Ледяное забвение
Часть 8 из 20 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
9 ноября 1933 года на Военном мемориале Фельдернхалле в Мюнхене в день поминовения старых борцов, погибших во время «Пивного путча», личный состав «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер» принес клятву верности фюреру. Перед церковью Тетинеркирхе выстроились 830 человек. Уличные фонари были погашены, и вся площадь освещалась только факелами. Под звуки музыки Вагнера ровно в полночь, после последнего удара часов на Тетинеркирхе, прибыл Гитлер в сопровождении Гиммлера, министра обороны генерала Вернера фон Бломберга и группенфюрера СС Зеппа Дитриха, который и выстроил своих охранников для принесения клятвы.
Сначала рейхсфюрер СС Гиммлер произнес клятву СС: «Клянемся тебе, Адольф Гитлер, в своей преданности и отваге. Мы обещаем это тебе и будем подчиняться тебе до самой смерти». После этого эсэсовцы «Лейбштандарта СС Адольф Гитлер» повторили полный текст этой клятвы: «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и рейхсканцлеру, в своей преданности и отваге. Я присягаю тебе, и теперь ты можешь командовать мной, а я клянусь подчиняться тебе до самой смерти. Да поможет мне Бог». С этого момента всех новых рекрутов «Лейбштандарта» для принятия присяги посылали в Мюнхен на ежегодную церемонию перед Фельдернхалле.
Начальником личной охраны фюрера стал штандартенфюрер СС Ханс Раттенхубер. В июне 1934-го ему было поручено создать имперскую службу безопасности (РСД), в задачи которой, помимо личной охраны Гитлера, входила охрана Геринга, Гиммлера, Геббельса и других высших руководителей рейха, а также их квартир и резиденций.
Имперская служба безопасности должна была находиться в подчинении только у самого Гитлера, и он ревностно следил за тем, чтобы начальник его личной охраны выполнял исключительно его приказы. Это обстоятельство неоднократно подчеркивалось фюрером в самой категорической форме. Однажды Гитлер в присутствии приглашенных отобедать с ним генералов заявил: «Я повторяю еще раз, что вы, Гиммлер, не имеете никакого права приказывать Раттенхуберу. Я запрещаю вам это! А если вы, Раттенхубер, что-либо доложите обо мне Гиммлеру, то будете немедленно заключены в тюрьму».
Слова Гитлера для Гиммлера были как пощечина. Охранные отряды под аббревиатурой СС создавались для охраны жизни Адольфа Гитлера, и к вопросам, касающимся безопасности вождя германского народа, рейхсфюрер СС, как страж режима, имел самое непосредственное отношение, но напомнить об этом фюреру Гиммлер не посмел, как и не порывался больше командовать штандартенфюрером СС Раттенхубером.
Раттенхубер же прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями главного телохранителя фюрера и без ценных указаний Гиммлера, по рекомендации которого он стал начальником личной охраны Гитлера. Раттенхубер так организовал охрану фюрера, что у злоумышленников не было ни малейшего шанса его убить.
Все машины Гитлера, на которых он совершал свои поездки, были бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. Броня выдерживала обстрел автоматическим оружием, пулеметом, и на ней не оставались вмятины даже от взрыва гранат. Стекло выдерживало семь винтовочных выстрелов в одну точку, а броня прикрывала все стенки машины, включая днище. Подножки в его машинах закрывались вплотную дверями и исключали, таким образом, возможность впрыгивания на ходу посторонних лиц. Внутри автомашин Гитлера имелись хорошо замаскированные и быстро открывающиеся кобуры для автоматов и пистолетов. Автомобили сопровождавшей охраны были вооружены каждый двумя пулеметами с тысячей двумястами патронами к каждому из них.
На улицах, по которым Гитлер мог проехать в автомобиле, выставлялось оцепление охранной полиции, СС и СА. Все помещения рейхсканцелярии находились под контролем сотрудников имперской службы безопасности — РСД. Переходы от служебных помещений к личным апартаментам Гитлера охранялись отборными эсэсовцами из «Лейбштандарта Адольф Гитлер».
Весь обслуживающий персонал служебных и жилых помещений фюрера в Берлине и в его имении в Берхтесгадене, а также их родственники подлежали непрерывной проверке со стороны полиции. Пропуска в здания менялись ежемесячно. У каждого входа было установлено круглосуточное дежурство привратников и сопровождающих. Чердачные помещения и крыши находились под постоянным наблюдением охраны.
Лица, приходившие на прием к фюреру без заблаговременного оповещения, пропускались только после телефонного запроса. Все посетители получали специальный листок, на котором отмечалось время прихода, ухода и количество вещей, принесенных и унесенных ими из здания. Те, кто не имел спецпропуска, могли зайти в здание только в сопровождении сотрудника охраны.
Багаж сдавался для просмотра в помещение охраны. Прием пакетов от неизвестных лиц был строжайше запрещен.
Продукты питания поставлялись от строго определенных фирм, служащие которых находились под постоянным полицейским контролем. Заказ продуктов по телефону был запрещен, и продукты закупались только лицами из охраны и лично ими доставлялись на кухню. Все продукты подвергались химическому анализу. Овощи для Гитлера разводили в его имении в Берхтесгадене, выкапывались из земли в присутствии курьера, который отвозил их для приготовления пищи.
Вокруг дома Гитлера в Берхтесгадене было установлено большое количество прожекторов, которые включались все одновременно нажатием кнопки и освещали кругом большую территорию. Кроме того, во всех помещениях, где находился Гитлер, включая даже спальню, также имелся сигнал тревоги, соединенный с помещениями охраны. Нажатием соответствующих кнопок Гитлер и его адъютанты могли вызвать охрану или объявить общую тревогу во всем районе.
В Берхтесгадене вся почта, поступавшая в адрес Гитлера, просвечивалась рентгеновским аппаратом. Более того, все поступавшее из стирки белье Гитлера тоже подвергалось просвечиванию рентгеновским аппаратом.
Гостиницы, в которых останавливался Гитлер во время своих поездок по Германии, находились под непрерывным контролем гестапо. Сотрудники и постоянные гости также тщательно проверялись. В приемной гостиницы дежурили чиновники местной криминальной полиции. Они же патрулировали по всей гостинице. Старший охраны контролировал заселение комнат, прилегавших к апартаментам Гитлера. Комнаты рядом с ним обычно предоставлялись его адъютантам и свите. Во время отсутствия Гитлера его комнаты подвергались тщательному наблюдению внутри. Если фюрер спускался в ресторан, то шесть охранников занимали соседние столы с расчетом видеть все, что происходит в зале. Некоторое время спустя после прибытия Гитлера в ресторан входили опытные чиновники криминальной полиции с женами — тоже для наблюдения за публикой. В ночное время личная охрана дежурила в гостинице, а городская полиция следила за всем прилегающим районом.
Исключение составляла гостиница «Дойче Гоф» в Мюнхене во время партийных съездов. В эти дни гостиница была занята партийными чиновниками, получавшими от партийной канцелярии специальные пропуска для входа в дом. Охраной и членами СС все же осуществлялся тройной контроль пропусков.
Гитлер любил бывать в театре, поэтому почти во всех немецких театрах имелась «ложа фюрера». Рядом с ложей бронировались места и для местной полиции. Располагались полицейские непосредственно у ложи фюрера справа, слева, сверху и под освещением сцены. Личная охрана и эсэсовская «команда сопровождения» несли охрану Гитлера как в гостинице, так и в театре, где перед входом в его ложу выставлялся пост из двух человек, а также посты у соседних лож, чтобы в случае чего воспрепятствовать покушению. При неофициальных посещениях театра Гитлер входил в ложу уже после начала представления, чтобы не привлекать к себе внимания публики.
Более широкие охранные мероприятия предпринимались во время официальных выступлений. Места вокруг Гитлера выдавались только лицам по специальным спискам. Патрули наблюдали за всеми помещениями театра, вплоть до артистических уборных.
В день митинга с участием фюрера улицы охранялись штурмовиками СА и полицией. Чтобы предотвратить бросание цветов, их брали у публики и затем приносили Гитлеру. Лиц с багажом немедленно удаляли. Оцепление на улице располагалось таким образом, чтобы каждый второй охранник стоял лицом к публике, а чиновники полиции размещались среди публики и в задних рядах.
Дом в Мюнхене, где проживал Гитлер, охранялся снаружи и внутри, вне зависимости от того, находился он там или нет, а за его автомобилем повсюду следовали две машины сопровождения с эсэсовцами. Населению, встречавшему Гитлера, было запрещено держать в руках какие-либо пакеты или свертки. Также было запрещено фотографирование и бросание цветов. Население уведомлялось об этом по радио и через газеты, а также полицейскими на мотоциклах, возившими с собой щиты с соответствующим текстом.
Безудержные проявления всенародной любви пошли на спад после того, как Гитлер, десятилетиями перед этим говоривший только о мире, которого хотело большинство населения в Германии, напал на Польшу. Народ же чувствовал ненужность этой войны. В августе 1914 года молодой Адольф Гитлер был среди тех, кто восторженно встретил объявление войны, но в сентябре тридцать девятого никакого воодушевления у немцев не было. Ни флагов на домах, ни восторженных толп на улицах, ни цветов уходящим на фронт войскам. Все надеялись, что германо-советский пакт о ненападении был подписан для укрепления мира, а на деле оказалось, что заключен он был, чтобы фюрер со Сталиным поделили между собой Польшу.
Сталин, называвший Польшу буржуазным фашистским государством, мог только приветствовать ее уничтожение. Мол, что плохого будет в том, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории? В своей директиве Коминтерну он запретил иностранным коммунистам ехать в Польшу, дабы, как и в Испании, сражаться против фашистов.
Советские газеты в те дни печатали лишь победные сводки немецкого командования. Поляки же надеялись, что французы немедля ввяжутся в войну и отвлекут на себя значительные силы вермахта. Не потерпел Гитлер тогда крах лишь потому, что во время польской кампании больше ста французских и английских дивизий на западе пребывали в полном бездействии против двадцати пяти немецких дивизий.
Гитлер торопил Сталина со вступлением в войну против Польши. Поддержка Красной армии ему была не нужна, вермахт и сам мог разгромить поляков. Гитлеру политически важно было, чтобы Советский Союз тоже принял самое активное участие в этой войне.
Сталину же, дабы не выглядеть агрессором в глазах мирового сообщества, нужен был благовидный предлог для вторжения в Польшу, поэтому он занял выжидательную позицию. Учитывая то, что до сентября 1939 года советское правительство никогда не ставило вопрос о возвращении западных областей Украины и Белоруссии, Москва намеревалась заявить, что Советский Союз вынужден прийти на помощь украинскому и белорусскому населению от исходящей со стороны Германии угрозы.
Гитлера подобная формулировка возмутила. Он просил передать Сталину, что указание такого мотива невозможно. Сталин согласился, что планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил ради общего дела не обращать внимания на подобные пустяки, и 17 сентября 1939 года в два часа ночи он сам лично сообщил немецким союзникам, что в шесть часов утра Красная армия наконец-то перейдет советско-польскую границу.
С этого дня все советские газеты стали публиковать только оперативные сводки генштаба РККА:
«С утра 17 сентября войска Рабоче-крестьянской Красной армии перешли границу по всей западной линии от реки Западная Двина (наша граница с Латвией) до реки Днестр (наша граница с Румынией). Отбрасывая слабые передовые части и резервы польской армии, наши войска к вечеру 17 сентября достигли:
На севере — в Западной Белоруссии — м. Глубокое, ст. Парафианово, овладели железнодорожным узлом Молодечно и м. Воложин.
На юге — в Западной Украине — наши войска заняли города: Ровно, Дубно, Збараж, Тернополь, Каломый.
Наша авиация сбила: 7 польских истребителей и вынудила к посадке 3 тяжелых бомбардировщика, экипажи которых задержаны.
Население встречает повсеместно части Красной армии с ликованием».
Договорившись с немецким военным атташе генералом Кестрингом и его заместителем полковником Кребсом помогать друг другу в уничтожении «польских банд», нарком обороны Ворошилов отдал войскам приказ о том, что при обращении германских представителей к командованию Красной армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск, командование должно выделять в помощь вермахту необходимые силы. И в некоторых районах доблестным частям Красной армии действительно пришлось вместе с дружественным вермахтом уничтожать оставшиеся очаги польского сопротивления, но об этом, как выразился Сталин, «братстве, скрепленном кровью», ни в немецких, ни в советских газетах почему-то не печатали.
Больше всех были потрясены сговором Гитлера со Сталиным сами нацисты. На следующее утро после подписания исторического пакта в саду Коричневого дома лежала куча из сотен партийных значков — их посрывали с себя разъяренные национал-социалисты, но многие из них вскоре раскаялись в поспешных действиях и очень быстро приобрели себе новые значки.
Только в СССР были природные ископаемые, необходимые для бесперебойной работы военно-промышленного комплекса, и только с продовольственными и энергетическими ресурсами Советского Союза Гитлер мог продолжать победоносную войну на западе.
Благодаря договору с СССР «о дружбе и границах» Германия получила мощную экономическую поддержку Советского Союза и могла не бояться британской блокады.
«Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец и цинк. И я боюсь лишь того, что в последний момент какая-нибудь свинья подсунет мне предложение о посредничестве», — заявил Гитлер и еще в течение октября 1939 года начал перебрасывать свои победоносные дивизии на запад и заново их укомплектовывать. Москва обещала даже больше, чем просил Берлин. Сталин приятно удивил Гитлера своим заявлением о том, что их страны должны помогать друг другу и во имя этого идти на жертвы. Поэтому советское правительство снизило цены на свои товары и не настаивало на том, чтобы Германия за все платила твердой валютой.
Договоренности Гитлера со Сталиным позволили вермахту сократить свои вооруженные силы на востоке до минимума, и на границе с Советским Союзом фюрер оставил лишь незначительные силы прикрытия, едва ли способные обеспечить сбор таможенных пошлин.
«Главное дело — это желание разгромить врага!» — заклинал он своих генералов, считавших план Гитлера «выманить французов и англичан на поле битвы и разгромить их» неправильным и рискованным и рекомендовавших вместо этого упорной обороной как бы «усыпить» войну. Но чем строптивее вели себя генералы, тем нетерпеливее настаивал Гитлер на том, чтобы начать наступление на западе.
Состоящие в антигитлеровском заговоре офицеры, как и в сентябре 1938 года, стояли перед выбором — либо готовиться к войне, которую сами они считали безумной, либо свергнуть Гитлера путем государственного переворота; и, как и тогда, заговорщики так ничего и не предприняли.
Гитлер же постоянно переносил сроки начала наступления. Назначив себя Верховным главнокомандующим, он с небывалой легкостью то отдавал, то отменял приказы, в результате чего приказы накладывались на контрприказы, что проявилось особенно наглядно 25 августа 1939 года, когда в один день фюрер отдал и отменил приказ о нападении на Польшу.
Окончательно заморочив всем голову, Гитлер на основании последней метеосводки утвердил наконец дату вторжения на 10 мая 1940 года. Вечером предыдущего дня полковник абвера Ханс Остер проинформировал противоположную сторону через голландского военного атташе в Берлине полковника Саса о предстоявшем наутро нападении. Но когда грохот орудий и вой сирен немецких пикирующих бомбардировщиков разорвали предрассветную тишину, для генштабов союзников это все равно оказалось полной неожиданностью. Германское бронированное нашествие дотоле невиданных ни в одной войне масштабов смяло линии обороны французских армий и создало угрозу отрезать все северные армии от их южных коммуникаций, а также и от моря.
Благодаря предупреждению Остера бельгийские и голландские войска наступление ожидали, но их сопротивление было незначительным. Взорванные мосты и наспех сооруженные в некоторых местах оборонительные укрепления лишь ненадолго сдержали первые атаки вермахта.
Под мощью и яростью немецкого наступления, начатого опять без объявления войны вероломным налетом на находившуюся на аэродромах авиацию противника, через пять дней признала свое поражение Голландия. Решающей для успеха была выдвинутая самим Гитлером идея выброски небольших спецподразделений парашютистов в стратегически важных местах за линией фронта. Высадка авиадесанта у форта Эбен-Эмаэль удалась. Прямо на территорию крепости было высажено с грузовых планеров такое подразделение, и уже во второй половине дня 11 мая защитники форта капитулировали. А в это время последовал совершенно не ожидавшийся противником быстрый прорыв через Люксембург и Арденны, и 13 мая танковые соединения сумели форсировать Маас, 16 мая пал Лан, 20 мая — Амьен, и в ту же ночь передовые соединения вышли к Ла-Маншу.
Какое-то время продвижение вперед шло такими быстрыми темпами, что части второго эшелона потеряли связь с авангардом, и мнительный, как всегда, Гитлер уже не верил в свой триумф. Он ужасно нервничал и боялся собственного успеха, не хотел рисковать и поэтому охотнее всего задержал стремительное продвижение своих войск. Фюрер непонятно почему боялся за южный фланг. Он бушевал и кричал, что таким образом можно загубить всю операцию и оказаться перед угрозой поражения.
На деле же такой угрозы не было. Все передвижение немецких войск осуществлялось по главным дорогам, и ни в одном месте их не остановили.
Когда новый британский премьер-министр Уинстон Черчилль, обеспокоенный положением на фронте, прибыл в те дни в Париж, главнокомандующий сухопутными силами союзников генерал Гамелен признался ему, что большинство его моторизованных соединений оказалось в расставленной немцами ловушке. Английские же дивизии были расколошмачены, отдельные части без вооружения и снаряжения спасались бегством.
И если бы передовые части танкового корпуса Гудериана, находившиеся всего в нескольких километрах южнее Дюнкерка, не получили приказ остановиться на достигнутом рубеже и не вступать в столкновение с противником, то разгром союзников был бы полным. Но фюрер считал, что он не может жертвовать танковыми частями, необходимыми ему для завершающего удара в этой кампании. Оценка Гитлером положения под Дюнкерком во многом определялась влиянием Геринга. Тот высказал фюреру твердое убеждение, что его пилоты не допустят эвакуации английской армии на Британские острова. Мол, он, Геринг, и его люфтваффе превратят гавань Дюнкерка в море огня и потопят каждое причаливающее судно. Гитлер положился на это самоуверенное обещание Геринга и отдал «стоп-приказ» танковым соединениям, тем самым подарив англичанам шанс на эвакуацию.
Для Гитлера, нацелившегося на быстрейшее продолжение операции на юге Франции, отошедшая к Дюнкерку английская экспедиционная армия особого значения не имела. Начальник же генштаба сухопутных войск Гальдер настаивал на том, чтобы всеми наличными силами ворваться в англо-французский котел и уничтожить его. Но Гитлер полагал, что это займет слишком много времени и может задержать начало наступления на Южную Францию.
В течение последующих десяти дней бо́льшая часть английской армии, потерявшая всю артиллерию и вооружение, была эвакуирована в Англию при помощи «москитной армады», состоявшей из почти девятисот маломерных судов. Для этой уникальной спасательной операции, получившей название «Динамо», были мобилизованы спасательные лодки с океанских пассажирских пароходов в лондонских доках, буксиры с Темзы, рыбацкие баркасы, прогулочные пароходы, частные яхты, реквизированные голландские шхуны, баржи и пассажирские катера.
Военно-морское министерство Великобритании предоставило полную свободу стихийному движению, охватившему английских моряков. Каждый владелец судна любого типа, парового или парусного, выходил в море и направлялся в Дюнкерк, где на побережье среди дюн под неослабевающими налетами немецкой авиации их ждали десятки тысяч английских и французских солдат. Бомбы увязали в песке, который уменьшал силу взрыва, и непрерывная бомбардировка войск, рассредоточившихся вдоль побережья, причиняла незначительный ущерб.
Молодые английские летчики-истребители, иногда совершавшие по четыре вылета в день на своих «харрикейнах» и «спитфайрах», успешно патрулировали весь район. Они врывались в строй эскадрилий немецких истребителей и бомбардировщиков, рассеивали и отгоняли их. И везде, где появлялись самолеты люфтваффе, иногда в количестве до полусотни «мессершмиттов» и пикирующих бомбардировщиков «штука»[16], они сразу же подвергались атакам «харрикейнов» и «спитфайров», и десятки немецких самолетов оказывались сбитыми. В противостоянии с хваленым люфтваффе английские военно-воздушные силы показали свое превосходство, и Герингу не удалось выполнить данное им фюреру обещание.
Когда же город, еще за десять дней до того лежавший перед Гудерианом незащищенным, оказался наконец у немцев, эвакуация на побережье Дюнкерка была полностью завершена.
Армии Гитлера после охватывающего маневра у побережья Ла-Манша повернули затем на юг, где они повсюду встречали уже потерявшего мужество, сломленного противника, чья обреченность еще больше усугублялась творившейся на севере неразберихой. Французское верховное командование оперировало соединениями, которые давно уже были разбиты, дивизиями, которые были рассеяны, дезертировали либо просто развалились сами собой.
Уже в конце мая один британский генерал назвал французскую армию «скопищем черни» без малейшего намека на дисциплину. Миллионы беженцев, тащивших за собой тележки с нагроможденными в них пожитками, заполонили все дороги. Они бесцельно брели куда глаза глядят, задерживали движение своих воинских частей, оказывались в тылу прорвавшихся немецких танков, метались в панике под бомбами и воем пикирующих бомбардировщиков, и в этом неописуемом хаосе тонула любая попытка организованного военного сопротивления.
Одной из причин возникновения этого хаоса явилась изготовленная командой Шелленберга невзрачная с виду брошюра, содержащая мрачные пророчества Нострадамуса. Эта брошюра распространялась среди французского населения через агентов Шелленберга и забрасывалась с самолетов. В ней были выбраны те цитаты, в которых Нострадамус предсказывал появление «машин, изрыгающих дым и огонь», которые с грохотом будут пролетать над городами, неся ужас и уничтожение людям. От себя Шелленберг добавил «пророчество» о том, что только юг и юго-восток Франции спасутся от этих бедствий. После этого охваченные паникой массы беженцев двинулись в подсказанном им направлении и в итоге парализовали коммуникации французских армий, тогда как немецкие войска получили желаемую свободу передвижения.
Германские танки прошли через десятки городов и сотни деревень, не встречая ни малейшего сопротивления. Их командиры стояли в открытых башенных люках, самодовольно приветствуя население, а толпы пленных французов шагали рядом с немцами, причем многие из них все еще несли свои винтовки, которые время от времени собирали, чтобы уничтожить их под гусеницами танков.
10 июня 1940 года Муссолини объявил войну французам. Гитлер ожидал это решение с большой тревогой, ибо оно служило не поддержкой, а скорее дополнительным бременем. 14 июня пал объявленный открытым городом Париж. Немецкие войска вошли через ворота Майо в Париж и сорвали с Эйфелевой башни трехцветный французский флаг. В тот же день Лени Рифеншталь, надеявшаяся на то, что с завоеванием французской столицы война быстро закончится, отправила Гитлеру поздравительную телеграмму:
«С неописуемой радостью, с чувством глубокой благодарности мы переживаем вместе с Вами, мой фюрер, величайшую победу, одержанную Вами и Германией, вступление немецких войск в Париж. Вы творите дела, которые вообще не укладываются в человеческое воображение и не имеют аналогов в истории человечества. Как нам поблагодарить Вас? Высказать поздравление — слишком мало, чтобы выразить чувства, которые меня обуревают».
Три дня спустя Гудериан сообщил Гитлеру, что он со своими танками дошел до Понтарлье. Изумленный быстротой продвижения своих войск, Гитлер запросил телеграфом, не ошибка ли это, «вероятно, имеется в виду Понтайе-сюр-Сон?», и в ответ «король танков» Гейнц Гудериан телеграфировал ему: «Никакой ошибки. Лично нахожусь в Понтарлье на швейцарской границе». Оттуда он двинулся на северо-восток и вклинился с тыла в линию Мажино. Оборонительный вал Франции пал почти без боя.
Начав 10 мая 1940 года вторжение в Бельгию, Нидерланды и Францию, вермахт в течение месяца разгромил французские войска, обратив в бегство британские экспедиционные части. Но больше всего исходу кампании удивлялись участники Первой мировой войны: их поразила низкая боеспособность французской армии и несостоятельность ее командования. Гитлер тоже был поражен этим, и уже 18 июня ему передали желание французов заключить перемирие. Фюрер повелел участвовать в первом заседании главнокомандующим трех видов войск вермахта, а также Кейтелю и имперским министрам Гессу и фон Риббентропу.
Гитлер уже давно представлял себе сцену реванша над Францией, и теперь его обуревало желание сыграть в ней историческую роль. По его приказу через пролом в стене музея вывезли тот самый железнодорожный вагон, в котором было подписано унизительное для Германской империи перемирие, и установили этот вагон в Компьенском лесу на той самой лужайке, где он находился в 1918 году, а памятник с поверженным немецким орлом был задрапирован полотнищем.
21 июня 1940 года около трех часов дня в Компьен прибыл Гитлер в сопровождении высших военных и гражданских чинов рейха. Выйдя из автомобиля, он направился сперва к гранитному монументу в центре площадки, на мемориальной плите которого было начертано: «11 ноября 1918 года здесь была побеждена преступная гордость Германской империи, поверженной свободными людьми, которых она пыталась поработить».
Гюнтер Келлер, снимавший на свою ручную кинокамеру это историческое событие, записал позже в своем дневнике о впечатлении, которое произвел на фюрера этот памятник разгрома кайзеровской Германии: «Подойдя к монументу, Гитлер остановился перед ним, широко расставив ноги и подбоченившись. Молча прочитав надпись, он, всем своим видом изображая крайнюю степень презрения, прошелся по мемориальной плите. При этом его лицо выражало не только презрение, но и злость, вызванную, вероятно, тем, что он не мог стереть одним пинком своего сапога эту вызывающую надпись».
Отдав приказ снести памятник, Гитлер вошел со свитой в исторический вагон и уселся в то самое кресло, в котором двадцать два года назад восседал французский маршал Фош. Через несколько минут в вагон ввели французскую делегацию, и Кейтель начал зачитывать условия перемирия.
После оглашения преамбулы текста перемирия Гитлер и сопровождавшие его лица демонстративно вышли из вагона и сразу отбыли. Переговорами, затянувшимися до 22 июня, продолжил руководить Кейтель. Все было организовано так, чтобы как можно сильнее унизить поверженных французов. Им было заявлено, что немецкий проект перемирия является окончательным и должен быть принят или отвергнут как единое целое.
В ночь с 24 на 25 июня о заключении перемирия было объявлено по радио. Во Франции огромная масса беженцев, запрудившая все дороги, начала возвращаться в родные места. Гитлер использовал это время для нескольких поездок по оккупированной Франции. Он посетил район боев Первой мировой войны и обелиск павшим у Лангемарка, а также другие памятные с тех времен места. Вместе с двумя однополчанами по той войне фюрер побывал на своих старых позициях неподалеку от Реймса. Затем он неофициально вылетел в Париж, где провел лишь несколько ранних утренних часов. В свою свиту он включил людей, разбирающихся в искусстве, в том числе Альберта Шпеера, Арно Брекера и архитектора Германа Гислера.
Прямо с аэродрома Гитлер направился в Гранд-опера и, гордый своими познаниями, сам был гидом в экскурсии по зданию театра. Потом его кортеж проехался по Елисейским Полям, задержался у Эйфелевой башни. В Доме инвалидов Гитлер долго простоял перед гробницей Наполеона, после чего высказал пожелание перевезти саркофаг сына Наполеона, герцога Рейхштадского, из Парижа в Вену. Повосхищавшись ансамблем площади Согласия, он поехал вверх на Монмартр, где назвал уродливой церковь Сакре-Кер. Поездка заняла всего три часа, но Гитлер назвал ее «сбывшейся мечтой его жизни».
В начале июля Берлин приветствовал своего фюрера бурей восторга, морем цветов и колокольным звоном. На улицах везде реяли флаги со свастикой, вывешенные из окон и развевающиеся на крышах. Жители Берлина пребывали в полнейшей эйфории. Самому фюреру триумфальное завершение французской кампании принесло и без того уже не знавшее удержу чувство самоуверенности в своем предназначении.
Спецпоезд Гитлера прибыл на Анхальтский вокзал, где его в полном составе ожидало имперское правительство. Геринг произнес несколько глубоко взволнованных слов приветствия. Фюрер обошел фронт почетного караула и затем, стоя в открытом автомобиле, под возгласы невероятного восторга и аплодисменты высыпавших на улицы берлинцев проехал в рейхсканцелярию по сплошному ковру из цветов. На Вильгельмплац стояли огромные толпы, своими нескончаемыми выкриками люди заставляли его во второй половине дня не раз выходить к ним на балкон. Для чествования Гитлера в имперскую канцелярию прибыло огромное число посетителей — министров, гауляйтеров и прочих нацистских бонз. Генералы вермахта на этих торжествах не присутствовали.
Отсняв проезд Гитлера по ликующему Берлину, Гюнтер направился прямо к Остеру домой, где застал его в состоянии тягостной озабоченности и напряжения.
— После наступления Гитлера на западе лорд Галифакс заявил моему человеку в Ватикане, что союзные державы больше не выражают готовности пойти на контакт с германским Сопротивлением и он, мол, начинает сомневаться в том, что среди немцев вообще существуют порядочные люди, которым можно доверять, — объяснил Остер причину своего мрачного настроения.
— Ну и черт с ним, с этим Галифаксом! — отмахнулся Гюнтер. — Толку нам от этого Запада все равно никакого. Франция сдалась фактически без боя, а британская армия еле ноги унесла на свой любимый остров. Так что борьба с режимом — это наше внутреннее дело и на чью-то помощь извне нечего и надеяться.
— Согласен. Но сейчас мы оказались в ситуации, когда любой вариант развития событий повлечет для нас весьма негативные последствия. Победа Гитлера усилит нацистский режим как в Германии, так и на захваченных европейских территориях. Поражение отдаст Германию на растерзание победителей. Такой вот выбор — между молотом и наковальней.
— Мне сегодня ясно одно: армия и народ поддержат переворот лишь в том случае, если из-за Гитлера им придется вкусить горечь поражения.
Сначала рейхсфюрер СС Гиммлер произнес клятву СС: «Клянемся тебе, Адольф Гитлер, в своей преданности и отваге. Мы обещаем это тебе и будем подчиняться тебе до самой смерти». После этого эсэсовцы «Лейбштандарта СС Адольф Гитлер» повторили полный текст этой клятвы: «Я клянусь тебе, Адольф Гитлер, как фюреру и рейхсканцлеру, в своей преданности и отваге. Я присягаю тебе, и теперь ты можешь командовать мной, а я клянусь подчиняться тебе до самой смерти. Да поможет мне Бог». С этого момента всех новых рекрутов «Лейбштандарта» для принятия присяги посылали в Мюнхен на ежегодную церемонию перед Фельдернхалле.
Начальником личной охраны фюрера стал штандартенфюрер СС Ханс Раттенхубер. В июне 1934-го ему было поручено создать имперскую службу безопасности (РСД), в задачи которой, помимо личной охраны Гитлера, входила охрана Геринга, Гиммлера, Геббельса и других высших руководителей рейха, а также их квартир и резиденций.
Имперская служба безопасности должна была находиться в подчинении только у самого Гитлера, и он ревностно следил за тем, чтобы начальник его личной охраны выполнял исключительно его приказы. Это обстоятельство неоднократно подчеркивалось фюрером в самой категорической форме. Однажды Гитлер в присутствии приглашенных отобедать с ним генералов заявил: «Я повторяю еще раз, что вы, Гиммлер, не имеете никакого права приказывать Раттенхуберу. Я запрещаю вам это! А если вы, Раттенхубер, что-либо доложите обо мне Гиммлеру, то будете немедленно заключены в тюрьму».
Слова Гитлера для Гиммлера были как пощечина. Охранные отряды под аббревиатурой СС создавались для охраны жизни Адольфа Гитлера, и к вопросам, касающимся безопасности вождя германского народа, рейхсфюрер СС, как страж режима, имел самое непосредственное отношение, но напомнить об этом фюреру Гиммлер не посмел, как и не порывался больше командовать штандартенфюрером СС Раттенхубером.
Раттенхубер же прекрасно справлялся с возложенными на него обязанностями главного телохранителя фюрера и без ценных указаний Гиммлера, по рекомендации которого он стал начальником личной охраны Гитлера. Раттенхубер так организовал охрану фюрера, что у злоумышленников не было ни малейшего шанса его убить.
Все машины Гитлера, на которых он совершал свои поездки, были бронированы и снабжены специальными непробиваемыми стеклами. Броня выдерживала обстрел автоматическим оружием, пулеметом, и на ней не оставались вмятины даже от взрыва гранат. Стекло выдерживало семь винтовочных выстрелов в одну точку, а броня прикрывала все стенки машины, включая днище. Подножки в его машинах закрывались вплотную дверями и исключали, таким образом, возможность впрыгивания на ходу посторонних лиц. Внутри автомашин Гитлера имелись хорошо замаскированные и быстро открывающиеся кобуры для автоматов и пистолетов. Автомобили сопровождавшей охраны были вооружены каждый двумя пулеметами с тысячей двумястами патронами к каждому из них.
На улицах, по которым Гитлер мог проехать в автомобиле, выставлялось оцепление охранной полиции, СС и СА. Все помещения рейхсканцелярии находились под контролем сотрудников имперской службы безопасности — РСД. Переходы от служебных помещений к личным апартаментам Гитлера охранялись отборными эсэсовцами из «Лейбштандарта Адольф Гитлер».
Весь обслуживающий персонал служебных и жилых помещений фюрера в Берлине и в его имении в Берхтесгадене, а также их родственники подлежали непрерывной проверке со стороны полиции. Пропуска в здания менялись ежемесячно. У каждого входа было установлено круглосуточное дежурство привратников и сопровождающих. Чердачные помещения и крыши находились под постоянным наблюдением охраны.
Лица, приходившие на прием к фюреру без заблаговременного оповещения, пропускались только после телефонного запроса. Все посетители получали специальный листок, на котором отмечалось время прихода, ухода и количество вещей, принесенных и унесенных ими из здания. Те, кто не имел спецпропуска, могли зайти в здание только в сопровождении сотрудника охраны.
Багаж сдавался для просмотра в помещение охраны. Прием пакетов от неизвестных лиц был строжайше запрещен.
Продукты питания поставлялись от строго определенных фирм, служащие которых находились под постоянным полицейским контролем. Заказ продуктов по телефону был запрещен, и продукты закупались только лицами из охраны и лично ими доставлялись на кухню. Все продукты подвергались химическому анализу. Овощи для Гитлера разводили в его имении в Берхтесгадене, выкапывались из земли в присутствии курьера, который отвозил их для приготовления пищи.
Вокруг дома Гитлера в Берхтесгадене было установлено большое количество прожекторов, которые включались все одновременно нажатием кнопки и освещали кругом большую территорию. Кроме того, во всех помещениях, где находился Гитлер, включая даже спальню, также имелся сигнал тревоги, соединенный с помещениями охраны. Нажатием соответствующих кнопок Гитлер и его адъютанты могли вызвать охрану или объявить общую тревогу во всем районе.
В Берхтесгадене вся почта, поступавшая в адрес Гитлера, просвечивалась рентгеновским аппаратом. Более того, все поступавшее из стирки белье Гитлера тоже подвергалось просвечиванию рентгеновским аппаратом.
Гостиницы, в которых останавливался Гитлер во время своих поездок по Германии, находились под непрерывным контролем гестапо. Сотрудники и постоянные гости также тщательно проверялись. В приемной гостиницы дежурили чиновники местной криминальной полиции. Они же патрулировали по всей гостинице. Старший охраны контролировал заселение комнат, прилегавших к апартаментам Гитлера. Комнаты рядом с ним обычно предоставлялись его адъютантам и свите. Во время отсутствия Гитлера его комнаты подвергались тщательному наблюдению внутри. Если фюрер спускался в ресторан, то шесть охранников занимали соседние столы с расчетом видеть все, что происходит в зале. Некоторое время спустя после прибытия Гитлера в ресторан входили опытные чиновники криминальной полиции с женами — тоже для наблюдения за публикой. В ночное время личная охрана дежурила в гостинице, а городская полиция следила за всем прилегающим районом.
Исключение составляла гостиница «Дойче Гоф» в Мюнхене во время партийных съездов. В эти дни гостиница была занята партийными чиновниками, получавшими от партийной канцелярии специальные пропуска для входа в дом. Охраной и членами СС все же осуществлялся тройной контроль пропусков.
Гитлер любил бывать в театре, поэтому почти во всех немецких театрах имелась «ложа фюрера». Рядом с ложей бронировались места и для местной полиции. Располагались полицейские непосредственно у ложи фюрера справа, слева, сверху и под освещением сцены. Личная охрана и эсэсовская «команда сопровождения» несли охрану Гитлера как в гостинице, так и в театре, где перед входом в его ложу выставлялся пост из двух человек, а также посты у соседних лож, чтобы в случае чего воспрепятствовать покушению. При неофициальных посещениях театра Гитлер входил в ложу уже после начала представления, чтобы не привлекать к себе внимания публики.
Более широкие охранные мероприятия предпринимались во время официальных выступлений. Места вокруг Гитлера выдавались только лицам по специальным спискам. Патрули наблюдали за всеми помещениями театра, вплоть до артистических уборных.
В день митинга с участием фюрера улицы охранялись штурмовиками СА и полицией. Чтобы предотвратить бросание цветов, их брали у публики и затем приносили Гитлеру. Лиц с багажом немедленно удаляли. Оцепление на улице располагалось таким образом, чтобы каждый второй охранник стоял лицом к публике, а чиновники полиции размещались среди публики и в задних рядах.
Дом в Мюнхене, где проживал Гитлер, охранялся снаружи и внутри, вне зависимости от того, находился он там или нет, а за его автомобилем повсюду следовали две машины сопровождения с эсэсовцами. Населению, встречавшему Гитлера, было запрещено держать в руках какие-либо пакеты или свертки. Также было запрещено фотографирование и бросание цветов. Население уведомлялось об этом по радио и через газеты, а также полицейскими на мотоциклах, возившими с собой щиты с соответствующим текстом.
Безудержные проявления всенародной любви пошли на спад после того, как Гитлер, десятилетиями перед этим говоривший только о мире, которого хотело большинство населения в Германии, напал на Польшу. Народ же чувствовал ненужность этой войны. В августе 1914 года молодой Адольф Гитлер был среди тех, кто восторженно встретил объявление войны, но в сентябре тридцать девятого никакого воодушевления у немцев не было. Ни флагов на домах, ни восторженных толп на улицах, ни цветов уходящим на фронт войскам. Все надеялись, что германо-советский пакт о ненападении был подписан для укрепления мира, а на деле оказалось, что заключен он был, чтобы фюрер со Сталиным поделили между собой Польшу.
Сталин, называвший Польшу буржуазным фашистским государством, мог только приветствовать ее уничтожение. Мол, что плохого будет в том, если в результате разгрома Польши мы распространим социалистическую систему на новые территории? В своей директиве Коминтерну он запретил иностранным коммунистам ехать в Польшу, дабы, как и в Испании, сражаться против фашистов.
Советские газеты в те дни печатали лишь победные сводки немецкого командования. Поляки же надеялись, что французы немедля ввяжутся в войну и отвлекут на себя значительные силы вермахта. Не потерпел Гитлер тогда крах лишь потому, что во время польской кампании больше ста французских и английских дивизий на западе пребывали в полном бездействии против двадцати пяти немецких дивизий.
Гитлер торопил Сталина со вступлением в войну против Польши. Поддержка Красной армии ему была не нужна, вермахт и сам мог разгромить поляков. Гитлеру политически важно было, чтобы Советский Союз тоже принял самое активное участие в этой войне.
Сталину же, дабы не выглядеть агрессором в глазах мирового сообщества, нужен был благовидный предлог для вторжения в Польшу, поэтому он занял выжидательную позицию. Учитывая то, что до сентября 1939 года советское правительство никогда не ставило вопрос о возвращении западных областей Украины и Белоруссии, Москва намеревалась заявить, что Советский Союз вынужден прийти на помощь украинскому и белорусскому населению от исходящей со стороны Германии угрозы.
Гитлера подобная формулировка возмутила. Он просил передать Сталину, что указание такого мотива невозможно. Сталин согласился, что планируемый советским правительством предлог содержал в себе ноту, обидную для чувств немцев, но просил ради общего дела не обращать внимания на подобные пустяки, и 17 сентября 1939 года в два часа ночи он сам лично сообщил немецким союзникам, что в шесть часов утра Красная армия наконец-то перейдет советско-польскую границу.
С этого дня все советские газеты стали публиковать только оперативные сводки генштаба РККА:
«С утра 17 сентября войска Рабоче-крестьянской Красной армии перешли границу по всей западной линии от реки Западная Двина (наша граница с Латвией) до реки Днестр (наша граница с Румынией). Отбрасывая слабые передовые части и резервы польской армии, наши войска к вечеру 17 сентября достигли:
На севере — в Западной Белоруссии — м. Глубокое, ст. Парафианово, овладели железнодорожным узлом Молодечно и м. Воложин.
На юге — в Западной Украине — наши войска заняли города: Ровно, Дубно, Збараж, Тернополь, Каломый.
Наша авиация сбила: 7 польских истребителей и вынудила к посадке 3 тяжелых бомбардировщика, экипажи которых задержаны.
Население встречает повсеместно части Красной армии с ликованием».
Договорившись с немецким военным атташе генералом Кестрингом и его заместителем полковником Кребсом помогать друг другу в уничтожении «польских банд», нарком обороны Ворошилов отдал войскам приказ о том, что при обращении германских представителей к командованию Красной армии об оказании помощи в деле уничтожения польских частей или банд, стоящих на пути движения мелких частей германских войск, командование должно выделять в помощь вермахту необходимые силы. И в некоторых районах доблестным частям Красной армии действительно пришлось вместе с дружественным вермахтом уничтожать оставшиеся очаги польского сопротивления, но об этом, как выразился Сталин, «братстве, скрепленном кровью», ни в немецких, ни в советских газетах почему-то не печатали.
Больше всех были потрясены сговором Гитлера со Сталиным сами нацисты. На следующее утро после подписания исторического пакта в саду Коричневого дома лежала куча из сотен партийных значков — их посрывали с себя разъяренные национал-социалисты, но многие из них вскоре раскаялись в поспешных действиях и очень быстро приобрели себе новые значки.
Только в СССР были природные ископаемые, необходимые для бесперебойной работы военно-промышленного комплекса, и только с продовольственными и энергетическими ресурсами Советского Союза Гитлер мог продолжать победоносную войну на западе.
Благодаря договору с СССР «о дружбе и границах» Германия получила мощную экономическую поддержку Советского Союза и могла не бояться британской блокады.
«Восток поставит нам зерно, скот, уголь, свинец и цинк. И я боюсь лишь того, что в последний момент какая-нибудь свинья подсунет мне предложение о посредничестве», — заявил Гитлер и еще в течение октября 1939 года начал перебрасывать свои победоносные дивизии на запад и заново их укомплектовывать. Москва обещала даже больше, чем просил Берлин. Сталин приятно удивил Гитлера своим заявлением о том, что их страны должны помогать друг другу и во имя этого идти на жертвы. Поэтому советское правительство снизило цены на свои товары и не настаивало на том, чтобы Германия за все платила твердой валютой.
Договоренности Гитлера со Сталиным позволили вермахту сократить свои вооруженные силы на востоке до минимума, и на границе с Советским Союзом фюрер оставил лишь незначительные силы прикрытия, едва ли способные обеспечить сбор таможенных пошлин.
«Главное дело — это желание разгромить врага!» — заклинал он своих генералов, считавших план Гитлера «выманить французов и англичан на поле битвы и разгромить их» неправильным и рискованным и рекомендовавших вместо этого упорной обороной как бы «усыпить» войну. Но чем строптивее вели себя генералы, тем нетерпеливее настаивал Гитлер на том, чтобы начать наступление на западе.
Состоящие в антигитлеровском заговоре офицеры, как и в сентябре 1938 года, стояли перед выбором — либо готовиться к войне, которую сами они считали безумной, либо свергнуть Гитлера путем государственного переворота; и, как и тогда, заговорщики так ничего и не предприняли.
Гитлер же постоянно переносил сроки начала наступления. Назначив себя Верховным главнокомандующим, он с небывалой легкостью то отдавал, то отменял приказы, в результате чего приказы накладывались на контрприказы, что проявилось особенно наглядно 25 августа 1939 года, когда в один день фюрер отдал и отменил приказ о нападении на Польшу.
Окончательно заморочив всем голову, Гитлер на основании последней метеосводки утвердил наконец дату вторжения на 10 мая 1940 года. Вечером предыдущего дня полковник абвера Ханс Остер проинформировал противоположную сторону через голландского военного атташе в Берлине полковника Саса о предстоявшем наутро нападении. Но когда грохот орудий и вой сирен немецких пикирующих бомбардировщиков разорвали предрассветную тишину, для генштабов союзников это все равно оказалось полной неожиданностью. Германское бронированное нашествие дотоле невиданных ни в одной войне масштабов смяло линии обороны французских армий и создало угрозу отрезать все северные армии от их южных коммуникаций, а также и от моря.
Благодаря предупреждению Остера бельгийские и голландские войска наступление ожидали, но их сопротивление было незначительным. Взорванные мосты и наспех сооруженные в некоторых местах оборонительные укрепления лишь ненадолго сдержали первые атаки вермахта.
Под мощью и яростью немецкого наступления, начатого опять без объявления войны вероломным налетом на находившуюся на аэродромах авиацию противника, через пять дней признала свое поражение Голландия. Решающей для успеха была выдвинутая самим Гитлером идея выброски небольших спецподразделений парашютистов в стратегически важных местах за линией фронта. Высадка авиадесанта у форта Эбен-Эмаэль удалась. Прямо на территорию крепости было высажено с грузовых планеров такое подразделение, и уже во второй половине дня 11 мая защитники форта капитулировали. А в это время последовал совершенно не ожидавшийся противником быстрый прорыв через Люксембург и Арденны, и 13 мая танковые соединения сумели форсировать Маас, 16 мая пал Лан, 20 мая — Амьен, и в ту же ночь передовые соединения вышли к Ла-Маншу.
Какое-то время продвижение вперед шло такими быстрыми темпами, что части второго эшелона потеряли связь с авангардом, и мнительный, как всегда, Гитлер уже не верил в свой триумф. Он ужасно нервничал и боялся собственного успеха, не хотел рисковать и поэтому охотнее всего задержал стремительное продвижение своих войск. Фюрер непонятно почему боялся за южный фланг. Он бушевал и кричал, что таким образом можно загубить всю операцию и оказаться перед угрозой поражения.
На деле же такой угрозы не было. Все передвижение немецких войск осуществлялось по главным дорогам, и ни в одном месте их не остановили.
Когда новый британский премьер-министр Уинстон Черчилль, обеспокоенный положением на фронте, прибыл в те дни в Париж, главнокомандующий сухопутными силами союзников генерал Гамелен признался ему, что большинство его моторизованных соединений оказалось в расставленной немцами ловушке. Английские же дивизии были расколошмачены, отдельные части без вооружения и снаряжения спасались бегством.
И если бы передовые части танкового корпуса Гудериана, находившиеся всего в нескольких километрах южнее Дюнкерка, не получили приказ остановиться на достигнутом рубеже и не вступать в столкновение с противником, то разгром союзников был бы полным. Но фюрер считал, что он не может жертвовать танковыми частями, необходимыми ему для завершающего удара в этой кампании. Оценка Гитлером положения под Дюнкерком во многом определялась влиянием Геринга. Тот высказал фюреру твердое убеждение, что его пилоты не допустят эвакуации английской армии на Британские острова. Мол, он, Геринг, и его люфтваффе превратят гавань Дюнкерка в море огня и потопят каждое причаливающее судно. Гитлер положился на это самоуверенное обещание Геринга и отдал «стоп-приказ» танковым соединениям, тем самым подарив англичанам шанс на эвакуацию.
Для Гитлера, нацелившегося на быстрейшее продолжение операции на юге Франции, отошедшая к Дюнкерку английская экспедиционная армия особого значения не имела. Начальник же генштаба сухопутных войск Гальдер настаивал на том, чтобы всеми наличными силами ворваться в англо-французский котел и уничтожить его. Но Гитлер полагал, что это займет слишком много времени и может задержать начало наступления на Южную Францию.
В течение последующих десяти дней бо́льшая часть английской армии, потерявшая всю артиллерию и вооружение, была эвакуирована в Англию при помощи «москитной армады», состоявшей из почти девятисот маломерных судов. Для этой уникальной спасательной операции, получившей название «Динамо», были мобилизованы спасательные лодки с океанских пассажирских пароходов в лондонских доках, буксиры с Темзы, рыбацкие баркасы, прогулочные пароходы, частные яхты, реквизированные голландские шхуны, баржи и пассажирские катера.
Военно-морское министерство Великобритании предоставило полную свободу стихийному движению, охватившему английских моряков. Каждый владелец судна любого типа, парового или парусного, выходил в море и направлялся в Дюнкерк, где на побережье среди дюн под неослабевающими налетами немецкой авиации их ждали десятки тысяч английских и французских солдат. Бомбы увязали в песке, который уменьшал силу взрыва, и непрерывная бомбардировка войск, рассредоточившихся вдоль побережья, причиняла незначительный ущерб.
Молодые английские летчики-истребители, иногда совершавшие по четыре вылета в день на своих «харрикейнах» и «спитфайрах», успешно патрулировали весь район. Они врывались в строй эскадрилий немецких истребителей и бомбардировщиков, рассеивали и отгоняли их. И везде, где появлялись самолеты люфтваффе, иногда в количестве до полусотни «мессершмиттов» и пикирующих бомбардировщиков «штука»[16], они сразу же подвергались атакам «харрикейнов» и «спитфайров», и десятки немецких самолетов оказывались сбитыми. В противостоянии с хваленым люфтваффе английские военно-воздушные силы показали свое превосходство, и Герингу не удалось выполнить данное им фюреру обещание.
Когда же город, еще за десять дней до того лежавший перед Гудерианом незащищенным, оказался наконец у немцев, эвакуация на побережье Дюнкерка была полностью завершена.
Армии Гитлера после охватывающего маневра у побережья Ла-Манша повернули затем на юг, где они повсюду встречали уже потерявшего мужество, сломленного противника, чья обреченность еще больше усугублялась творившейся на севере неразберихой. Французское верховное командование оперировало соединениями, которые давно уже были разбиты, дивизиями, которые были рассеяны, дезертировали либо просто развалились сами собой.
Уже в конце мая один британский генерал назвал французскую армию «скопищем черни» без малейшего намека на дисциплину. Миллионы беженцев, тащивших за собой тележки с нагроможденными в них пожитками, заполонили все дороги. Они бесцельно брели куда глаза глядят, задерживали движение своих воинских частей, оказывались в тылу прорвавшихся немецких танков, метались в панике под бомбами и воем пикирующих бомбардировщиков, и в этом неописуемом хаосе тонула любая попытка организованного военного сопротивления.
Одной из причин возникновения этого хаоса явилась изготовленная командой Шелленберга невзрачная с виду брошюра, содержащая мрачные пророчества Нострадамуса. Эта брошюра распространялась среди французского населения через агентов Шелленберга и забрасывалась с самолетов. В ней были выбраны те цитаты, в которых Нострадамус предсказывал появление «машин, изрыгающих дым и огонь», которые с грохотом будут пролетать над городами, неся ужас и уничтожение людям. От себя Шелленберг добавил «пророчество» о том, что только юг и юго-восток Франции спасутся от этих бедствий. После этого охваченные паникой массы беженцев двинулись в подсказанном им направлении и в итоге парализовали коммуникации французских армий, тогда как немецкие войска получили желаемую свободу передвижения.
Германские танки прошли через десятки городов и сотни деревень, не встречая ни малейшего сопротивления. Их командиры стояли в открытых башенных люках, самодовольно приветствуя население, а толпы пленных французов шагали рядом с немцами, причем многие из них все еще несли свои винтовки, которые время от времени собирали, чтобы уничтожить их под гусеницами танков.
10 июня 1940 года Муссолини объявил войну французам. Гитлер ожидал это решение с большой тревогой, ибо оно служило не поддержкой, а скорее дополнительным бременем. 14 июня пал объявленный открытым городом Париж. Немецкие войска вошли через ворота Майо в Париж и сорвали с Эйфелевой башни трехцветный французский флаг. В тот же день Лени Рифеншталь, надеявшаяся на то, что с завоеванием французской столицы война быстро закончится, отправила Гитлеру поздравительную телеграмму:
«С неописуемой радостью, с чувством глубокой благодарности мы переживаем вместе с Вами, мой фюрер, величайшую победу, одержанную Вами и Германией, вступление немецких войск в Париж. Вы творите дела, которые вообще не укладываются в человеческое воображение и не имеют аналогов в истории человечества. Как нам поблагодарить Вас? Высказать поздравление — слишком мало, чтобы выразить чувства, которые меня обуревают».
Три дня спустя Гудериан сообщил Гитлеру, что он со своими танками дошел до Понтарлье. Изумленный быстротой продвижения своих войск, Гитлер запросил телеграфом, не ошибка ли это, «вероятно, имеется в виду Понтайе-сюр-Сон?», и в ответ «король танков» Гейнц Гудериан телеграфировал ему: «Никакой ошибки. Лично нахожусь в Понтарлье на швейцарской границе». Оттуда он двинулся на северо-восток и вклинился с тыла в линию Мажино. Оборонительный вал Франции пал почти без боя.
Начав 10 мая 1940 года вторжение в Бельгию, Нидерланды и Францию, вермахт в течение месяца разгромил французские войска, обратив в бегство британские экспедиционные части. Но больше всего исходу кампании удивлялись участники Первой мировой войны: их поразила низкая боеспособность французской армии и несостоятельность ее командования. Гитлер тоже был поражен этим, и уже 18 июня ему передали желание французов заключить перемирие. Фюрер повелел участвовать в первом заседании главнокомандующим трех видов войск вермахта, а также Кейтелю и имперским министрам Гессу и фон Риббентропу.
Гитлер уже давно представлял себе сцену реванша над Францией, и теперь его обуревало желание сыграть в ней историческую роль. По его приказу через пролом в стене музея вывезли тот самый железнодорожный вагон, в котором было подписано унизительное для Германской империи перемирие, и установили этот вагон в Компьенском лесу на той самой лужайке, где он находился в 1918 году, а памятник с поверженным немецким орлом был задрапирован полотнищем.
21 июня 1940 года около трех часов дня в Компьен прибыл Гитлер в сопровождении высших военных и гражданских чинов рейха. Выйдя из автомобиля, он направился сперва к гранитному монументу в центре площадки, на мемориальной плите которого было начертано: «11 ноября 1918 года здесь была побеждена преступная гордость Германской империи, поверженной свободными людьми, которых она пыталась поработить».
Гюнтер Келлер, снимавший на свою ручную кинокамеру это историческое событие, записал позже в своем дневнике о впечатлении, которое произвел на фюрера этот памятник разгрома кайзеровской Германии: «Подойдя к монументу, Гитлер остановился перед ним, широко расставив ноги и подбоченившись. Молча прочитав надпись, он, всем своим видом изображая крайнюю степень презрения, прошелся по мемориальной плите. При этом его лицо выражало не только презрение, но и злость, вызванную, вероятно, тем, что он не мог стереть одним пинком своего сапога эту вызывающую надпись».
Отдав приказ снести памятник, Гитлер вошел со свитой в исторический вагон и уселся в то самое кресло, в котором двадцать два года назад восседал французский маршал Фош. Через несколько минут в вагон ввели французскую делегацию, и Кейтель начал зачитывать условия перемирия.
После оглашения преамбулы текста перемирия Гитлер и сопровождавшие его лица демонстративно вышли из вагона и сразу отбыли. Переговорами, затянувшимися до 22 июня, продолжил руководить Кейтель. Все было организовано так, чтобы как можно сильнее унизить поверженных французов. Им было заявлено, что немецкий проект перемирия является окончательным и должен быть принят или отвергнут как единое целое.
В ночь с 24 на 25 июня о заключении перемирия было объявлено по радио. Во Франции огромная масса беженцев, запрудившая все дороги, начала возвращаться в родные места. Гитлер использовал это время для нескольких поездок по оккупированной Франции. Он посетил район боев Первой мировой войны и обелиск павшим у Лангемарка, а также другие памятные с тех времен места. Вместе с двумя однополчанами по той войне фюрер побывал на своих старых позициях неподалеку от Реймса. Затем он неофициально вылетел в Париж, где провел лишь несколько ранних утренних часов. В свою свиту он включил людей, разбирающихся в искусстве, в том числе Альберта Шпеера, Арно Брекера и архитектора Германа Гислера.
Прямо с аэродрома Гитлер направился в Гранд-опера и, гордый своими познаниями, сам был гидом в экскурсии по зданию театра. Потом его кортеж проехался по Елисейским Полям, задержался у Эйфелевой башни. В Доме инвалидов Гитлер долго простоял перед гробницей Наполеона, после чего высказал пожелание перевезти саркофаг сына Наполеона, герцога Рейхштадского, из Парижа в Вену. Повосхищавшись ансамблем площади Согласия, он поехал вверх на Монмартр, где назвал уродливой церковь Сакре-Кер. Поездка заняла всего три часа, но Гитлер назвал ее «сбывшейся мечтой его жизни».
В начале июля Берлин приветствовал своего фюрера бурей восторга, морем цветов и колокольным звоном. На улицах везде реяли флаги со свастикой, вывешенные из окон и развевающиеся на крышах. Жители Берлина пребывали в полнейшей эйфории. Самому фюреру триумфальное завершение французской кампании принесло и без того уже не знавшее удержу чувство самоуверенности в своем предназначении.
Спецпоезд Гитлера прибыл на Анхальтский вокзал, где его в полном составе ожидало имперское правительство. Геринг произнес несколько глубоко взволнованных слов приветствия. Фюрер обошел фронт почетного караула и затем, стоя в открытом автомобиле, под возгласы невероятного восторга и аплодисменты высыпавших на улицы берлинцев проехал в рейхсканцелярию по сплошному ковру из цветов. На Вильгельмплац стояли огромные толпы, своими нескончаемыми выкриками люди заставляли его во второй половине дня не раз выходить к ним на балкон. Для чествования Гитлера в имперскую канцелярию прибыло огромное число посетителей — министров, гауляйтеров и прочих нацистских бонз. Генералы вермахта на этих торжествах не присутствовали.
Отсняв проезд Гитлера по ликующему Берлину, Гюнтер направился прямо к Остеру домой, где застал его в состоянии тягостной озабоченности и напряжения.
— После наступления Гитлера на западе лорд Галифакс заявил моему человеку в Ватикане, что союзные державы больше не выражают готовности пойти на контакт с германским Сопротивлением и он, мол, начинает сомневаться в том, что среди немцев вообще существуют порядочные люди, которым можно доверять, — объяснил Остер причину своего мрачного настроения.
— Ну и черт с ним, с этим Галифаксом! — отмахнулся Гюнтер. — Толку нам от этого Запада все равно никакого. Франция сдалась фактически без боя, а британская армия еле ноги унесла на свой любимый остров. Так что борьба с режимом — это наше внутреннее дело и на чью-то помощь извне нечего и надеяться.
— Согласен. Но сейчас мы оказались в ситуации, когда любой вариант развития событий повлечет для нас весьма негативные последствия. Победа Гитлера усилит нацистский режим как в Германии, так и на захваченных европейских территориях. Поражение отдаст Германию на растерзание победителей. Такой вот выбор — между молотом и наковальней.
— Мне сегодня ясно одно: армия и народ поддержат переворот лишь в том случае, если из-за Гитлера им придется вкусить горечь поражения.