Леди Сьюзан
Часть 16 из 28 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Полагаю, что нет, мэм.
– Разве он не скрывался от правосудия?
– Никогда о таком не слышала.
– Но, по крайней мере, он умер банкротом?
– Мне об этом никогда раньше не говорили.
– Как, а разве ваш отец не был беден как церковная мышь?
– Полагаю, что нет.
– Разве однажды он не предстал перед судом Королевской скамьи?[52]
– Я его там никогда не видела.
Она наградила меня таким взглядом… а потом развернулась и ушла в большом гневе; а я была в восторге от собственной дерзости, но опасалась, не сочли ли меня чересчур нахальной. Поскольку леди Гревиль была ужасно на меня сердита, оставшийся вечер она не обращала на меня решительно никакого внимания; впрочем, будь я у нее в фаворе, она бы точно так же меня игнорировала, поскольку присоединилась к группе влиятельных людей, а она никогда не говорит со мной, если рядом есть еще кто-нибудь. Мисс Гревиль за ужином оставалась вместе с матерью и ее собеседниками, а Эллен предпочла сидеть рядом со мной и с Бернардами. Мы чудесно потанцевали, а поскольку леди Г. проспала весь путь до самого дома, то и поездка оказалась весьма приятной.
На следующий день, как раз когда мы обедали, у ворот остановилась карета леди Гревиль – она считает, что именно это время больше всего подходит для визитов. Она послала слугу сообщить нам, что «она не намерена входить в дом, а вот мисс Мария обязана подойди к ее экипажу, поскольку ее светлость желает с ней поговорить, да пусть поспешит и явится немедленно…»
– Какое наглое сообщение, мама! – воскликнула я.
– Иди, Мария, – велела мне маменька… И я подчинилась, и пошла туда, и вынуждена была стоять у окна экипажа из-за прихоти ее светлости, хотя дул очень сильный и холодный ветер.
– М-да, мисс Мария, вижу, вы сегодня не так элегантны, как давеча… Но я приехала сюда не для того, чтобы проверить, как вы одеты, а чтобы сообщить, что вы можете отобедать с нами послезавтра… не завтра, не перепутайте и не приходите завтра: мы ждем лорда и леди Клермон и сэра Томаса Стэнли с семейством… Вам, пожалуй, не удастся одеться столь же хорошо, как вчера, поскольку кареты я за вами не пришлю; если будет дождь, можете взять зонт.
Я едва сдерживала смех, слушая, как она милостиво дозволяет мне не мокнуть…
– И пожалуйста, будьте любезны не опаздывать, ждать вас я не стану: терпеть не могу, когда обед слишком долго стоит на плите. Но и раньше срока тоже не приходите. Как поживает ваша матушка? Она сейчас обедает, не так ли?
– Да, мэм, мы как раз обедали, когда ваша светлость прибыли.
– Боюсь, вам очень холодно, Мария, – заметила Эллен.
– Да, восточный ветер просто ужасен, – вместо меня ответила ее матушка. – Уверяю вас, мне холодно уже оттого, что окно опущено. Но вы же привыкли к порывам ветра, мисс Мария, и это сделало ваше лицо таким грубым и обветренным. Вы, юные дамы, которые не могут позволить себе часто пользоваться экипажем, не привыкли обращать внимание на погоду, когда выходите на улицу, или на то, как ветер холодит ваши ноги. Своим девочкам я бы не позволила стоять на улице, подобно вам, в такую погоду. Но некоторые люди не чувствуют холода и не такие хрупкие, как мы. Что ж, не забудьте: мы ждем вас в четверг к пяти. Непременно прикажите горничной, чтобы пришла за вами вечером. Луны не будет, и прогулка домой окажется для вас малоприятной… Кланяйтесь от меня маменьке; боюсь, обед ваш уже остыл… Езжай дальше.
И она укатила, оставив меня в сильном раздражении, как и всегда.
Мария Вильямс.
Письмо четвертое – от юной леди, находящейся в стесненных обстоятельствах, к подруге
Вчера мы обедали у мистера Эвелина, где нас представили очень хорошенькой девушке, его кузине. Я чрезвычайно обрадовалась ее появлению, поскольку очарование прелестного личика было дополнено манерами и голосом, вызвавшими во мне несомненный интерес. Они до такой степени разожгли во мне любопытство, что я решила непременно узнать историю ее жизни – кто ее родители, откуда она родом и что с ней стряслось, поскольку на тот момент было известно лишь, что она приходится родственницей мистеру Эвелину, а фамилия ее Гренвиль. Вечером мне подвернулась возможность по крайней мере попытаться выяснить то, что мне так хотелось узнать: все увлеклись игрой в карты, кроме миссис Эвелин, моей матери, доктора Дрейтона, мисс Гренвиль и меня; а поскольку первые две были заняты тихой беседой, а доктор уснул, мы оказались вынуждены развлекать друг друга. Именно этого я и хотела, и будучи полна решимости не оставаться в неведении из-за недостаточного количества заданных мною вопросов, я начала разговор следующим образом:
– Вы уже давно в Эссексе, мэм?
– Я приехала во вторник.
– Вы родом из Дербишира?
– Нет, мэм! – Очевидно, мой вопрос ее удивил. – Из Суффолка.
Ты, милая Мэри, наверняка сочтешь меня слишком напористой, но тебе известно, что дерзости мне не занимать, когда я иду к цели.
– Вам нравится в деревне, мисс Гренвиль? Здесь не хуже, чем там, откуда вы приехали?
– Намного лучше, мэм, если говорить о красотах. – Она вздохнула. Я изнывала от нетерпения узнать отчего.
– Но пейзажи в любой деревне, как бы красивы они ни были, – заметила я, – плохое утешение для того, кто потерял близких друзей.
Она покачала головой, будто испытала то, о чем я говорила. Любопытство мое столь возросло, что я решила удовлетворить его любой ценой.
– Так значит, вы сожалеете о том, что вам пришлось оставить Суффолк, мисс Гренвиль?
– Безусловно.
– Я полагаю, вы родились там?
– Да, мэм, родилась и провела долгие счастливые годы…
– Это большое утешение, – согласилась я, – надеюсь, мэм, что несчастливых лет у вас там не случалось.
– Абсолютное блаженство не свойственно смертным, и никто не должен уповать на беспрерывное счастье… С некоторыми невзгодами мне и правда довелось столкнуться.
– С какими именно невзгодами, мэм? – спросила я, сгорая от нетерпения узнать все.
– Ни с какими, мэм, надеюсь, причиной которых были бы преднамеренные проступки с моей стороны.
– Осмелюсь сказать, что так и есть, мэм, и не сомневаюсь в том, что какие бы страдания вам ни пришлось пережить, они могли быть вызваны исключительно жестокостью родственников или ошибками друзей.
Она вздохнула.
– Вы, кажется, несчастны, дорогая мисс Гренвиль… В моей ли власти утолить ваши печали?
– В вашей власти? – в большом удивлении переспросила она. – Никто не сможет сделать меня вновь счастливой.
Эти слова она произнесла в такой скорбной и мрачной манере, что некоторое время у меня не хватало мужества продолжить. Я не могла издать ни звука. Впрочем, несколько мгновений спустя я пришла в себя и, глядя на нее с как можно большей любовью, сказала:
– Дорогая мисс Гренвиль, вы кажетесь мне ужасно молодой и, возможно, нуждаетесь в совете человека, чья забота о вас, наряду с более солидным возрастом, а возможно, что и с большей рассудительностью, могут разрешить дать его вам. Этот человек – я, и я призываю вас принять предложение, которое я вам делаю, – предложение доверия и дружбы, а в награду попрошу того же с вашей стороны…
– Вы чрезвычайно предупредительны, мэм, – ответила она, – и ваше внимание мне очень льстит… но я ни в коем случае не испытываю таких трудностей, такой двусмысленности положения, в которых бы мне пригодился совет. Однако если я с ними столкнусь, – продолжила она, расплываясь в почтительной улыбке, – я буду знать, к кому обращаться.
Я поклонилась, но почувствовала себя довольно униженной ее отказом; однако сдаваться не собиралась. Поняв, что проявлением сочувствия и дружбы мне ничего добиться не удастся, я приняла решение возобновить штурм путем вопросов и предположений.
– Как долго вы намерены оставаться в этой части Англии, мисс Гренвиль?
– Думаю, довольно долго, мэм.
– Но как же переживут ваше отсутствие мистер и миссис Гренвиль?
– Их обоих уже нет в живых, мэм.
Да, подобного ответа я совершенно не ожидала. Я не знала, что и сказать; никогда еще за всю мою жизнь я не испытывала подобной неловкости.
Письмо пятое – от страстно влюбленной девицы к подруге
Мой дядя с каждым днем становится все мелочнее, тетушка – все требовательнее, а я – все более влюбленной. Если так пойдет и дальше, то страшно представить, что с нами произойдет к концу года! Сегодня утром мне посчастливилось получить письмо от Масгроува.
«Сент-Сэквиль, 7 января
Сегодня исполняется месяц с того дня, как я впервые увидел мою милую Генриетту, и священный юбилей следует отметить как должно – а именно письмом к ней. Мне не забыть мгновения, когда ее прелести впервые предстали перед моим взором… Время, как Вам хорошо известно, не в силах стереть их из моей памяти. Это случилось у леди Быстраморе. О, счастливая леди Быстраморе, она живет всего лишь в миле от божественной Генриетты! Когда милое создание вошло в комнату, ах! каково было мое первое впечатление? Увидеть Вас было все равно, что узреть нечто восхитительно изящное. Я вздрогнул… приник к ней восторженным взором… С каждым мгновением Вы становились все очаровательнее – и несчастный Масгроув стал пленником Ваших чар, не успев даже осмотреться в зале. Да, мадам, мне выпало счастье обожать Вас – счастье, благодарность за которое не имеет предела. «Будет ли, – спросил он себя, – позволено Масгроуву умереть за Генриетту?» Счастливый смертный! И пусть он томится по той, кто является предметом всеобщего восхищения, кого обожают и полковник, и баронет! Восхитительная Генриетта, как Вы прекрасны! Заявляю Вам: Вы просто божественны! Вы больше, чем смертная. Вы ангел! Вы сама Венера. Говоря коротко, мадам, Вы самая хорошенькая девушка, какую я когда-либо видел, – и красота ее лишь сильнее в глазах ее Масгроува, поскольку разрешает ему любить ее и позволяет надеяться. И ах! Ангелоподобная мисс Генриетта, небеса свидетель, как пылко я надеюсь на скорую смерть Вашего мерзкого дяди и его падшей жены, поскольку моя милая не согласится стать моей, пока их уход в мир иной не даст ей такого обеспечения, каковое мое состояние не в силах ей предоставить, хотя эту ситуацию можно исправить… О жестокая Генриетта, как можете Вы настаивать на подобном решении?! В данный момент я проживаю у своей сестры, где намерен оставаться до тех пор, пока мой собственный дом (он хотя и превосходен, но сейчас несколько нуждается в ремонте) не сможет принять меня. Любезная принцесса моего сердца, прощайте! Сердца, которое дрожит, подписываясь
Ваш самый пылкий поклонник и преданный покорный слуга
Т. Масгроув».
Это настоящий образец любовного письма, Матильда! Читала ли ты когда-нибудь подобный эпистолярный шедевр? Встречала ли ты такой ум, такие чувства, такую чистоту мысли, такую плавность речи, такую искреннюю любовь – и все на одной странице? Неужто я этого заслуживаю? Ведь не каждая девушка может встретить такого Масгроува! Ах! Как жажду я быть с ним! Я намерена завтра же отправить ему следующий ответ:
«Дражайший Масгроув…
Словами не передать, какой счастливой сделало меня Ваше письмо; я думала, что заплачу от радости, ибо люблю Вас больше всех на свете. Я считаю Вас самым любезным, самым красивым мужчиной в Англии и уверена, что Вы именно такой и есть. Никогда еще я не читала столь милого письма. Прошу, напишите мне еще одно такое же, в котором бы через строчку говорилось о том, как Вы меня любите. Я умираю от желания увидеть Вас. Как бы нам устроить эту встречу? Ведь мы так влюблены, что не можем жить порознь. О, милый Масгроув, Вы и представить себе не можете, с каким нетерпением я жду смерти моих дяди и тети… Если они вскорости не умрут, я непременно сойду с ума, потому что с каждым днем все сильнее влюбляюсь в Вас.
Как счастлива Ваша сестра, ведь она может вкушать удовольствие Вашего общества в своем доме; и как, должно быть, счастливы все в Лондоне из-за того, что Вы нынче пребываете там. Надеюсь, Вы будете столь добры, что скоро напишете мне вновь, потому что ни от кого я не получаю таких приятных писем, как Ваши.
Остаюсь, дражайший Масгроув, преданной Вам на веки вечные
Генриеттой Гальтон».
Надеюсь, мой ответ ему понравится; лучшего мне не написать, хотя с его письмом он не сравнится. Впрочем, я слышала, что Масгроув мастак писать любовные письма. Ты знаешь, я впервые увидела его в доме леди Быстраморе… А когда ее светлость подошла ко мне, она спросила, как я нахожу Масгроува, ее кузена.
– Честное слово, – ответила я, – думаю, он очень красивый молодой человек.
– Я рада, что вы так считаете, – ответила она, – потому что он по уши в вас влюблен.
– Разве он не скрывался от правосудия?
– Никогда о таком не слышала.
– Но, по крайней мере, он умер банкротом?
– Мне об этом никогда раньше не говорили.
– Как, а разве ваш отец не был беден как церковная мышь?
– Полагаю, что нет.
– Разве однажды он не предстал перед судом Королевской скамьи?[52]
– Я его там никогда не видела.
Она наградила меня таким взглядом… а потом развернулась и ушла в большом гневе; а я была в восторге от собственной дерзости, но опасалась, не сочли ли меня чересчур нахальной. Поскольку леди Гревиль была ужасно на меня сердита, оставшийся вечер она не обращала на меня решительно никакого внимания; впрочем, будь я у нее в фаворе, она бы точно так же меня игнорировала, поскольку присоединилась к группе влиятельных людей, а она никогда не говорит со мной, если рядом есть еще кто-нибудь. Мисс Гревиль за ужином оставалась вместе с матерью и ее собеседниками, а Эллен предпочла сидеть рядом со мной и с Бернардами. Мы чудесно потанцевали, а поскольку леди Г. проспала весь путь до самого дома, то и поездка оказалась весьма приятной.
На следующий день, как раз когда мы обедали, у ворот остановилась карета леди Гревиль – она считает, что именно это время больше всего подходит для визитов. Она послала слугу сообщить нам, что «она не намерена входить в дом, а вот мисс Мария обязана подойди к ее экипажу, поскольку ее светлость желает с ней поговорить, да пусть поспешит и явится немедленно…»
– Какое наглое сообщение, мама! – воскликнула я.
– Иди, Мария, – велела мне маменька… И я подчинилась, и пошла туда, и вынуждена была стоять у окна экипажа из-за прихоти ее светлости, хотя дул очень сильный и холодный ветер.
– М-да, мисс Мария, вижу, вы сегодня не так элегантны, как давеча… Но я приехала сюда не для того, чтобы проверить, как вы одеты, а чтобы сообщить, что вы можете отобедать с нами послезавтра… не завтра, не перепутайте и не приходите завтра: мы ждем лорда и леди Клермон и сэра Томаса Стэнли с семейством… Вам, пожалуй, не удастся одеться столь же хорошо, как вчера, поскольку кареты я за вами не пришлю; если будет дождь, можете взять зонт.
Я едва сдерживала смех, слушая, как она милостиво дозволяет мне не мокнуть…
– И пожалуйста, будьте любезны не опаздывать, ждать вас я не стану: терпеть не могу, когда обед слишком долго стоит на плите. Но и раньше срока тоже не приходите. Как поживает ваша матушка? Она сейчас обедает, не так ли?
– Да, мэм, мы как раз обедали, когда ваша светлость прибыли.
– Боюсь, вам очень холодно, Мария, – заметила Эллен.
– Да, восточный ветер просто ужасен, – вместо меня ответила ее матушка. – Уверяю вас, мне холодно уже оттого, что окно опущено. Но вы же привыкли к порывам ветра, мисс Мария, и это сделало ваше лицо таким грубым и обветренным. Вы, юные дамы, которые не могут позволить себе часто пользоваться экипажем, не привыкли обращать внимание на погоду, когда выходите на улицу, или на то, как ветер холодит ваши ноги. Своим девочкам я бы не позволила стоять на улице, подобно вам, в такую погоду. Но некоторые люди не чувствуют холода и не такие хрупкие, как мы. Что ж, не забудьте: мы ждем вас в четверг к пяти. Непременно прикажите горничной, чтобы пришла за вами вечером. Луны не будет, и прогулка домой окажется для вас малоприятной… Кланяйтесь от меня маменьке; боюсь, обед ваш уже остыл… Езжай дальше.
И она укатила, оставив меня в сильном раздражении, как и всегда.
Мария Вильямс.
Письмо четвертое – от юной леди, находящейся в стесненных обстоятельствах, к подруге
Вчера мы обедали у мистера Эвелина, где нас представили очень хорошенькой девушке, его кузине. Я чрезвычайно обрадовалась ее появлению, поскольку очарование прелестного личика было дополнено манерами и голосом, вызвавшими во мне несомненный интерес. Они до такой степени разожгли во мне любопытство, что я решила непременно узнать историю ее жизни – кто ее родители, откуда она родом и что с ней стряслось, поскольку на тот момент было известно лишь, что она приходится родственницей мистеру Эвелину, а фамилия ее Гренвиль. Вечером мне подвернулась возможность по крайней мере попытаться выяснить то, что мне так хотелось узнать: все увлеклись игрой в карты, кроме миссис Эвелин, моей матери, доктора Дрейтона, мисс Гренвиль и меня; а поскольку первые две были заняты тихой беседой, а доктор уснул, мы оказались вынуждены развлекать друг друга. Именно этого я и хотела, и будучи полна решимости не оставаться в неведении из-за недостаточного количества заданных мною вопросов, я начала разговор следующим образом:
– Вы уже давно в Эссексе, мэм?
– Я приехала во вторник.
– Вы родом из Дербишира?
– Нет, мэм! – Очевидно, мой вопрос ее удивил. – Из Суффолка.
Ты, милая Мэри, наверняка сочтешь меня слишком напористой, но тебе известно, что дерзости мне не занимать, когда я иду к цели.
– Вам нравится в деревне, мисс Гренвиль? Здесь не хуже, чем там, откуда вы приехали?
– Намного лучше, мэм, если говорить о красотах. – Она вздохнула. Я изнывала от нетерпения узнать отчего.
– Но пейзажи в любой деревне, как бы красивы они ни были, – заметила я, – плохое утешение для того, кто потерял близких друзей.
Она покачала головой, будто испытала то, о чем я говорила. Любопытство мое столь возросло, что я решила удовлетворить его любой ценой.
– Так значит, вы сожалеете о том, что вам пришлось оставить Суффолк, мисс Гренвиль?
– Безусловно.
– Я полагаю, вы родились там?
– Да, мэм, родилась и провела долгие счастливые годы…
– Это большое утешение, – согласилась я, – надеюсь, мэм, что несчастливых лет у вас там не случалось.
– Абсолютное блаженство не свойственно смертным, и никто не должен уповать на беспрерывное счастье… С некоторыми невзгодами мне и правда довелось столкнуться.
– С какими именно невзгодами, мэм? – спросила я, сгорая от нетерпения узнать все.
– Ни с какими, мэм, надеюсь, причиной которых были бы преднамеренные проступки с моей стороны.
– Осмелюсь сказать, что так и есть, мэм, и не сомневаюсь в том, что какие бы страдания вам ни пришлось пережить, они могли быть вызваны исключительно жестокостью родственников или ошибками друзей.
Она вздохнула.
– Вы, кажется, несчастны, дорогая мисс Гренвиль… В моей ли власти утолить ваши печали?
– В вашей власти? – в большом удивлении переспросила она. – Никто не сможет сделать меня вновь счастливой.
Эти слова она произнесла в такой скорбной и мрачной манере, что некоторое время у меня не хватало мужества продолжить. Я не могла издать ни звука. Впрочем, несколько мгновений спустя я пришла в себя и, глядя на нее с как можно большей любовью, сказала:
– Дорогая мисс Гренвиль, вы кажетесь мне ужасно молодой и, возможно, нуждаетесь в совете человека, чья забота о вас, наряду с более солидным возрастом, а возможно, что и с большей рассудительностью, могут разрешить дать его вам. Этот человек – я, и я призываю вас принять предложение, которое я вам делаю, – предложение доверия и дружбы, а в награду попрошу того же с вашей стороны…
– Вы чрезвычайно предупредительны, мэм, – ответила она, – и ваше внимание мне очень льстит… но я ни в коем случае не испытываю таких трудностей, такой двусмысленности положения, в которых бы мне пригодился совет. Однако если я с ними столкнусь, – продолжила она, расплываясь в почтительной улыбке, – я буду знать, к кому обращаться.
Я поклонилась, но почувствовала себя довольно униженной ее отказом; однако сдаваться не собиралась. Поняв, что проявлением сочувствия и дружбы мне ничего добиться не удастся, я приняла решение возобновить штурм путем вопросов и предположений.
– Как долго вы намерены оставаться в этой части Англии, мисс Гренвиль?
– Думаю, довольно долго, мэм.
– Но как же переживут ваше отсутствие мистер и миссис Гренвиль?
– Их обоих уже нет в живых, мэм.
Да, подобного ответа я совершенно не ожидала. Я не знала, что и сказать; никогда еще за всю мою жизнь я не испытывала подобной неловкости.
Письмо пятое – от страстно влюбленной девицы к подруге
Мой дядя с каждым днем становится все мелочнее, тетушка – все требовательнее, а я – все более влюбленной. Если так пойдет и дальше, то страшно представить, что с нами произойдет к концу года! Сегодня утром мне посчастливилось получить письмо от Масгроува.
«Сент-Сэквиль, 7 января
Сегодня исполняется месяц с того дня, как я впервые увидел мою милую Генриетту, и священный юбилей следует отметить как должно – а именно письмом к ней. Мне не забыть мгновения, когда ее прелести впервые предстали перед моим взором… Время, как Вам хорошо известно, не в силах стереть их из моей памяти. Это случилось у леди Быстраморе. О, счастливая леди Быстраморе, она живет всего лишь в миле от божественной Генриетты! Когда милое создание вошло в комнату, ах! каково было мое первое впечатление? Увидеть Вас было все равно, что узреть нечто восхитительно изящное. Я вздрогнул… приник к ней восторженным взором… С каждым мгновением Вы становились все очаровательнее – и несчастный Масгроув стал пленником Ваших чар, не успев даже осмотреться в зале. Да, мадам, мне выпало счастье обожать Вас – счастье, благодарность за которое не имеет предела. «Будет ли, – спросил он себя, – позволено Масгроуву умереть за Генриетту?» Счастливый смертный! И пусть он томится по той, кто является предметом всеобщего восхищения, кого обожают и полковник, и баронет! Восхитительная Генриетта, как Вы прекрасны! Заявляю Вам: Вы просто божественны! Вы больше, чем смертная. Вы ангел! Вы сама Венера. Говоря коротко, мадам, Вы самая хорошенькая девушка, какую я когда-либо видел, – и красота ее лишь сильнее в глазах ее Масгроува, поскольку разрешает ему любить ее и позволяет надеяться. И ах! Ангелоподобная мисс Генриетта, небеса свидетель, как пылко я надеюсь на скорую смерть Вашего мерзкого дяди и его падшей жены, поскольку моя милая не согласится стать моей, пока их уход в мир иной не даст ей такого обеспечения, каковое мое состояние не в силах ей предоставить, хотя эту ситуацию можно исправить… О жестокая Генриетта, как можете Вы настаивать на подобном решении?! В данный момент я проживаю у своей сестры, где намерен оставаться до тех пор, пока мой собственный дом (он хотя и превосходен, но сейчас несколько нуждается в ремонте) не сможет принять меня. Любезная принцесса моего сердца, прощайте! Сердца, которое дрожит, подписываясь
Ваш самый пылкий поклонник и преданный покорный слуга
Т. Масгроув».
Это настоящий образец любовного письма, Матильда! Читала ли ты когда-нибудь подобный эпистолярный шедевр? Встречала ли ты такой ум, такие чувства, такую чистоту мысли, такую плавность речи, такую искреннюю любовь – и все на одной странице? Неужто я этого заслуживаю? Ведь не каждая девушка может встретить такого Масгроува! Ах! Как жажду я быть с ним! Я намерена завтра же отправить ему следующий ответ:
«Дражайший Масгроув…
Словами не передать, какой счастливой сделало меня Ваше письмо; я думала, что заплачу от радости, ибо люблю Вас больше всех на свете. Я считаю Вас самым любезным, самым красивым мужчиной в Англии и уверена, что Вы именно такой и есть. Никогда еще я не читала столь милого письма. Прошу, напишите мне еще одно такое же, в котором бы через строчку говорилось о том, как Вы меня любите. Я умираю от желания увидеть Вас. Как бы нам устроить эту встречу? Ведь мы так влюблены, что не можем жить порознь. О, милый Масгроув, Вы и представить себе не можете, с каким нетерпением я жду смерти моих дяди и тети… Если они вскорости не умрут, я непременно сойду с ума, потому что с каждым днем все сильнее влюбляюсь в Вас.
Как счастлива Ваша сестра, ведь она может вкушать удовольствие Вашего общества в своем доме; и как, должно быть, счастливы все в Лондоне из-за того, что Вы нынче пребываете там. Надеюсь, Вы будете столь добры, что скоро напишете мне вновь, потому что ни от кого я не получаю таких приятных писем, как Ваши.
Остаюсь, дражайший Масгроув, преданной Вам на веки вечные
Генриеттой Гальтон».
Надеюсь, мой ответ ему понравится; лучшего мне не написать, хотя с его письмом он не сравнится. Впрочем, я слышала, что Масгроув мастак писать любовные письма. Ты знаешь, я впервые увидела его в доме леди Быстраморе… А когда ее светлость подошла ко мне, она спросила, как я нахожу Масгроува, ее кузена.
– Честное слово, – ответила я, – думаю, он очень красивый молодой человек.
– Я рада, что вы так считаете, – ответила она, – потому что он по уши в вас влюблен.