Ледяное забвение

* * *


Гитлер требовал от руководителя СД Гейдриха использовать любые средства, включая гипноз и наркотики, дабы заставить покушавшегося на него Георга Эльзера заговорить. Шеф гестапо Мюллер, лично допрашивавший Эльзера, который выглядел робким и боязливым, сбил об него кулаки так, что суставы его широкой правой кисти покраснели и опухли, но ничего нового узнать так и не смог, хотя до этого ему удавалось справиться с любым, кто попадал в его лапы. Какие бы изощренные методы допроса гестаповские мастера заплечных дел к этому тщедушному на вид парню со светлыми глазами и высоким лбом ни применяли, Эльзер упорно придерживался своих первых показаний даже под гипнозом. Более того, он, будто издеваясь над своими палачами, постоянно твердил им, что работа по изготовлению адской машины доставляла ему огромное наслаждение, потому как он всегда при этом представлял себе разорванное в клочья тело Гитлера, которого возненавидел и хотел убить за то, что тот посадил его брата-коммуниста в концлагерь.

На вопрос, где он взял взрывчатку и взрыватель для своей бомбы, Эльзер ответил, что получил их от двух незнакомцев в одном мюнхенском кафе, о чем было немедленно доложено фюреру.

С какого перепуга Гитлер решил, что к покушению на него причастны капитан Пэйн-Бест и майор Стивенс из «Secret Intelligence Service», Ханс Остер узнал от Артура Небе слишком поздно, когда англичанам уже ничем помочь было нельзя.

Еще до того, как личный поезд фюрера вернулся из Мюнхена в Берлин, Гитлер приказал арестовать офицеров британской разведки в Голландии. Одного упоминания о двух незнакомцах ему было достаточно, чтобы втемяшить себе в голову, что на него покушалась английская разведка. Определенная логика в этом была. Гитлер сам дал разрешение новоиспеченному шефу контрразведки СД Вальтеру Шелленбергу на игру с «Secret Intelligence Service», в ходе которой тот, представляясь гауптманом Шеммелем, дезинформировал англичан о якобы «сильной оппозиции», готовящей покушение на фюрера. И тут ба-бах! Покушение действительно случилось, и Гитлер разминулся с уготованной ему верной смертью в мюнхенской пивной всего на тринадцать минут. Убедив себя в том, что это покушение наверняка подготовила английская разведка, он приказал Гиммлеру схватить капитана Пэйн-Беста и майора Стивенса во время их переговоров с Шелленбергом в Голландии и доставить их в Германию. То, что при этом произойдет нарушение границы нейтрального государства, Гитлеру было совершенно безразлично.

Шелленберг в причастность Беста и Стивенса к покушению на фюрера не верил, но приказы не обсуждают. Все, что от него требовалось, это вызвать их по радиосвязи в кафе «Backus» и, как только англичане подъедут на своем бьюике, встретить их на улице, поскольку нельзя было допустить, чтобы они зашли в кафе. Все остальное — дело специальной команды СС, руководил которой штурмбанфюрер Альфред Науйокс, ранее отличившийся в секретной операции по инсценировке нападения на Глейвицкую радиостанцию.

Шелленберг справился с отведенной ему ролью провокатора блестяще. На следующий день после покушения на фюрера он на своем автомобиле пересек голландскую границу возле Венло и сразу же отправился в приграничное кафе «Backus», где у него в 15 часов была назначена встреча с ничего не подозревающими англичанами. Заняв место у окна, чтобы видеть приезд их бьюика, он заказал себе аперитив и стал ждать. Британские разведчики с сопровождающим их голландским лейтенантом Коппером прибыли с большим опозданием, заставив Шелленберга понервничать: приедут ли Бест со Стивенсом? На свою беду те приехали.

Увидев подъехавший бьюик, за рулем которого был Бест, Шелленберг с нарочитой неторопливостью вышел из кафе встречать его. Бест заехал на своей машине на автомобильную стоянку у кафе. Стивенс сидел рядом с ним, а Коппер и его водитель Ян Лемменс сидели на заднем сиденье. Когда Шелленбергу оставалось несколько шагов до бьюика, он услышал взревевший на пограничном переходе мотор автомобиля с эсэсовцами. Сбив шлагбаум, машина с эсэсовцами на большой скорости прорвалась на голландскую территорию. Лейтенант Коппер среагировал на это мгновенно. Он выскочил из бьюика и успел из своего табельного кольта несколько раз выстрелить в лобовое стекло нарушившего границу автомобиля. Выпрыгнувший на ходу из машины эсэсовец вступил с ним в короткую перестрелку, закончившуюся для лейтенанта Коппера смертельным ранением в голову.

Как только началась пальба, Шелленберг бросился за угол кафе к своему автомобилю. Оказавшись за рулем, он не стал дожидаться, чем все закончится, дал полный газ и помчался к немецкой границе. Беста и Стивенса вместе с Яном Лемменсом эсэсовцы выдернули из бьюика, как мешки с соломой, заковали их в наручники и закрыли в своей машине. Истекающего кровью Коппера уложили на заднее сиденье захваченного бьюика, после чего на двух машинах увезли всех через границу в Германию. Какого-либо заметного противодействия голландские полицейские им не оказали.

Как потом выяснилось, лейтенант Коппер оказался на самом деле офицером голландского генерального штаба Дирком Клопом. В бессознательном состоянии его доставили в протестантскую больницу Дюссельдорфа, где он в тот же день скончался от полученного ранения. Беста, Стивенса и захваченного водителя Лемменса отправили в Берлин. После допроса в штаб-квартире гестапо на Принц-Альбрехт-Штрассе Бест и Стивенс были отправлены в концлагерь Заксенхаузен, где с ними начали плотно работать специалисты из отдела контрразведки Шелленберга, обращавшиеся с англичанами вполне корректно. О результатах допросов захваченных в плен британских офицеров нужно было ежедневно докладывать Гитлеру, который намеревался представить мировой общественности покушение на него как дело рук «Secret Intelligence Service», в котором якобы участвовали Бест и Стивенс.

Несмотря на то что Георг Эльзер, допрашиваемый гестапо в Мюнхене, упорно настаивал на том, что действовал в одиночку, и никакой связи между ним и англичанами установлено не было, фюрер 21 ноября заявил, что у него есть неопровержимые доказательства того, что за взрывом в Мюнхене стояла британская секретная служба и что два причастных к этому взрыву агента СИС были задержаны недалеко от голландской границы. На следующий день на первой полосе немецкой всеобщей газеты «Deutsche Allgemeine Zeitung» были опубликованы фотографии заговорщиков под именами Георг Эльзер, «капитан Стивенс» и «мистер Бест».

Также нацистская пресса язвительно сообщила, что после того, как Бест и Стивенс были арестованы гестапо, немецкая контрразведка еще три недели водила за нос британскую секретную службу в Гааге, поддерживая с ней радиосвязь с помощью переданного англичанами радиопередатчика. Гиммлер по этому поводу потом шутил, что через некоторое время СД просто стало скучно разговаривать с такими высокомерными и глупыми людьми.

На допросах Бесту и Стивенсу бессмысленно было отрицать тот очевидный факт, что английская разведка тесно сотрудничала с голландской военной разведкой. И когда Нидерланды направили ноту Германии в связи со смертью их офицера генерального штаба Дирка Клопа, Гитлер назвал голландцев глупцами, ведь те, сами того не желая, официально подтвердили, что первыми нарушили нейтралитет.

Для оппозиции последствия инцидента в Венло оказались еще более тяжелыми и разрушительными, чем взрыв в мюнхенской пивной. Наступивший затем перерыв в контактах с Англией привел к тому, что тех целей, которые при помощи англичан участники Сопротивления надеялись достичь, добиться не удалось. А сам факт успешно выполненной операции Вальтером Шелленбергом, выдававшим себя за представителя офицерской оппозиции в вермахте и сумевшим обвести вокруг пальца секретную английскую спецслужбу, говорил о том, что нацисты осведомлены о структуре и целях антигитлеровского Сопротивления.

Тщетно шеф абвера адмирал Канарис пытался выяснить, какие сведения СД удалось получить от арестованных англичан. Узнать ответ на эти вопросы было практически невозможно, поскольку Гейдрих строго запретил передавать военной разведке какую-либо информацию на этот счет. Пребывая в полном неведении о том, сколько уже может быть известно людям Гиммлера о противниках режима, оппозиция была растеряна и в известном смысле даже деморализована.





* * *


Обещанный Гитлером «Большой процесс» против Эльзера и его якобы британских соучастников так и не состоялся, но впоследствии инцидент в Венло был использован как формальный предлог для оккупации нейтрального Нидерландского королевства, поскольку на его территории против Германии активно работали спецслужбы Великобритании.

Ханс Остер неоднократно предупреждал своего голландского друга Якоба Саса о намерениях Гитлера начать наступление на Западе через Голландию. Он заверил Якоба, что будет лично следить за развитием ситуации и немедленно предоставлять информацию о любых изменениях в обстановке. Но поскольку Остер по долгу службы не занимался вопросами, связанными с планированием возможных военных операций, иногда он был совершенно не в курсе назначенных Гитлером дат. Ведь это был, как правило, либо ответ на заданный как бы невзначай вопрос офицеру генштаба, либо случайно услышанный обрывок разговора адъютантов фюрера.

Как получить достоверную информацию о вынашиваемых фюрером планах, если тот сам неоднократно заявлял своим генералам, что они никогда не узнают о его намерениях до того, как он отдаст приказ?

«Я выполняю команды, которые дает мне Провидение, пожелавшее, чтобы именно я стал фюрером немецкого народа! И если зазвучит голос, я буду знать, что настало время действовать», — с убежденностью религиозного фанатика вещал Гитлер.

«Богемский ефрейтор», как презрительно отозвался о Гитлере рейхспрезидент фон Гинденбург, назначивший этого безродного австрияка рейхсканцлером, был абсолютно непредсказуемым и непоследовательным человеком, не склонным к систематическому труду.

Днем он никогда не работал за письменным столом, если только не приходилось срочно подписывать какие-нибудь важные документы. Но и при этом рейхсканцлер предпочитал долго не засиживаться. У него был несколько странный для государственного деятеля его ранга стиль, при котором он старался избегать письменных заявлений о намерениях или указаний, заставляя это делать за него своих адъютантов. Именно они получали приказы и распоряжения от фюрера устно, а затем зачастую должны были на ходу за ним записывать. Порой такие устные указания бывали плодом сиюминутной интуиции Гитлера, спонтанно возникшими идеями, неправильная интерпретация которых при передаче нижестоящим инстанциям могла исказить его первоначальные намерения. В результате никто не мог потом с уверенностью сказать, что именно фюрер имел в виду, когда давал то или иное устное распоряжение.

Немцы имеют репутацию людей серьезных и основательных, которые принимают тщательно продуманные и взвешенные решения. Тогда мало кто осознавал, что все нормальные и разумные доводы не могут быть применимы к Гитлеру, который действовал по своей собственной, зачастую извращенной логике, бросая вызов всем доводам здравого смысла.

При таком главнокомандующем, как «богемский ефрейтор», неопределенность с датами начала операций была скорее нормой, чем исключением. Поэтому Ханс Остер ошибся, когда сообщил Якобу, что наступление запланировано на 12 ноября. Сам же Остер срочно выехал на Западный фронт, чтобы встретиться с оппозиционно настроенными генералами и убедить их осуществить переворот для срыва готовящегося наступления.

Наступило 12 ноября — и ничего не произошло! Осознавая, что с каждым новым ложным сигналом тревоги доверие к его сообщениям падает, Остер продолжал снабжать Саса информацией о датах наступления на западе, которые Гитлер назначал, а затем переносил по каким-то одному ему ведомым причинам.

Твердо решив для себя сделать все, что в его силах, дабы помешать захватническим планам Гитлера, Ханс Остер вынужден был раскрыть своему голландскому другу военные планы Германии, что вызвало неоднозначное отношение к нему в рядах офицерской оппозиции.

Самым главным для оппозиции было получение заверений со стороны западных держав, что после свержения Гитлера те не попытаются воспользоваться ситуацией в Германии для ее оккупации. Чтобы заполучить такие гарантии, Остер отправлял Гюнтера на переговоры с агентами «Сикрет Сервис», сорвавшиеся из-за спровоцированного Шелленбергом инцидента в Венло.

Независимо друг от друга попытки зондирования позиции официального Лондона предпринимали почти все оппозиционные круги, между представителями которых не было практически никакой связи. И до тех пор, пока союзные страны, находящиеся с Германией в состоянии войны, не дадут четких обязательств о немедленном заключении мира на почетных для немцев условиях, выступать против правящего режима означало бы нанести удар в спину своему народу — так считали многие немецкие генералы.

Гюнтер, и без того скептически относившийся к возможности переворота в сложившихся условиях, пришел к горькому выводу о несостоятельности вовлеченных в заговор высших офицеров вермахта. У них не хватало решительности в действиях, и ни одной реальной попытки ликвидировать фюрера со стороны оппозиции пока предпринято не было. Покушений на Гитлера уже было несколько, но то были герои-одиночки, вроде несчастного Георга Эльзера и психически неуравновешенного швейцарца Мориса Баво, намеревавшегося застрелить фюрера во время торжественного шествия в честь очередной годовщины «Пивного путча». Все они не имели никого отношения к оппозиции.

Двадцатидвухлетний студент-теолог Морис Баво под видом журналиста специально приехал в Германию из родной Швейцарии, чтобы убить рейхсканцлера Адольфа Гитлера. В Берлине он разузнал, что Гитлер пребывал в это время в своей резиденции Бергхоф под Берхтесгаденом. 25 октября 1938 года Морис Баво приехал в Берхтесгаден и снял комнату в отеле «Штифтскеллер». У местного подразделения СД, которое проверяло всех приезжающих, швейцарец подозрений не вызвал.

Баво долго бродил по горам и упражнялся в стрельбе из малокалиберного пистолета по деревьям совсем неподалеку от горной резиденции фюрера. Случайно он подслушал, что Гитлер поедет в Мюнхен на пятнадцатую годовщину «Пивного путча». Предполагалось, что фюрер пройдет на параде во главе колонны по тем же улицам и площадям, по которым в 1923 году шли участники путча.

В час «Х» «журналист» Морис Баво с заряженным пистолетом занял место во втором ряду. Он надеялся, что Гитлер подойдет достаточно близко для прицельного выстрела. Однако оказалось, что Гитлер шел не по центру проезжей части, а по противоположной стороне улицы, и, когда он поравнялся с Баво, стоящие в оцеплении эсэсовцы и другие сторонники фюрера резко вскинули руки в нацистском приветствии, полностью закрыв Морису обзор.

Раздосадованный Морис предпринял еще несколько безуспешных попыток подобраться к Гитлеру на расстояние пистолетного выстрела. Задержали же его за безбилетный проезд, когда Баво, оставшись без гроша в кармане, хотел доехать «зайцем» до Парижа. При досмотре железнодорожная полиция нашла у него пистолет и патроны к нему, а также состряпанное им рекомендательное письмо, согласно которому Морису Баво якобы поручалось передать Гитлеру лично в руки какие-то бумаги конфиденциального характера.

За безбилетный проезд и незаконное ношение огнестрельного оружия Мориса сначала приговорили к двум месяцам лишения свободы, но после допроса в гестапо тот признался, что выслеживал рейхсканцлера Германии, чтобы встретиться с ним и тут же застрелить. Баво судила Народная судебная палата, и хотя тот не сделал ни одного выстрела в фюрера, суд приговорил незадачливого швейцарского студента-теолога к смертной казни на гильотине за то, что он намеревался «отнять у немецкого народа его спасителя». Сам Баво на суде заявил, что своим поступком хотел «послужить человечеству и всему христианскому миру», потому как считал, что Гитлер угрожал католицизму.


История швейцарского студента не произвела особого впечатления на личную охрану Гитлера. Телохранители фюрера пренебрежительно относились к одиночкам-любителям.

Через полгода после провалившейся попытки молодого швейцарца убить нацистского диктатора, избавить мир от Гитлера всерьез вознамерился англичанин — британский военный атташе в Берлине полковник Ноэль Мэйсон-Макфарлейн. В отличие от британского посла в Германии Невила Гендерсона, он считал, что политика умиротворения лишь развязывает руки нацистскому диктатору. Для Макфарлейна было совершенно очевидно, что Гитлер готовится к большой войне, для чего, собственно, им и был создан вермахт.

В день празднования пятидесятилетия Гитлера, проводившегося в Берлине 20 апреля 1939 года с грандиозным размахом, юбиляр проехал стоя в открытой машине через весь город, на улицах которого его восторженно приветствовали более полумиллиона людей. Чтобы покончить с Гитлером, тогда достаточно было одного винтовочного патрона. Но среди оппозиции не нашлось никого, кто мог бы решиться убить рейхсканцлера в такой торжественно-праздничный для всей нацистской Германии день — вся страна слала своему обожаемому фюреру подарки.

По стечению обстоятельств английский полковник снимал в Берлине квартиру и ее окна выходили на улицу, по которой пролегал основной маршрут гитлеровских парадов. Кадровый офицер, участник Первой мировой войны, Макфарлейн был опытным стрелком и охотником, и он решил, что может убить Гитлера из снайперской винтовки с оптическим прицелом и глушителем. Однажды за ужином он сказал своему другу Оуэну Батлеру, берлинскому корреспонденту «Таймс», что смерть Гитлера приведет к краху национал-социализма и предотвратит Вторую мировую войну.

— Гитлер совершил уже достаточно преступлений, чтобы заслужить смерть, — вынес свой приговор Макфарлейн.

— А дипломатические осложнения? — спросил Батлер.

— Никто из-за этого войну не начнет. Но пока Гитлер жив, война будет наверняка! — ответил ему Макфарлейн. Он предложил руководству английской разведки, пока не поздно, застрелить Гитлера. В Лондоне отвергли это предложение под предлогом, что это будет «неспортивно».

Макфарлейн недоумевал. Устранить Гитлера, поджигателя мировой войны, — это не спортивно? Как будто Мюнхенский сговор был джентльменским соглашением! Из окон английского кабинета министров можно было уже разглядеть зарево пожара Второй мировой войны. Но никто не бросился его тушить. Вместо этого европейцам было предложено погибать по-джентльменски.

Будь на месте Макфарлейна человек более авантюрного склада, он мог бы уничтожить Гитлера, не испросив на то разрешения. С расстояния ста метров опытный стрелок не промахнулся бы даже без оптики. Более того, он мог бы сам при этом уцелеть. Гремит музыка, со всех сторон раздаются восторженные крики и вопли приветствовавшей фюрера толпы — наверняка его выстрел никто бы не услышал. Пристрелив Гитлера, он мог бы спокойно уйти, но Макфарлейну и в голову не приходило сделать это без санкции.

20 апреля 1939 года в долгожданный день рождения фюрера полковник Макфарлейн разглядывал Гитлера из окна своей ванной, но не через новый оптический прицел, а через свой старый армейский бинокль.

Ближе всех к цели был немец Георг Эльзер. Будучи простым плотником, он всю жизнь любил возиться с часами, что очень пригодилось ему при изготовлении часового механизма для бомбы. Задумав убить Гитлера во время празднования «Пивного путча», он обратил внимание на каменную колонну с трибуной в пивной, где должен был выступить фюрер, и решил, что если он установит бомбу внутри этой колонны, то оратору не избежать своей участи. В день, когда Германия 1 сентября 1939 года напала на Польшу, Эльзер приступил к своей кропотливо-изнурительной работе. Ему предстояло выдолбить глубокую нишу в колонне, чтобы спрятать внутри нее изготовленное им взрывное устройство. Затем следовало установить там звукоизоляцию, чтобы не было слышно тиканья часового механизма, и все тщательно замаскировать. Он приходил в эту пивную поздно вечером, заказывал дешевое второе блюдо и большую кружку пива, а потом уходил в подсобное помещение и, забившись в темный угол, ожидал закрытия пивного зала.

Дождавшись своего часа, Эльзер выходил из убежища и принимался за дело. При тусклом свете карманного фонарика ему приходилось долбить колонну, стоя на коленях. Он старался избежать малейшего шума, поскольку любой звук очень громко раздавался в ночной тишине пустого зала. Примерно каждые десять минут в уборных с шумом автоматически спускалась вода, и он дожидался этих нескольких секунд, дабы использовать их для работы. Так он трудился до двух-трех ночи, потом немного дремал и, когда пивная открывалась, уходил через заднее крыльцо. Один раз его все-таки обнаружили после того, как пивная закрылась, но Эльзер уже успел подружиться со многими официантами, и все просто посмеялись над засидевшимся клиентом.

Возвратившись домой под утро, он принимался за изготовление бомбы. Взрывчатку для нее он раздобыл, устроившись разнорабочим в каменоломню, где постоянно проводились взрывные работы. В течение месяца Эльзер воровал там динамитные шашки и детонаторы к ним, которые хранил дома в платяном шкафу. Часовой механизм бомбы был сконструирован им таким образом, что его можно было привести в действие за шесть дней до взрыва, который должен был произойти с точностью до минуты.

Чтобы подготовить покушение на фюрера, Георг Эльзер провел в зале мюнхенской пивной тридцать пять ночей. И вот настал день, когда все было готово. За шесть дней до речи Гитлера Эльзер в очередной раз пробрался в пивную, запустил часовой механизм и установил бомбу в колонне. После этого он покинул Мюнхен. Адская машина взорвалась в установленное время, но разминулась с Гитлером всего на тринадцать минут.

Неудавшиеся покушения только укрепляли внутреннюю уверенность Гитлера в том, что немецкому народу его послало само Провидение, которое бережет его, дабы он выполнил некую особую миссию. Поздравления со счастливым для него исходом после взрыва в пивной он воспринимал спокойно и сосредоточенно. Сказал, что его спасение от гибели — чудо, которое он воспринимает как предзнаменование того, что ему удастся выполнить свою задачу главы рейха.

Сам он любил рассказывать своему ближайшему окружению о случаях, происшедших с ним во время Первой мировой войны, которые подсказали ему, что он находится под защитой божественного провидения. Так, однажды он ел свой обед, сидя в окопе с несколькими товарищами по оружию, как вдруг ему внезапно послышалось, что какой-то голос свыше говорит: «Поднимайся и иди туда». Этот голос звучал так ясно и настойчиво, что он беспрекословно повиновался, как будто это был военный приказ. Он сразу же поднялся на ноги и прошел метров двадцать по окопу, неся с собой обед в бачке. Затем он сел, чтобы доесть обед, и его разум снова успокоился. Едва он закончил обед, как в той части окопа, которую он только что покинул, сверкнула вспышка и раздался оглушительный взрыв. Шальной снаряд взорвался над его товарищами, и все погибли. А первое предчувствие о своем предназначении возникло у него в госпитале, где он лечился от временной слепоты как пострадавший от газовой атаки англичан. И когда он был прикован к постели, к нему неожиданно пришла мысль, что он освободит Германию и сделает ее великой. И он, мол, сразу же осознал, что сможет реализовать эту задачу.

И действительно, дьявольская удача все время была на стороне Гитлера, а не оппозиции, в серьезность намерений которой совершить государственный переворот Гюнтер уже не верил. После успеха гитлеровского блицкрига в Польше планы устранить Гитлера не нашли бы сторонников в войсках, а без поддержки армии антигитлеровский путч был невозможен.

Когда фюрер объявил своим генералам о походе на Польшу, это выглядело самоубийственной авантюрой, ведь поляки подписали договор с Англией и Францией, согласно которому союзники должны были немедленно объявить Германии войну, если та вдруг посмеет напасть на Польшу. Гитлер посмел, и Германия получила губительную для нее войну на два фронта. Но фюрер сказал, что Польша совершенно изолирована и через пару недель после нападения рухнет, а за этот короткий срок Англия и Франция никакой ощутимой помощи ей оказать не смогут. Так все и произошло. Объявив войну Германии, союзники преспокойно дали Гитлеру поделить со Сталиным обреченную Польшу.

Заключенный накануне пакт о ненападении между Германией и СССР дополнился договором о дружбе и германо-советской границе. Смешанная пограничная комиссия Третьего рейха и Советского Союза работала в оккупированной Варшаве. Члены комиссии получили приглашение на обед к немецкому генерал-губернатору рейхсляйтеру Хансу Франку. По-дружески принявший советских гостей рейхсляйтер шутил: «Мы с вами курим польские папиросы как символ того, что мы пустили Польшу по ветру».

Границей между обоими государствами отныне должен был стать Буг, при этом Гитлер дал согласие Сталину на то, чтобы прибалтийские страны отошли Советскому Союзу, однако настоял на публикации совместного политического заявления германского и советского правительств. В нем говорилось, что «прекращение войны между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой стороны, отвечало бы интересам всех народов». И завершалось оно словами о том, что если мирные инициативы обоих правительств останутся безрезультатными, то ответственность за продолжение войны несут Англия и Франция, а Германия и СССР будут консультироваться друг с другом о необходимых мерах, чтобы добиться мира.

Это германо-советское заявление немецкая пресса подала очень широко и броско. Однако сам Гитлер не верил, что в ответ англичане предпримут какие-либо шаги, и потребовал от своих генералов подготовить наступательную операцию на северном крыле Западного фронта через голландско-бельгийско-люксембургскую границу. Нейтралитет Голландии и Бельгии он назвал «не имеющим значения».

В записке, направленной Гитлером трем главнокомандующим вермахта — сухопутных войск, кригсмарине (военно-морской флот) и люфтваффе (военно-воздушные силы), — говорилось, что цель Германии в войне должна состоять в том, чтобы окончательно разделаться с Западом военным путем.

Свое нетерпение начать наступление на западе фюрер аргументировал тем, что в данный момент Германия по количеству формируемых дивизий значительно превосходила Англию и Францию. Какими темпами англичане с французами будут вооружаться — одному Богу известно, и Гитлер опасался, что уже через полгода численное превосходство вермахта над союзниками могло быть утеряно.

Главным его стремлением было как можно скорее закончить войну победой. Ему уже грезилось, как еще поздней осенью 1939 года его дивизии будут стоять на берегу Ла-Манша, а воля Франции к борьбе окажется сломленной. Но как бы фюреру ни терпелось побыстрее поставить Англию с Францией на колени, ему приходилось считаться с неблагоприятными погодными условиями, из-за чего дата наступления все время переносилась. Год близился к завершению, а ситуация с погодой оставалась неясной, и Гитлер решил провести Рождество в войсках на Западном вале.

Первым в список военных корреспондентов, которые должны были освещать это знаменательное событие, начальник отдела пропаганды вермахта включил лейтенанта Гюнтера Келлера как самого опытного в вермахте кинооператора, снимавшего в свое время берлинскую Олимпиаду. Гюнтер вообще-то планировал взять отпуск на рождественские праздники, чтобы провести их вдвоем с Ирмой, и оказанная ему «честь» сопровождать Гитлера в качестве кинооператора его мало обрадовала. Черт бы побрал этого фюрера! Из-за него в прошлом году у Гюнтера произошла серьезная размолвка с Ирмой, когда та радостно сообщила ему, что ей удалось устроиться горничной в личную резиденцию фюрера «Бергхоф» на горе Оберзальцберг. По ее словам, она нашла эту работу по объявлению в местной газете. Там было сказано лишь то, что требуется горничная, но о том, что ей придется работать в резиденции фюрера, Ирме было неведомо. Мать уговаривала ее не устраиваться на эту работу, однако Ирма чувствовала, что это шанс, который нельзя упускать.

Гюнтеру было очень неприятно узнать о том, что его невеста будет прислуживать Гитлеру, о чем он ей так прямо и сказал. В результате Ирма обиделась и целый год потом на него дулась. Она теперь постоянно жила на вилле «Бергхоф» в домике для прислуги, и Гюнтер мог навестить ее только в отсутствие там фюрера. Когда Гитлер пребывал в своей горной резиденции, эсэсовская охрана перекрывала все подступы к ней и никого постороннего на особо охраняемую территорию не подпускали и на пушечный выстрел. И поскольку рейхсканцлер проводил в Бергхофе больше времени, чем в Берлине, возможность увидеться с невестой выпадала Гюнтеру не так уж часто. Поэтому ему было досадно вдвойне, ведь вместо того, чтобы встретить Рождество с Ирмой, он вынужден провести рождественские праздники без нее.

Каково же было его удивление, когда он встретил ее на Анхальтском вокзале за час до отправления спецпоезда Гитлера. Оказалось, что Ирму включили в свиту фюрера в последний момент и для нее было забронировано место в купе для прислуги в вагон-салоне, в котором ехал сам Гитлер. Гюнтеру же в отделе пропаганды вермахта выдали проездной билет в вагон для прессы.

Заблаговременно приехав на железнодорожный вокзал, они успели осмотреть стоявший на первой платформе состав, все вагоны которого были однотипными и выкрашены одной и той же темно-зеленой краской. Это и был спецпоезд Гитлера, служивший ему штаб-квартирой. Позади двух локомотивов был прицеплен багажный вагон, за ним следовали вагон-салон, два вагона для полиции и батальона сопровождения, вагон-ресторан, два вагона для гостей, адъютантов, врачей и секретарш. Предпоследним был вагон для прессы, и замыкал состав вагон с автомобилями.

По словам Ирмы, вагон-салон не отличался особой роскошью. В начале его находилась столовая с длинным столом и восемью стульями. Через проход размещались жилое и спальное купе Гитлера с ванной, а затем — два купе для шеф-адъютантов, еще одно — для слуг и служебные купе с кухней, на которой личный повар фюрера готовил ему диетические вегетарианские блюда. Будучи убежденным вегетарианцем-сыроедом, Гитлер любил баловать себя тортами и пирожными, которые ел в огромном количестве. И его повару каждый день приходилось по многу часов стоять у плиты, выпекая что-нибудь для фюрера, но к вечеру уже все заканчивалось.

Ирме, как и всем слугам, было строжайше запрещено обсуждать Гитлера и сплетничать о нем, но ей так не терпелось поделиться с Гюнтером своими впечатлениями, что про этот запрет она напрочь забыла.

— Представляешь, наш шеф, несмотря на предписанную ему строгую диету, очень любит сладкое. И по ночам, когда вся прислуга ложится спать, он, как шаловливый ребенок, пробирается на кухню за булочками и шоколадным печеньем, — умилялась она. — Ему даже специально готовят и оставляют на ночь «фюрерский пирог» с яблоками, изюмом и орехами.

— Вы так и обращаетесь к Гитлеру — «шеф»? — язвительно осведомился Гюнтер.

— Нет, что ты! Это только между собой мы его так называем. А обращаемся к нему исключительно как положено — «мой фюрер!»

— И в чем конкретно заключаются твои обязанности гувернантки? — поинтересовался он.

— В основном занимаюсь уборкой и еще завариваю для фюрера ромашковый чай, который он любит пить из чашки нимфенбургского фарфора с ручной росписью. Однажды я разбила эту чудесную чашку и поплатилась за свой проступок несколькими выходными, — пожаловалась она.

— Добрейший человек твой шеф, однако. А мог бы за разбитую драгоценную чашку в концлагерь отправить.

— Да ну тебя! — отмахнулась Ирма. Чмокнув Гюнтера в щеку, она поспешила к своему вагону.