Леди, которая любила лошадей
Часть 48 из 70 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
- Он к одной вдовушке прибился. Содержанцем, - а вот Сенька на приятеля поглядывал сверху вниз и презрения своего не скрывал.
Куда там альфонсу до честного вора.
- Только она, сообразимши, что не одну ее окучивает, живо погнала со двора.
- И мне пришлось искать… иные варианты.
- Вам предложили сотрудничество, верно? – поинтересовался Вещерский. – И заодно пообещали, что ваша проблема денежная решится в самые ближайшие сроки?
Аполлон нерешительно кивнул.
- Говори уже, - Сенька оперся на пыльный шкап. – Княжич у нас цепкий, раз вперся, то уж не отпустит… да и мы его не смогем. Хотя зря, конечно… есть люди, которых трогать не след…
Аполлон оскорбленно поджал губы.
И часы вытащил.
Постучал пальцем по циферблату, нахмурился.
- Стали… и часы тоже… надо же…
- И давно здесь пробоина? – подал голос Ладислав. И сам же себе ответил. – Давно, если до механизмов дошло. Мертвомир из всего силу тянет. Из живого быстрее, а неживое… все когда-то в той или иной мере живым значилось.
- Чего вы несете?
- Ржавчина, - некромант выглядел на диво спокойным. – Тонкие механизмы выходят из строя первыми. Магии, полагаю, в доме вовсе не осталось? Система охраны давно мертва, как и прочие… вот что за гадость вы сюда притащили. А главное, зачем?
- А об этом тебе, мертвогон, скажут… если, конечно, захотят, - Сенька чихнул, и звук этот громкий разнесся под дому. – Прости, Господи, раба своего, ибо грешен я…
Сенька перекрестился.
- Хватит! – взвизгнул Аполлон тоненьким голосочком. – Я… я не хочу больше слышать эти глупости! Нам… нам обещали, что все будет хорошо, что…
- А ты и поверил, дурашка? Верно ты, княжич, сказал, в заграницах его подцепили. Уж больно бабы за Аполошки разум теряют. Он же и гораздый… тут и батька его преставился.
- Сам?
- Того знать не могу, извини, - Семен Евстратович присел у стены. – Я б тебя отпустил вовсе, глядишь, чего б и искупилось… связался на старости лет… дурак… так вот, Аполошка сперва-то ласкою, а после… после привез он одну штуку, стало быть, из-за границы…
- «Героин»?
- Во-во… дамочки от него млеют, а после-то… после оказывается, что штука эта последнего розума лишает, - Сенька покачал головой. – И выходило, что даже те, которые навроде как гордые, которые соображали, чего на самом деле Полечке надобно, ничего-то поделать не были способны. Вот…
- И много их было?
- Я не считал.
- Заткнись!
- А ты, кошак блудливый, на меня не гавкай, - строго велел Сенька. – Я тебе не нянька, я живо научу обхождению политесному.
Аполлон на всякий случай пересел на ступеньку выше.
- Только знаю, что не один он таков… эти, с позволения сказать, борцы живо сообразили, как деньгу на революционерские нужды брать мягко и без крови. Да и не только деньгу… так-то…
Он вновь вздохнул, и Демьян готов был поклясться, что Сенька и вправду сожалеет.
- А на конюшнях что было? Чего вы к ним привязались-то? – Вещерский сцепил пальцы и запястья напряг, что не осталось незамеченным.
- Не шали, княже. Я хоть и с обережцем, а оно все одно по ушам дает, но, если пальну, тебе похужей буде, да… хотя… может, и шали. Веревочка заговоренная, сказывали, вот и погляжу, чего ихние говоруны стоят.
Демьян тоже попробовал, уж больно тонкою казалась бечева, да добился лишь того, что впилась она в кожу, врезалась едва ли не до крови.
- А вас, Демьян Еремеевич, особливо уважить велено, - сказал Сенька. – Так что вы уж постарайтеся не убиться пока…
- Постараюсь, - пообещал Демьян.
И спину тихонько почесал о спинку кресла. Хранитель не спешил успокаиваться, и теперь под кожу будто иголки загоняли.
Ничего.
Демьян потерпит.
Посидит вот. Послушает. Присмотрится… ведь должен же он что-то увидеть, не зря ж его Вещерский в это место приволок… и не зря теперь поглядывает искоса, будто ожидая чего-то.
Знать бы еще, чего именно.
Глава 25
Женщине, что покинула авто, с виду никак нельзя было дать восемьдесят лет.
Да и семьдесят.
И того меньше.
И вовсе она, пусть и не скрывавшая прожитых лет, не прятавшая седину за краской, а морщины под слоем пудры, казалась удивительно молодой.
Хрупкой и звонкой.
Столь удивительной, что Василиса, позабыв про всякий стыд, разглядывала гостью.
- Доброго дня, - сказала она, спохватившись, что этакое неприкрытое любопытство может быть истолковано превратно.
- И вам, мои дорогие, - голос у Алтаны Александровны оказался по-девичьи звонким, и это тоже не удивило. Какой еще может быть голос у женщины, которая душой молода.
Она оперлась на руку солидного мужчины, выглядевшего аккурат на свои года.
- Стало быть, ты Василиса, - смуглый палец указал на Василису. – А ты Марья-княжна… Настасья, полагаю, все еще за границей?
- Вы знаете?
Алтана Александровна рассмеялась.
- Если семья отреклась от меня, это еще не значит, что я готова от нее отказаться.
- А могла бы, - проворчал мужчина, который всем видом своим показывал, что никакой-то радости от этакой родственной встречи не испытывает.
- Брось, не ворчи, - Алтана Александровна поправила ему воротничок. – Он у меня хороший, только старый, вот и ворчит все время.
Мужчина пробормотал что-то невразумительное и, вздохнув, будто смирившись с неизбежностью, произнес:
- Истомин. Константин Львович…
- Изобретатель, ученый, мой супруг, отец наших детей и чудеснейший человек, - добавила Алтана Александровна. – А еще невыносимый зануда. Я ему говорила, что сама доберусь…
Она вошла в дом летящим легким шагом, и Василиса вдруг поняла, что дом этот ей знаком, что случалось двоюродной бабушке бывать в нем прежде, вот только когда?
- Надо же… почти ничего не изменилось, - она провела ладонью по старым обоям и вздохнула. – Бедная девочка…
…уже потом, позже, в гостиной, которую убрали к приезду гостьи, но восстановить полностью не смогли, Алтана Александровна пила чай.
И говорила.
Обо всем.
О Петербурге, в котором прожила половину жизни, но так и не привыкла к серому строгому этому городу, требующему от людей слишком уж много. О Москве, старой и сварливой, и вновь же неуживчивой.
О солнце Крыма.
И берегах.
Море.
Загранице, по которой ей случалось путешествовать много… и разговор этот, переплетаясь с ароматами чая и шоколада, создавал престранное ощущение, что все-то сейчас именно так, как должно. И даже мужчина, который так до конца и не поверил, что в доме этом им с супругой рады, перестал хмуриться.
Слушал.
Кивал.
Иногда что-то подсказывал. А еще наблюдал за женой с такой удивительной нежностью, что Василисе становилось неудобно, будто подглядывает она за чужой жизнью.
Будто завидует ей.
- Да… я помню, как этот снимок делали, - Алтана Александровна взяла его бережно. – Не знала, правда, что сохранился… дорогой?
- Разрешите сделать копию? – Константин Львович на снимок глянул и слегка поморщился.
Куда там альфонсу до честного вора.
- Только она, сообразимши, что не одну ее окучивает, живо погнала со двора.
- И мне пришлось искать… иные варианты.
- Вам предложили сотрудничество, верно? – поинтересовался Вещерский. – И заодно пообещали, что ваша проблема денежная решится в самые ближайшие сроки?
Аполлон нерешительно кивнул.
- Говори уже, - Сенька оперся на пыльный шкап. – Княжич у нас цепкий, раз вперся, то уж не отпустит… да и мы его не смогем. Хотя зря, конечно… есть люди, которых трогать не след…
Аполлон оскорбленно поджал губы.
И часы вытащил.
Постучал пальцем по циферблату, нахмурился.
- Стали… и часы тоже… надо же…
- И давно здесь пробоина? – подал голос Ладислав. И сам же себе ответил. – Давно, если до механизмов дошло. Мертвомир из всего силу тянет. Из живого быстрее, а неживое… все когда-то в той или иной мере живым значилось.
- Чего вы несете?
- Ржавчина, - некромант выглядел на диво спокойным. – Тонкие механизмы выходят из строя первыми. Магии, полагаю, в доме вовсе не осталось? Система охраны давно мертва, как и прочие… вот что за гадость вы сюда притащили. А главное, зачем?
- А об этом тебе, мертвогон, скажут… если, конечно, захотят, - Сенька чихнул, и звук этот громкий разнесся под дому. – Прости, Господи, раба своего, ибо грешен я…
Сенька перекрестился.
- Хватит! – взвизгнул Аполлон тоненьким голосочком. – Я… я не хочу больше слышать эти глупости! Нам… нам обещали, что все будет хорошо, что…
- А ты и поверил, дурашка? Верно ты, княжич, сказал, в заграницах его подцепили. Уж больно бабы за Аполошки разум теряют. Он же и гораздый… тут и батька его преставился.
- Сам?
- Того знать не могу, извини, - Семен Евстратович присел у стены. – Я б тебя отпустил вовсе, глядишь, чего б и искупилось… связался на старости лет… дурак… так вот, Аполошка сперва-то ласкою, а после… после привез он одну штуку, стало быть, из-за границы…
- «Героин»?
- Во-во… дамочки от него млеют, а после-то… после оказывается, что штука эта последнего розума лишает, - Сенька покачал головой. – И выходило, что даже те, которые навроде как гордые, которые соображали, чего на самом деле Полечке надобно, ничего-то поделать не были способны. Вот…
- И много их было?
- Я не считал.
- Заткнись!
- А ты, кошак блудливый, на меня не гавкай, - строго велел Сенька. – Я тебе не нянька, я живо научу обхождению политесному.
Аполлон на всякий случай пересел на ступеньку выше.
- Только знаю, что не один он таков… эти, с позволения сказать, борцы живо сообразили, как деньгу на революционерские нужды брать мягко и без крови. Да и не только деньгу… так-то…
Он вновь вздохнул, и Демьян готов был поклясться, что Сенька и вправду сожалеет.
- А на конюшнях что было? Чего вы к ним привязались-то? – Вещерский сцепил пальцы и запястья напряг, что не осталось незамеченным.
- Не шали, княже. Я хоть и с обережцем, а оно все одно по ушам дает, но, если пальну, тебе похужей буде, да… хотя… может, и шали. Веревочка заговоренная, сказывали, вот и погляжу, чего ихние говоруны стоят.
Демьян тоже попробовал, уж больно тонкою казалась бечева, да добился лишь того, что впилась она в кожу, врезалась едва ли не до крови.
- А вас, Демьян Еремеевич, особливо уважить велено, - сказал Сенька. – Так что вы уж постарайтеся не убиться пока…
- Постараюсь, - пообещал Демьян.
И спину тихонько почесал о спинку кресла. Хранитель не спешил успокаиваться, и теперь под кожу будто иголки загоняли.
Ничего.
Демьян потерпит.
Посидит вот. Послушает. Присмотрится… ведь должен же он что-то увидеть, не зря ж его Вещерский в это место приволок… и не зря теперь поглядывает искоса, будто ожидая чего-то.
Знать бы еще, чего именно.
Глава 25
Женщине, что покинула авто, с виду никак нельзя было дать восемьдесят лет.
Да и семьдесят.
И того меньше.
И вовсе она, пусть и не скрывавшая прожитых лет, не прятавшая седину за краской, а морщины под слоем пудры, казалась удивительно молодой.
Хрупкой и звонкой.
Столь удивительной, что Василиса, позабыв про всякий стыд, разглядывала гостью.
- Доброго дня, - сказала она, спохватившись, что этакое неприкрытое любопытство может быть истолковано превратно.
- И вам, мои дорогие, - голос у Алтаны Александровны оказался по-девичьи звонким, и это тоже не удивило. Какой еще может быть голос у женщины, которая душой молода.
Она оперлась на руку солидного мужчины, выглядевшего аккурат на свои года.
- Стало быть, ты Василиса, - смуглый палец указал на Василису. – А ты Марья-княжна… Настасья, полагаю, все еще за границей?
- Вы знаете?
Алтана Александровна рассмеялась.
- Если семья отреклась от меня, это еще не значит, что я готова от нее отказаться.
- А могла бы, - проворчал мужчина, который всем видом своим показывал, что никакой-то радости от этакой родственной встречи не испытывает.
- Брось, не ворчи, - Алтана Александровна поправила ему воротничок. – Он у меня хороший, только старый, вот и ворчит все время.
Мужчина пробормотал что-то невразумительное и, вздохнув, будто смирившись с неизбежностью, произнес:
- Истомин. Константин Львович…
- Изобретатель, ученый, мой супруг, отец наших детей и чудеснейший человек, - добавила Алтана Александровна. – А еще невыносимый зануда. Я ему говорила, что сама доберусь…
Она вошла в дом летящим легким шагом, и Василиса вдруг поняла, что дом этот ей знаком, что случалось двоюродной бабушке бывать в нем прежде, вот только когда?
- Надо же… почти ничего не изменилось, - она провела ладонью по старым обоям и вздохнула. – Бедная девочка…
…уже потом, позже, в гостиной, которую убрали к приезду гостьи, но восстановить полностью не смогли, Алтана Александровна пила чай.
И говорила.
Обо всем.
О Петербурге, в котором прожила половину жизни, но так и не привыкла к серому строгому этому городу, требующему от людей слишком уж много. О Москве, старой и сварливой, и вновь же неуживчивой.
О солнце Крыма.
И берегах.
Море.
Загранице, по которой ей случалось путешествовать много… и разговор этот, переплетаясь с ароматами чая и шоколада, создавал престранное ощущение, что все-то сейчас именно так, как должно. И даже мужчина, который так до конца и не поверил, что в доме этом им с супругой рады, перестал хмуриться.
Слушал.
Кивал.
Иногда что-то подсказывал. А еще наблюдал за женой с такой удивительной нежностью, что Василисе становилось неудобно, будто подглядывает она за чужой жизнью.
Будто завидует ей.
- Да… я помню, как этот снимок делали, - Алтана Александровна взяла его бережно. – Не знала, правда, что сохранился… дорогой?
- Разрешите сделать копию? – Константин Львович на снимок глянул и слегка поморщился.