный рояль, а все стены заставлены книгами. По полу за нами тянется след со стекающей с нашей одежды воды.

Обернувшись, я вижу, как Лейла изучает взглядом лужу, собравшуюся у моих ног.

— Тут старинные полы, — говорит она. — Нужно относиться к ним с уважением. — Она снимает платье через голову и теперь стоит в паре метров от меня посреди слабо освещенной комнаты в одном нижнем белье. Верх не сочетается с низом. Лейла надела белый лифчик с трусиками в черно-зеленую клетку, но мне даже нравится, что она не задумывалась о том, что надеть под платье. Пару мгновений я просто любуюсь изгибами ее тела и тем, что она не пытается прикрыться.

Моя последняя девушка красотой своего тела могла состязаться с супермоделями, но она всегда была собой недовольна. Вскоре это стало меня раздражать, потому что ее неуверенность в себе затмевала всю красоту.

Уверенность Лейлы, напротив, делала ее настолько привлекательной, что даже внешняя красота переставала иметь значение.

Я послушно снимаю джинсы и остаюсь в одних боксерах. Собрав наши вещи, Лейла кладет их на ковер, который наверняка стоит дороже всех полов, но пусть делает, как ей нравится.

Обведя комнату взглядом, у стены возле рояля я замечаю диван, обтянутый коричневой потертой кожей. Мне хочется бросить Лейлу на этот диван и утонуть в ней, но у нее другие планы.

Она выдвигает банкетку и садится.

— Ты умеешь петь? — спрашивает Лейла, нажав на несколько клавиш.

— Да.

— Почему тогда не поешь на сцене?

— Это группа Гаррета. Он не просил меня петь.


— Гаррета? Так зовут солиста?

— Именно.

— Он так же отвратителен, как его песни?

Ее вопрос вызывает у меня смешок. Я отрицательно мотаю головой, усаживаясь рядом с ней на банкетке.

— Он довольно противный, но не настолько, как его песни.

Лейла играет ноту «до».

— Он тебе завидует? — интересуется она.

— С чего ему мне завидовать? Я простой басист.

— Он не подходит на роль солиста. А ты — да.

— Серьезное заявление. А ты даже не слышала, как я пою.

— Это неважно. Петь ты можешь ужасно, но все это отходит на второй план, когда ты на сцене.

— Точно так же, как отходит на второй план толпа, когда ты танцуешь?

— Я единственная танцевала.

— Вот видишь. Я даже не заметил.

Когда я произношу эти слова, Лейла наклоняется, и я жду, что она поцелует меня, но вместо того лишь шепчет мне в губы:

— Сыграй что-нибудь. — Она отходит к дивану и ложится на него. — Что-то достойное этого рояля, — уточняет она.

Лейла устраивается, скрестив ноги в щиколотках и свесив руку с края дивана. И ждет, когда я начну играть, водя пальчиками по паркетному полу. Я не могу оторвать от нее взгляд. Не думаю, что на свете найдется еще одна женщина, способная пробудить во мне желание смотреть на нее не моргая, пока не высохнут глаза, но Лейла выжидательно смотрит.

— А если тебе не понравится моя музыка? — спрашиваю я. — Ты все равно позволишь тебя поцеловать?

Она отвечает легкой улыбкой.

— Эта песня что-то значит для тебя?

— Я вложил в нее частички своей души.

— Тогда тебе не о чем беспокоиться, — тихо отвечает она.

Я сажусь лицом к роялю и опускаю руки на клавиши. Замешкавшись на мгновение, начинаю играть. Я никогда раньше не исполнял эту песню перед зрителями. Единственным человеком, которому хотел бы ее спеть, был мой отец, но его больше нет с нами. Именно его смерть сподвигла меня написать ее.

Я ни разу не волновался, выступая на сцене с группой Гаррета, но сейчас испытываю другие ощущения. Эта песня для меня очень личная, и даже несмотря на то, что у меня сейчас всего одна слушательница, я чувствую, будто она — самая восприимчивая публика из тех, перед которой я выступал.

Набрав полные легкие воздуха, я медленно выдыхаю и начинаю играть.

Той ночью я перестал верить в рай.

Я не могу верить в бога, который жесток.

А ты?

Той ночью я перестал молиться на коленях,

Но и стоя на ногах больше не молюсь.

А ты?

Той ночью я закрыл окно и захлопнул дверь,

Я сидел в темноте.

А ты?

Той ночью я узнал, что счастье — это сказка

На тысяче страниц, прочитанных вслух

Тобой.