Леди Сьюзан
Часть 10 из 28 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Лаура.
Письмо шестое – от Лауры к Марианне
Благородный юноша сообщил нам, что его фамилия Линдсей, однако по особым причинам я скрою его под псевдонимом Тэлбот. Он сказал нам, что является единственным сыном английского баронета, что матери его уже много лет нет на этом свете и что у него есть сестра среднего роста.
– Мой отец, – продолжал он, – подлый и корыстный негодяй, и только таким близким друзьям, как данное почтенное собрание, я могу раскрыть его недостатки. Ваши добродетели, мой милый Полидор[7], – обращаясь к моему отцу, сказал он, – ваши, дорогая Клавдия, и ваши, очаровательная Лаура, призывают меня положиться на вас и довериться вам.
Мы поклонились.
– Мой отец, соблазненный ложным блеском состояния и обманчивой пышностью титула, настаивал, дабы я отдал руку леди Доротее. «Нет, никогда! – воскликнул я. – Леди Доротея мила и привлекательна; я не знаю равной ей женщины; но я намерен, сэр, с презрением отвергнуть женитьбу на ней, ибо это является вашим желанием. Нет! Никто не сможет сказать, что я выполнил волю своего отца!»
Мы все восхитились благородным мужеством его ответа. Он продолжил:
– Сэр Эдвард был удивлен; он, наверное, никак не ожидал встретиться с таким решительным сопротивлением своей воле. «Где же, Эдвард, во имя чуда, – вопросил он, – ты подхватил эту бессмысленную тарабарщину? Подозреваю, ты изучал романы». Я с презрением отказался отвечать: это было бы ниже моего достоинства. Я оседлал своего коня и, сопровождаемый верным Вильямом, отправился в гости к тетушкам.
Дом моего отца находится в Бедфордшире, а тетушек – в Мидлсаксе[8], и хотя я тешу себя надеждой, что являюсь неплохим знатоком географии, не знаю, как так случилось, что я въехал в сей прекрасный дол, находящийся, похоже, в Южном Уэльсе, в тот момент, когда я должен был бы добраться до жилища тетушек.
Проблуждав некоторое время по берегам Уска и не зная, куда направиться, я стал клясть свою жестокую судьбу в самой горькой и душераздирающей манере. Уже стемнело, на небе не было ни единой звезды, которая могла бы направить мои стопы, и не представляю, что выпало бы на мою долю, не разгляди я наконец сквозь окружающий меня мрак далекий огонек, по мере приближения к которому я понял, что это веселое пламя вашего камина. Движимый сочетанием мучающих меня невзгод, а именно страха, холода и голода, я не колеблясь попросил приюта, который со временем и получил; а теперь, моя восхитительная Лаура, – продолжал он, беря меня за руку, – скажите, когда я могу надеяться на награду за тягостные страдания, преследовавшие меня на пути к моему воссоединению с вами, к коему я всегда стремился? Ах! Когда же вы вознаградите меня?
– В сию же секунду, дорогой и милый Эдвард, – ответила я. И нас тут же соединил узами брака мой отец, который хотя никогда и не принимал сана, но был воспитан в лоне Церкви[9]. Adieu.
Лаура.
Письмо седьмое – от Лауры к Марианне
Лишь несколько дней после нашего бракосочетания оставались мы в долине Уска. Выслушав нежные слова напутствия и попрощавшись с отцом, матерью и Изабель, я отправилась с Эдвардом к его тетушкам в Мидлсакс. Филиппа приняла нас, не скрывая любви к нам обоим. Мой приезд оказался для нее приятнейшим сюрпризом, поскольку она не только совершенно ничего не знала о моем браке с ее племянником, но даже никогда и не подозревала о существовании юного родственника.
Августа, сестра Эдварда, находилась у нее с визитом, когда мы прибыли. Я увидела, что она в точности отвечает описанию, предоставленному мне ее братом, – она действительно была среднего роста. Августа приняла меня с таким же удивлением, хоть и не с такой же сердечностью, как Филиппа. В оказанном ею приеме сквозили неприятная холодность и отталкивающая сдержанность, что было одновременно и огорчительно, и неожиданно. В ее манерах и обращении ко мне, когда мы впервые встретились, я не заметила ни малейшего проявления пикантной чувствительности или любезного участия, кои должны были бы сопровождать наше знакомство. Речь ее не была ни душевной, ни ласковой, выражения почтения нельзя назвать ни вдохновенными, ни сердечными; руки ее не были открыты для того, чтобы прижать меня к сердцу, хотя мои были распахнуты, дабы привлечь ее к своей груди.
Короткая беседа между Августой и ее братом, случайно мною услышанная, усилила мою антипатию к ней и убедила меня в том, что сердце ее не было создано ни для нежных уз любви, ни для милых дружеских связей.
– Неужели ты думаешь, что отец смирится с таким опрометчивым союзом? – спросила Августа.
– Августа, – ответил мой благородный юноша, – я полагал, ты обо мне лучшего мнения и потому не решишь, что я стану малодушно унижаться, и не сочтешь, будто согласие отца с какими-либо моими действиями может иметь для меня значение или даже представлять интерес. Скажи, Августа, скажи честно: бывало ли хоть раз, чтобы я осведомлялся о его расположении или следовал его советам с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать?
– Эдвард, – ответила она, – ты, несомненно, чересчур скромен в похвале самому себе. С тех пор как тебе исполнилось пятнадцать! Мой дорогой брат, с тех пор, как тебе исполнилось пять лет, я не припомню ни единого случая, когда бы ты вел себя к удовольствию своего отца. Но все же я не лишена опасений, что вскоре тебе придется унизиться в собственных глазах и искать поддержки в щедрости сэра Эдварда.
– Никогда, никогда, Августа, я так не уроню себя! – воскликнул Эдвард. – Поддержка! Какая такая поддержка может понадобиться Лауре, которую она сможет получить от него?
– Лишь чрезвычайно незначительная, касающаяся еды и питья, – ответила она.
– Еды и питья! – повторил мой супруг в отменно благородной и презрительной манере. – Неужели ты считаешь, что для возвышенного ума (такого, как у моей Лауры) нельзя найти иной поддержки, кроме включающей недостойное и примитивное использование еды и питья?
– Насколько мне известно, никакой столь же действенной, – возразила Августа.
– Неужели же ты никогда не испытывала сладостных мук любви, Августа? – спросил ее мой Эдвард. – Неужели твоему низменному и испорченному нёбу кажется невозможным существовать, питаясь одной лишь любовью? Неужели ты не способна постичь роскошь жизни в невзгодах, которые может навлечь на тебя бедность, рядом с предметом своей нежнейшей привязанности?
– Ты слишком смешон, – заявила Августа, – чтобы с тобой спорить; впрочем, вероятно, с течением времени тебя можно будет убедить в том, что…
Здесь я оказалась лишена возможности дослушать оставшуюся часть ее речи, поскольку появилась весьма статная молодая женщина, и ее провели в комнату, у двери которой я стояла и слушала. Как только ее объявили как леди Доротею, я немедленно покинула свой пост и последовала за ней в гостиную, поскольку прекрасно помнила, что именно так звали даму, предложенную моему Эдварду в качестве супруги жестоким и неумолимым баронетом.
Хотя леди Доротея формально наносила визит Филиппе и Августе, у меня все же были причины полагать, что (после того как она узнала о браке и приезде Эдварда) главным мотивом ее прихода было желание увидеть меня.
Вскоре я подметила, что хотя наружность ее была мила и элегантна, а обращение непринужденно и вежливо, леди Доротея принадлежала к тому низшему роду существ в отношении деликатности чувств, тонкости восприятия и нежности эмоций, к каковому относилась и Августа.
Пробыла леди Доротея не долее получаса и в течение своего визита не поведала мне ни одного своего тайного помысла и не попросила меня поверить ей ни один из моих. Таким образом, дорогая Марианна, ты можешь легко представить себе, что я не испытывала к леди Доротее ни пылкой любви, ни искренней привязанности. Adieu.
Лаура.
Письмо восьмое – от Лауры к Марианне, в продолжение
Не успела леди Доротея оставить нас, как объявили о прибытии еще одного визитера, не менее нежданного, чем ее светлость. Им оказался сэр Эдвард, который, будучи проинформирован Августой о бракосочетании его сына, приехал, несомненно, с целью осыпать его упреками за то, что тот осмелился связать свою судьбу с моей без ведома отца. Но Эдвард, предвидя его намерения, проявил настоящее мужество: приблизился к нему, как только тот вошел в комнату, и обратился в следующей манере: «Сэр Эдвард, мне известна причина вашего визита – вы прибыли с намерением упрекать меня за вступление в неразрушимый брак с моей Лаурой без вашего согласия. Но сэр, предметом величайшей гордости считаю я то, что вызвал неудовольствие своего отца!»
Промолвив это, мой муж взял меня за руку и, пока сэр Эдвард, Филиппа и Августа, без сомнения, предавались восхищенным размышлениям о его неслыханной храбрости, вывел меня из гостиной и сопроводил к экипажу своего отца, все еще стоявшему у дверей, и тот мгновенно увез нас прочь от сэра Эдварда.
Форейтору сначала было приказано направляться по дороге в Лондон; однако тщательно все обдумав, мы приказали ему ехать в М., усадьбу ближайшего друга Эдварда, до которой оставалось лишь несколько миль.
В М. мы прибыли через считанные часы, и как только мы назвались, нас тут же провели к Софии, супруге друга Эдварда. Поскольку в течение трех недель я была лишена настоящего друга (каковым считаю твою мать), то можешь представить себе мои чувства, когда я узрела ее, истинно достойную своего имени[10]. София была скорее выше среднего роста и чрезвычайно элегантно сложена, а ее приятные черты дышали нежным томлением, лишь усиливая ее красоту, – томность составляла особенность ее натуры; она была воплощением деликатности и чувствительности. Мы крепко обнялись и, обменявшись клятвами взаимной дружбы до конца дней своих, тут же открыли друг другу сокровеннейшие тайны своих сердец… Наше восхитительное занятие было прервано приходом Августа (друга Эдварда), только что вернувшегося с прогулки.
Никогда не доводилось мне лицезреть столь трогательной сцены, как встреча Эдварда и Августа.
– Жизнь моя! Моя душа! – воскликнул первый.
– Мой прелестный ангел! – ответил второй, и они бросились в объятия друг друга. Для чувств Софии и моих собственных это оказалось душераздирающим зрелищем… Мы обе поочередно упали в обморок на софу. Adieu.
Лаура.
Письмо девятое – от той же к той же
Ближе к концу дня мы получили следующее письмо от Филиппы.
«Сэра Эдварда очень рассердил Ваш неожиданный отъезд; он забрал Августу назад в Бедфордшир. Как бы я ни хотела вновь наслаждаться Вашим очаровательным обществом, я не могу решиться на то, чтобы вырвать Вас из дома столь дорогих и достойных друзей… Когда Ваш визит к ним будет завершен, я верю, что Вы вернетесь в объятия Вашей
Филиппы».
Мы отправили подходящий ответ на столь нежную записку и, поблагодарив тетушку за любезное приглашение, уверили ее в том, что непременно воспользуемся им, если нам будет некуда идти.
Хотя для любого разумного существа ничто не могло быть более удовлетворительным, нежели столь благодарный ответ на ее приглашение, и хоть я не понимаю, как же так случилось, – тетушка оказалась столь своенравна, что ответ вызвал ее неудовольствие, и несколько недель спустя (дабы отомстить нам за наше поведение или же облегчить свое собственное уединение) она вышла замуж за молодого и неграмотного охотника за приданым. Этот опрометчивый поступок (хотя мы осознавали, что он, вероятно, лишит нас состояния, на которое Филиппа внушила нам надежду) не мог исторгнуть из наших возвышенных душ ни единого вздоха на собственный счет; однако опасаясь, как бы он не оказался источником бесконечного горя для обманутой новобрачной, наша трепещущая чувствительность сильно взволновалась, когда нам впервые сообщили об этом событии. Ласковые уговоры Августа и Софии всегда считать их жилище нашим домом быстро укрепили нас в решении никогда более не покидать их. В обществе моего Эдварда и этой милой пары я провела счастливейшие мгновения своей жизни; время мы убивали восхитительнейшим образом – в уверениях в дружбе и клятвах в вечной любви, которые не могли прервать незваные и неприятные визитеры, поскольку Август и София, еще во время первого своего появления в округе, должным образом позаботились сообщить живущим по соседству семействам, что, поскольку их счастье полностью сосредоточено в них самих, иного общества им не требуется. Но увы! Моя дорогая Марианна, счастье, коим я тогда наслаждалась, было слишком идеальным, чтобы длиться долго. Чрезвычайно жестокий и неожиданный удар мгновенно разрушил сладость нашей жизни. Поскольку из того, что я тебе поведала об Августе и Софии, ты, должно быть, уже убедилась, что более счастливой супружеской пары не бывало, мне нет нужды, полагаю, сообщать тебе, что их союз не совпадал с намерениями их жестоких и корыстных родителей – те напрасно, хоть и с упрямой настойчивостью, пытались вынудить их заключить брак с людьми, к коим они всегда испытывали отвращение; но с героическим мужеством, достойным восхваления и восхищения, оба постоянно отказывались подчиниться столь деспотичной власти.
После того как Август и София столь благородно выпутались из оков родительского авторитета, заключив тайный брак, они преисполнились решимости не утратить доброй репутации, приобретенной ими в свете вследствие подобного героизма, и не принимать никаких предложений о примирении, буде такие поступят к ним от отцов. Однако подобного испытания их благородной независимости им так и не довелось пережить.
Август и София были женаты лишь несколько месяцев, когда мы нанесли им визит, и все это время их прекрасно поддерживала сумма денег, которую Август изящно похитил из секретера своего недостойного отца за несколько дней до того, как соединиться с Софией.
После нашего приезда их расходы значительно возросли, хотя средства к покрытию их практически исчерпались. Но о возвышенные создания! Они с презрением отказывались хоть на мгновение задуматься о своей материальной нужде и залились бы румянцем стыда при одной только мысли о возвращении долгов!.. Увы! И какова же была награда за такое бескорыстное поведение? Прекрасного Августа арестовали, и это всех нас погубило. Столь вероломное предательство безжалостных виновников сего деяния потрясет твою тонкую натуру, дорогая Марианна, не менее, чем оно потрясло тогда нежную чувствительность Эдварда, Софии, твоей Лауры и самого Августа. В довершение такой неслыханной бесчеловечности нам сообщили, что вскоре состоится и приведение приговора в исполнение[11]. Ах! Что еще нам оставалось?! Мы вздохнули и упали в обморок на софу. Adieu.
Лаура.
Письмо десятое – от Лауры, в продолжение
Когда мы несколько пришли в себя после бурных излияний нашего горя, Эдвард пожелал, дабы мы обсудили, какой благоразумный шаг следует сделать в нашем печальном положении, а он пока наведается к своему томящемуся в заключении другу, дабы оплакать его невзгоды. Мы пообещали так и поступить, и он отправился в путешествие в город. В отсутствие Эдварда мы в точности следовали его желанию и после самого тщательного обдумывания наконец согласились, что лучшее, что мы можем сделать, это покинуть дом, который в любую минуту у нас могли отобрать представители юстиции. Таким образом, мы с величайшим нетерпением ожидали возвращения Эдварда, дабы поделиться с ним результатом наших раздумий. Но Эдвард все не появлялся. Напрасно считали мы утомительные минуты его отсутствия… напрасно плакали… даже вздыхали напрасно – Эдвард не возвращался. Это был слишком жестокий, слишком неожиданный удар по нашей тонкой чувствительности – мы не могли его выдержать; мы могли лишь упасть в обморок. Наконец, собрав всю решительность, обладательницей коей я была, я встала и, упаковав все самое необходимое для Софии и себя самой, потащила ее к экипажу, который я заказала, и мы тут же отправились в Лондон. Поскольку от обиталища Августа до города было лишь двенадцать миль, прошло не много времени, прежде чем мы добрались туда, и не успели мы въехать в Холборн[12], как, опустив окно, я стала вопрошать каждого приличного человека, встречавшегося нам на пути: «Не видели ли вы моего Эдварда?»
Но поскольку ехали мы слишком быстро, чтобы позволить им ответить на мои непрекращающиеся расспросы, я получила мало, а точнее говоря, вовсе не получила никакой информации на его счет.
– Куда мне править? – спросил форейтор.
– В Ньюгейт[13], нежный юноша, – ответила я, – повидаться с Августом.
– О нет, нет! – воскликнула София. – Я не могу ехать в Ньюгейт; я не выдержу вида моего Августа в столь жестоком заключении – мои чувства и так потрясены одним только изложением его несчастий; узреть его окажется чересчур для моей чувствительности.
Поскольку я была совершенно с ней согласна, форейтору приказали немедля возвращаться в деревню. Возможно, тебя несколько удивляет, моя дорогая Марианна, что в подобных невзгодах, которые я тогда переживала, лишенная всякой поддержки и не обеспеченная никаким обиталищем, я ни единого раза не вспомнила о своих отце и матери или о родительском коттедже в долине Уска. Дабы объяснить эту мнимую забывчивость, должна сообщить тебе незначительное обстоятельство, о котором я доселе не упоминала. Обстоятельство, о котором я говорю, – это смерть обоих моих родителей через несколько недель после моего отъезда. После их кончины я стала законной наследницей их дома и состояния. Но увы! Дом никогда не являлся их собственностью, а состояние оказалось лишь ежегодной рентой, не передаваемой по наследству. Вот какова порочность мира! К твоей матери я бы вернулась с удовольствием, была бы счастлива представить ей мою очаровательную Софию и охотно провела бы остаток своей жизни в их дорогом для меня обществе в долине Уска, не вмешайся в исполнение такого чудесного плана одно препятствие, а именно брак и отъезд твоей матери в отдаленную часть Ирландии. Adieu.
Лаура.
Письмо одиннадцатое – от Лауры, в продолжение
– У меня есть родственник в Шотландии, – сказала мне София, когда мы выехали из Лондона, – который, не сомневаюсь, примет меня без колебаний.
– Мне приказать юноше править туда? – спросила я, но тут же, спохватившись, воскликнула: – Увы, боюсь, путешествие будет слишком долгим для бедных лошадок![14]
Письмо шестое – от Лауры к Марианне
Благородный юноша сообщил нам, что его фамилия Линдсей, однако по особым причинам я скрою его под псевдонимом Тэлбот. Он сказал нам, что является единственным сыном английского баронета, что матери его уже много лет нет на этом свете и что у него есть сестра среднего роста.
– Мой отец, – продолжал он, – подлый и корыстный негодяй, и только таким близким друзьям, как данное почтенное собрание, я могу раскрыть его недостатки. Ваши добродетели, мой милый Полидор[7], – обращаясь к моему отцу, сказал он, – ваши, дорогая Клавдия, и ваши, очаровательная Лаура, призывают меня положиться на вас и довериться вам.
Мы поклонились.
– Мой отец, соблазненный ложным блеском состояния и обманчивой пышностью титула, настаивал, дабы я отдал руку леди Доротее. «Нет, никогда! – воскликнул я. – Леди Доротея мила и привлекательна; я не знаю равной ей женщины; но я намерен, сэр, с презрением отвергнуть женитьбу на ней, ибо это является вашим желанием. Нет! Никто не сможет сказать, что я выполнил волю своего отца!»
Мы все восхитились благородным мужеством его ответа. Он продолжил:
– Сэр Эдвард был удивлен; он, наверное, никак не ожидал встретиться с таким решительным сопротивлением своей воле. «Где же, Эдвард, во имя чуда, – вопросил он, – ты подхватил эту бессмысленную тарабарщину? Подозреваю, ты изучал романы». Я с презрением отказался отвечать: это было бы ниже моего достоинства. Я оседлал своего коня и, сопровождаемый верным Вильямом, отправился в гости к тетушкам.
Дом моего отца находится в Бедфордшире, а тетушек – в Мидлсаксе[8], и хотя я тешу себя надеждой, что являюсь неплохим знатоком географии, не знаю, как так случилось, что я въехал в сей прекрасный дол, находящийся, похоже, в Южном Уэльсе, в тот момент, когда я должен был бы добраться до жилища тетушек.
Проблуждав некоторое время по берегам Уска и не зная, куда направиться, я стал клясть свою жестокую судьбу в самой горькой и душераздирающей манере. Уже стемнело, на небе не было ни единой звезды, которая могла бы направить мои стопы, и не представляю, что выпало бы на мою долю, не разгляди я наконец сквозь окружающий меня мрак далекий огонек, по мере приближения к которому я понял, что это веселое пламя вашего камина. Движимый сочетанием мучающих меня невзгод, а именно страха, холода и голода, я не колеблясь попросил приюта, который со временем и получил; а теперь, моя восхитительная Лаура, – продолжал он, беря меня за руку, – скажите, когда я могу надеяться на награду за тягостные страдания, преследовавшие меня на пути к моему воссоединению с вами, к коему я всегда стремился? Ах! Когда же вы вознаградите меня?
– В сию же секунду, дорогой и милый Эдвард, – ответила я. И нас тут же соединил узами брака мой отец, который хотя никогда и не принимал сана, но был воспитан в лоне Церкви[9]. Adieu.
Лаура.
Письмо седьмое – от Лауры к Марианне
Лишь несколько дней после нашего бракосочетания оставались мы в долине Уска. Выслушав нежные слова напутствия и попрощавшись с отцом, матерью и Изабель, я отправилась с Эдвардом к его тетушкам в Мидлсакс. Филиппа приняла нас, не скрывая любви к нам обоим. Мой приезд оказался для нее приятнейшим сюрпризом, поскольку она не только совершенно ничего не знала о моем браке с ее племянником, но даже никогда и не подозревала о существовании юного родственника.
Августа, сестра Эдварда, находилась у нее с визитом, когда мы прибыли. Я увидела, что она в точности отвечает описанию, предоставленному мне ее братом, – она действительно была среднего роста. Августа приняла меня с таким же удивлением, хоть и не с такой же сердечностью, как Филиппа. В оказанном ею приеме сквозили неприятная холодность и отталкивающая сдержанность, что было одновременно и огорчительно, и неожиданно. В ее манерах и обращении ко мне, когда мы впервые встретились, я не заметила ни малейшего проявления пикантной чувствительности или любезного участия, кои должны были бы сопровождать наше знакомство. Речь ее не была ни душевной, ни ласковой, выражения почтения нельзя назвать ни вдохновенными, ни сердечными; руки ее не были открыты для того, чтобы прижать меня к сердцу, хотя мои были распахнуты, дабы привлечь ее к своей груди.
Короткая беседа между Августой и ее братом, случайно мною услышанная, усилила мою антипатию к ней и убедила меня в том, что сердце ее не было создано ни для нежных уз любви, ни для милых дружеских связей.
– Неужели ты думаешь, что отец смирится с таким опрометчивым союзом? – спросила Августа.
– Августа, – ответил мой благородный юноша, – я полагал, ты обо мне лучшего мнения и потому не решишь, что я стану малодушно унижаться, и не сочтешь, будто согласие отца с какими-либо моими действиями может иметь для меня значение или даже представлять интерес. Скажи, Августа, скажи честно: бывало ли хоть раз, чтобы я осведомлялся о его расположении или следовал его советам с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать?
– Эдвард, – ответила она, – ты, несомненно, чересчур скромен в похвале самому себе. С тех пор как тебе исполнилось пятнадцать! Мой дорогой брат, с тех пор, как тебе исполнилось пять лет, я не припомню ни единого случая, когда бы ты вел себя к удовольствию своего отца. Но все же я не лишена опасений, что вскоре тебе придется унизиться в собственных глазах и искать поддержки в щедрости сэра Эдварда.
– Никогда, никогда, Августа, я так не уроню себя! – воскликнул Эдвард. – Поддержка! Какая такая поддержка может понадобиться Лауре, которую она сможет получить от него?
– Лишь чрезвычайно незначительная, касающаяся еды и питья, – ответила она.
– Еды и питья! – повторил мой супруг в отменно благородной и презрительной манере. – Неужели ты считаешь, что для возвышенного ума (такого, как у моей Лауры) нельзя найти иной поддержки, кроме включающей недостойное и примитивное использование еды и питья?
– Насколько мне известно, никакой столь же действенной, – возразила Августа.
– Неужели же ты никогда не испытывала сладостных мук любви, Августа? – спросил ее мой Эдвард. – Неужели твоему низменному и испорченному нёбу кажется невозможным существовать, питаясь одной лишь любовью? Неужели ты не способна постичь роскошь жизни в невзгодах, которые может навлечь на тебя бедность, рядом с предметом своей нежнейшей привязанности?
– Ты слишком смешон, – заявила Августа, – чтобы с тобой спорить; впрочем, вероятно, с течением времени тебя можно будет убедить в том, что…
Здесь я оказалась лишена возможности дослушать оставшуюся часть ее речи, поскольку появилась весьма статная молодая женщина, и ее провели в комнату, у двери которой я стояла и слушала. Как только ее объявили как леди Доротею, я немедленно покинула свой пост и последовала за ней в гостиную, поскольку прекрасно помнила, что именно так звали даму, предложенную моему Эдварду в качестве супруги жестоким и неумолимым баронетом.
Хотя леди Доротея формально наносила визит Филиппе и Августе, у меня все же были причины полагать, что (после того как она узнала о браке и приезде Эдварда) главным мотивом ее прихода было желание увидеть меня.
Вскоре я подметила, что хотя наружность ее была мила и элегантна, а обращение непринужденно и вежливо, леди Доротея принадлежала к тому низшему роду существ в отношении деликатности чувств, тонкости восприятия и нежности эмоций, к каковому относилась и Августа.
Пробыла леди Доротея не долее получаса и в течение своего визита не поведала мне ни одного своего тайного помысла и не попросила меня поверить ей ни один из моих. Таким образом, дорогая Марианна, ты можешь легко представить себе, что я не испытывала к леди Доротее ни пылкой любви, ни искренней привязанности. Adieu.
Лаура.
Письмо восьмое – от Лауры к Марианне, в продолжение
Не успела леди Доротея оставить нас, как объявили о прибытии еще одного визитера, не менее нежданного, чем ее светлость. Им оказался сэр Эдвард, который, будучи проинформирован Августой о бракосочетании его сына, приехал, несомненно, с целью осыпать его упреками за то, что тот осмелился связать свою судьбу с моей без ведома отца. Но Эдвард, предвидя его намерения, проявил настоящее мужество: приблизился к нему, как только тот вошел в комнату, и обратился в следующей манере: «Сэр Эдвард, мне известна причина вашего визита – вы прибыли с намерением упрекать меня за вступление в неразрушимый брак с моей Лаурой без вашего согласия. Но сэр, предметом величайшей гордости считаю я то, что вызвал неудовольствие своего отца!»
Промолвив это, мой муж взял меня за руку и, пока сэр Эдвард, Филиппа и Августа, без сомнения, предавались восхищенным размышлениям о его неслыханной храбрости, вывел меня из гостиной и сопроводил к экипажу своего отца, все еще стоявшему у дверей, и тот мгновенно увез нас прочь от сэра Эдварда.
Форейтору сначала было приказано направляться по дороге в Лондон; однако тщательно все обдумав, мы приказали ему ехать в М., усадьбу ближайшего друга Эдварда, до которой оставалось лишь несколько миль.
В М. мы прибыли через считанные часы, и как только мы назвались, нас тут же провели к Софии, супруге друга Эдварда. Поскольку в течение трех недель я была лишена настоящего друга (каковым считаю твою мать), то можешь представить себе мои чувства, когда я узрела ее, истинно достойную своего имени[10]. София была скорее выше среднего роста и чрезвычайно элегантно сложена, а ее приятные черты дышали нежным томлением, лишь усиливая ее красоту, – томность составляла особенность ее натуры; она была воплощением деликатности и чувствительности. Мы крепко обнялись и, обменявшись клятвами взаимной дружбы до конца дней своих, тут же открыли друг другу сокровеннейшие тайны своих сердец… Наше восхитительное занятие было прервано приходом Августа (друга Эдварда), только что вернувшегося с прогулки.
Никогда не доводилось мне лицезреть столь трогательной сцены, как встреча Эдварда и Августа.
– Жизнь моя! Моя душа! – воскликнул первый.
– Мой прелестный ангел! – ответил второй, и они бросились в объятия друг друга. Для чувств Софии и моих собственных это оказалось душераздирающим зрелищем… Мы обе поочередно упали в обморок на софу. Adieu.
Лаура.
Письмо девятое – от той же к той же
Ближе к концу дня мы получили следующее письмо от Филиппы.
«Сэра Эдварда очень рассердил Ваш неожиданный отъезд; он забрал Августу назад в Бедфордшир. Как бы я ни хотела вновь наслаждаться Вашим очаровательным обществом, я не могу решиться на то, чтобы вырвать Вас из дома столь дорогих и достойных друзей… Когда Ваш визит к ним будет завершен, я верю, что Вы вернетесь в объятия Вашей
Филиппы».
Мы отправили подходящий ответ на столь нежную записку и, поблагодарив тетушку за любезное приглашение, уверили ее в том, что непременно воспользуемся им, если нам будет некуда идти.
Хотя для любого разумного существа ничто не могло быть более удовлетворительным, нежели столь благодарный ответ на ее приглашение, и хоть я не понимаю, как же так случилось, – тетушка оказалась столь своенравна, что ответ вызвал ее неудовольствие, и несколько недель спустя (дабы отомстить нам за наше поведение или же облегчить свое собственное уединение) она вышла замуж за молодого и неграмотного охотника за приданым. Этот опрометчивый поступок (хотя мы осознавали, что он, вероятно, лишит нас состояния, на которое Филиппа внушила нам надежду) не мог исторгнуть из наших возвышенных душ ни единого вздоха на собственный счет; однако опасаясь, как бы он не оказался источником бесконечного горя для обманутой новобрачной, наша трепещущая чувствительность сильно взволновалась, когда нам впервые сообщили об этом событии. Ласковые уговоры Августа и Софии всегда считать их жилище нашим домом быстро укрепили нас в решении никогда более не покидать их. В обществе моего Эдварда и этой милой пары я провела счастливейшие мгновения своей жизни; время мы убивали восхитительнейшим образом – в уверениях в дружбе и клятвах в вечной любви, которые не могли прервать незваные и неприятные визитеры, поскольку Август и София, еще во время первого своего появления в округе, должным образом позаботились сообщить живущим по соседству семействам, что, поскольку их счастье полностью сосредоточено в них самих, иного общества им не требуется. Но увы! Моя дорогая Марианна, счастье, коим я тогда наслаждалась, было слишком идеальным, чтобы длиться долго. Чрезвычайно жестокий и неожиданный удар мгновенно разрушил сладость нашей жизни. Поскольку из того, что я тебе поведала об Августе и Софии, ты, должно быть, уже убедилась, что более счастливой супружеской пары не бывало, мне нет нужды, полагаю, сообщать тебе, что их союз не совпадал с намерениями их жестоких и корыстных родителей – те напрасно, хоть и с упрямой настойчивостью, пытались вынудить их заключить брак с людьми, к коим они всегда испытывали отвращение; но с героическим мужеством, достойным восхваления и восхищения, оба постоянно отказывались подчиниться столь деспотичной власти.
После того как Август и София столь благородно выпутались из оков родительского авторитета, заключив тайный брак, они преисполнились решимости не утратить доброй репутации, приобретенной ими в свете вследствие подобного героизма, и не принимать никаких предложений о примирении, буде такие поступят к ним от отцов. Однако подобного испытания их благородной независимости им так и не довелось пережить.
Август и София были женаты лишь несколько месяцев, когда мы нанесли им визит, и все это время их прекрасно поддерживала сумма денег, которую Август изящно похитил из секретера своего недостойного отца за несколько дней до того, как соединиться с Софией.
После нашего приезда их расходы значительно возросли, хотя средства к покрытию их практически исчерпались. Но о возвышенные создания! Они с презрением отказывались хоть на мгновение задуматься о своей материальной нужде и залились бы румянцем стыда при одной только мысли о возвращении долгов!.. Увы! И какова же была награда за такое бескорыстное поведение? Прекрасного Августа арестовали, и это всех нас погубило. Столь вероломное предательство безжалостных виновников сего деяния потрясет твою тонкую натуру, дорогая Марианна, не менее, чем оно потрясло тогда нежную чувствительность Эдварда, Софии, твоей Лауры и самого Августа. В довершение такой неслыханной бесчеловечности нам сообщили, что вскоре состоится и приведение приговора в исполнение[11]. Ах! Что еще нам оставалось?! Мы вздохнули и упали в обморок на софу. Adieu.
Лаура.
Письмо десятое – от Лауры, в продолжение
Когда мы несколько пришли в себя после бурных излияний нашего горя, Эдвард пожелал, дабы мы обсудили, какой благоразумный шаг следует сделать в нашем печальном положении, а он пока наведается к своему томящемуся в заключении другу, дабы оплакать его невзгоды. Мы пообещали так и поступить, и он отправился в путешествие в город. В отсутствие Эдварда мы в точности следовали его желанию и после самого тщательного обдумывания наконец согласились, что лучшее, что мы можем сделать, это покинуть дом, который в любую минуту у нас могли отобрать представители юстиции. Таким образом, мы с величайшим нетерпением ожидали возвращения Эдварда, дабы поделиться с ним результатом наших раздумий. Но Эдвард все не появлялся. Напрасно считали мы утомительные минуты его отсутствия… напрасно плакали… даже вздыхали напрасно – Эдвард не возвращался. Это был слишком жестокий, слишком неожиданный удар по нашей тонкой чувствительности – мы не могли его выдержать; мы могли лишь упасть в обморок. Наконец, собрав всю решительность, обладательницей коей я была, я встала и, упаковав все самое необходимое для Софии и себя самой, потащила ее к экипажу, который я заказала, и мы тут же отправились в Лондон. Поскольку от обиталища Августа до города было лишь двенадцать миль, прошло не много времени, прежде чем мы добрались туда, и не успели мы въехать в Холборн[12], как, опустив окно, я стала вопрошать каждого приличного человека, встречавшегося нам на пути: «Не видели ли вы моего Эдварда?»
Но поскольку ехали мы слишком быстро, чтобы позволить им ответить на мои непрекращающиеся расспросы, я получила мало, а точнее говоря, вовсе не получила никакой информации на его счет.
– Куда мне править? – спросил форейтор.
– В Ньюгейт[13], нежный юноша, – ответила я, – повидаться с Августом.
– О нет, нет! – воскликнула София. – Я не могу ехать в Ньюгейт; я не выдержу вида моего Августа в столь жестоком заключении – мои чувства и так потрясены одним только изложением его несчастий; узреть его окажется чересчур для моей чувствительности.
Поскольку я была совершенно с ней согласна, форейтору приказали немедля возвращаться в деревню. Возможно, тебя несколько удивляет, моя дорогая Марианна, что в подобных невзгодах, которые я тогда переживала, лишенная всякой поддержки и не обеспеченная никаким обиталищем, я ни единого раза не вспомнила о своих отце и матери или о родительском коттедже в долине Уска. Дабы объяснить эту мнимую забывчивость, должна сообщить тебе незначительное обстоятельство, о котором я доселе не упоминала. Обстоятельство, о котором я говорю, – это смерть обоих моих родителей через несколько недель после моего отъезда. После их кончины я стала законной наследницей их дома и состояния. Но увы! Дом никогда не являлся их собственностью, а состояние оказалось лишь ежегодной рентой, не передаваемой по наследству. Вот какова порочность мира! К твоей матери я бы вернулась с удовольствием, была бы счастлива представить ей мою очаровательную Софию и охотно провела бы остаток своей жизни в их дорогом для меня обществе в долине Уска, не вмешайся в исполнение такого чудесного плана одно препятствие, а именно брак и отъезд твоей матери в отдаленную часть Ирландии. Adieu.
Лаура.
Письмо одиннадцатое – от Лауры, в продолжение
– У меня есть родственник в Шотландии, – сказала мне София, когда мы выехали из Лондона, – который, не сомневаюсь, примет меня без колебаний.
– Мне приказать юноше править туда? – спросила я, но тут же, спохватившись, воскликнула: – Увы, боюсь, путешествие будет слишком долгим для бедных лошадок![14]