Лавр

Здрава ли жена твоя, Тихоне?

Да, Божией милостью, отвечает мельник.

На подоле рубахи он замечает следы муки и начинает их стряхивать.

Анастасию видели здесь, говорит кузнец Аверкий. Видели, как она входила в твою келью… Мы знаем, старче, что она там.

Пришедшие смотрят на кузнеца Аверкия и не смотрят на Лавра.

Я запрещаю вам входить в мою келью, раздается голос Лавра.

Прости, старче, но за нами стоят наши семьи, тихо говорит кузнец Аверкий. И мы войдем в твою келью.

Он медленно идет к пещере и скрывается в ней. Из пещеры раздается крик. Через мгновение кузнец Аверкий выходит наружу. Он держит Анастасию за волосы. Льняными колосьями они намотаны на его красный кулак. Анастасия кричит и пытается укусить Аверкия за бедро. Аверкий бьет ее лицом о колено. Анастасия замолкает и повисает на руке Аверкия. Ее большой живот колышется. Стоящим кажется, что живот сейчас отделится от Анастасии и оттуда выйдет тот, на кого лучше не смотреть.

Ею овладел Дьявол, кричат стоящие.

Этими криками они подбадривают себя, потому что подойти к Анастасии не решаются. Они потрясены смелостью держащего ее кузнеца.

Дьявол овладел вами, говорит, задыхаясь, Лавр, ибо вы совершаете смертный грех.

Анастасия открывает глаза. Они полны ужаса. На ее опрокинутом лице они так страшны, что все невольно пятятся. На миг страх охватывает и кузнеца Аверкия. Он швыряет Анастасию прочь от себя. Она лежит на земле между ним и Лавром. Аверкий берет себя в руки и резко поворачивается к Лавру:

Она не назвала отца своего ребенка, потому что его нет среди земнородных!

Анастасия приподнимается на локте. Она не кричит, она хрипит. До ушей стоящих этот хрип летит целую вечность:

Вот отец моего ребенка!

Ее свободная рука указывает на Лавра.

Все замолкают. Стихает утренний ветер, и деревья больше не шелестят.

Это правда, спрашивает кто-то из толпы. Скажи нам, старче, что она лжет.

Лавр поднимает голову и обводит всех протяжным выцветшим взглядом.

Нет. Это правда.

Все выдыхают. Кроны сосен вновь начинают свое колебание, а облака пускаются в плавание. На губах кузнеца Аверкия мелькает улыбка:

Ах, вот оно что…

Улыбка Аверкия едва заметна, и это придает ей особую непристойность.

Со всеми случается, говорит кому-то на ухо мельник Тихон. Абсолютно со всеми. Уж такая это сфера, что, как говорится, никто не застрахован.

Пришедшие незаметно растворяются в лесу. Их вилы и колья превращаются в ветки кустарника. Их голоса глохнут. Они уже неотличимы от резких криков птиц. От трения стволов друг о друга. Этому исчезновению отсутствующе внимает Лавр. Он сидит, припав щекой к стволу старой сосны. Ее кора состоит из отдельных, словно приклеенных, плиток. Плитки морщинисты и шершавы, некоторые покрыты мхом. По ним вверх и вниз бегут муравьи. Копошатся во мху. В бороде Лавра. Муравьи не склонны отличать его от этой сосны, и он их понимает. Он и сам чувствует степень своей одеревенелости. Это уже началось, и этому трудно противиться. Еще немного, и он уже не вернется. Одушевленный голос Анастасии вытаскивает его из области древесного.

Тебе пришлось сказать им неправду.

Звуки складываются в слова. Неправду. Им пришлось сказать.

Разве я сказал им неправду?

В следующие дни вблизи кельи Лавра появляется множество праздношатающихся. Весть о нем и Анастасии разносится мгновенно, и теперь окрестные жители приходят для того, чтобы на них посмотреть. Любопытных не останавливают даже стесненные обстоятельства их жизни, ибо тяга увидеть чужое падение своими глазами у многих сильнее голода. Сенсаций в Средневековье мало, и произошедшее с Лавром является, несомненно, одной из них, потому что речь идет о падении праведника.

Жители ближних и дальних деревень не то чтобы радуются случившемуся, просто их нелепая, погрязшая в изменах и склоках жизнь кажется им теперь немного лучше. Они понимают, что на фоне такого события спрос с них невелик. В своих речах многие даже сочувствуют Лавру, отмечая при этом, что высота полета неизбежно грозит такой же глубиной падения. Неудивительно поэтому, что так высоко они в дальнейшем взлетать не собираются.

Спустя неделю поток приходящих резко уменьшается. Теперь посетителей гораздо меньше, чем в прежние, ничем не омраченные времена. Очевидно, свою роль в этом играет голодное время: в такое время люди меньше думают о здоровье.

Есть тому и другая причина, самая, пожалуй, важная. После всего, что произошло, многие теряют веру в целительные способности Лавра. Всегда было ведь понятно, что, в отличие от обычных врачей, его способности зиждились не на одном лишь знании человеческого тела. Лавр не лечил – он исцелял, а исцеления не связаны с опытом. Дар Лавра окрыляли высшие силы, им двигали самоотречение и невиданная по силе любовь к ближним. Никто не мог ожидать (говорящие при этом похохатывают в кулак), что эта любовь примет такие формы. Благонамеренность людской молвы состоит в том, что право на исцеление признается только за достойным. И Лавр таковым больше не является.

К нему еще приходят по старой привычке, но приходят как-то неуверенно и в основном по пустякам. Все чаще Лавру приходится заниматься зубной болью и сведением бородавок. Попадаются случаи и более серьезные, но их носители и сами не понимают, стоит ли вручать такие болезни в ненадежные руки.

В эти дни случается худшее: Лавр понимает, что уже не может справиться даже с простейшими из болезней. Он чувствует, что целительная сила более не исходит из его рук.

Всякое исцеление рождается прежде всего из веры в него, говорит Лавр Устине. Они мне больше не верят, и это, любовь моя, разрывает нашу с ними связь. Теперь я не могу им помочь.

И слезы омывают щеки его.

Те крохи, которые им еще продолжают приносить, Лавр отдает Анастасии. К радости Лавра, взятая им из монастыря краюха все еще недоедена. Он вкушает ее с благодарностью и трепетом.

С начала августа к Лавру не ходит уже никто. Его это не удивляет. Все понимают, что исцеления иссякли, и считают посещение Лавра напрасным. Некоторые, возможно, еще ходили бы к нему, но общее настроение передается и им. После того, что они слышали о Лавре в Рукиной слободке, ходить к нему как-то неловко. Они боятся показаться наивными или – что еще неприятнее – теми, кто потакает греху.


Лавру одиноко. Он не испытывал одиночества, когда бежал мира, потому что тогда не было чувства покинутости. Теперь мир бежит его, а это совсем другое. Лавру тревожно. Он видит, что время разрешения Анастасии от бремени приближается. И он не знает, как ему надлежит поступить.

Тревожно и Анастасии. Она чувствует волнение Лавра и не понимает его причины. Ее удивляет, что великий врач Лавр так неспокойно относится к принятию родов – ответственному, но, в общем, обычному делу. Лавр несколько раз предлагает ей отправиться рожать в Рукину слободку, где роды у нее могла бы принять повивальная бабка, но Анастасия наотрез отказывается. Она не знает, чего ей от Рукиной слободки ждать. Ей страшно туда возвращаться.

Бывают дни, когда ей страшно оставаться и с Лавром. Иногда Анастасии кажется, что рассудок его помутился. Временами Лавр называет ее Устиной. Он говорит ей, что не следует отказываться от помощи повивальной бабки. Что, если она боится идти в слободку, следует позвать бабку сюда. Лавр покрывается потом и дрожит. Таким она его никогда не видела.

Анастасия слушает обращенные к Устине слова и погожим августовским утром говорит «да». Она не пойдет рожать в Рукину слободку, но согласна на то, чтобы оттуда к ней пришла повивальная бабка. Лавр прижимает ее руку к своей груди. Анастасия слышит, как отчаянно бьется его сердце. Она чувствует, что час ее разрешения от бремени близок.

Впервые за долгие годы Лавр покидает место своего уединения. Он идет по тропе, протоптанной теми, кто приходил к нему за помощью. Теперь в помощи нуждается он сам. И ему некого послать за ней, потому что сюда больше никто не ходит. Лавр идет, думая о том, как будет чувствовать себя в его отсутствие Анастасия. Он старается спешить, но дыхание его сбивается. Перед тем как войти в Рукину слободку, Лавр на минуту останавливается и глубоко дышит. Закрывает глаза и дышит. Ему уже легче. Сдерживая сердцебиение, он входит в слободку.

В дверях домов появляются люди. Они беззвучно окружают Лавра. Не сводят с него глаз. Даже после всего, что случилось, жители Рукиной слободки не могут поверить в его приход. С тем же успехом к ним мог прийти Кириллов монастырь. Обращаясь к слободским, Лавр показывает на лес. В налетевшем порыве ветра его не слышно. Он просит о помощи. Губы его шевелятся. Слободские знают, что он просит о помощи, но помощи нет. Повивальная бабка сейчас в отъезде. Сроду никуда не ездила, а сейчас уехала, такой вот случай. И заменить ее некем. Абсолютно. Дело здесь не в их нежелании.

Лавр оглядывает толпу и опускается перед ней на колени. Он ничего не говорит. Все сказанное уже вошло в уши, которые он лечил. Впитано глазами, которые он тоже лечил. Он просит у них о милости, которую сам оказывал им столько лет. Многие плачут, ибо сердца их не каменны. Так все как-то не по-людски складывается, но что они могут сделать? Отворачиваясь, вытирают слезы. Смотрят на пришедшего сверху вниз. Фигура Лавра колеблется в их глазах, меняет форму и очертания. Поднимается. Удаляется.

Лавр не сразу понимает, что идет на хутор. Ноги все еще помнят этот путь. Сколько раз они его проделали с Христофором. Надеется ли он застать его там? Кажется, Христофор давно умер. Так давно, что уже ни в чем нельзя быть уверенным. Нет, конечно, умер и лежит на кладбище: он ведь сам укрывал его могилу кожухом. Зачем же он тогда к нему идет?

Христофор на месте, в своей могиле. Все прошедшие годы он провел здесь. Могила его все еще угадывается в густой зелени у ограды. Если, конечно, это его могила. А Христофорова дома нет. Как Христофор и предвидел, на месте дома стоит церковь. Церковь на кладбище важнее дома, ведь кладбище само по себе дом.

Дверь церкви открыта. Прежде чем в нее войти, Лавр вдыхает запах августа. Рассматривает неклейкие листья берез. Тронутые первой желтизной, немного уставшие от лета. Блики солнца на перилах. Задумчивое скольжение паука. Это возвращение, а дом его стал Домом.

В храме горят свечи. Из Царских врат выходит Алипий, настоятель Кириллова монастыря. В руках его причастная чаша.

Пришел еси, Лавре?

Пришел есмь.

Старец Иннокентий умер и не смог тебя сегодня встретить. (Алипий медленно движется навстречу Лавру.) А потому попросил об этом меня.

За спиной Лавра шелест теплого ветра. Пламя свечей колеблется, и иконы оживают. Причастившись, Лавр говорит:

Знаешь, у меня тоже есть просьба. Когда я покину мое тело, им же согрешил есмь, не церемоньтесь с ним особенно. Привяжите к ногам веревку и тащите его в болотную дебрь на растерзание зверям и гадам. Вот, собственно, все.

Стоя в дверях церкви, Лавр созерцает скорбное лицо Алипия.

Это мое завещание, говорит Лавр. И его следует выполнить.

К своей пещере Лавр возвращается вечером. У роженицы начинаются схватки. Он укладывает ее на лежанку в пещере и готовит воду, чтобы обмыть новорожденного. Готовит нож, чтобы перерезать новорожденному пуповину. На поляне перед пещерой он разводит огонь. Лавр спокоен. И снова чувствует силу в своих руках.

Анастасии (Анастасии?) не хочется лежать в темной пещере, и она просит устроить ей постель на поляне. Лавр смотрит на небо. На небе нет туч. Светлые облака, подкрашенные закатом, – дождя не будет. Он устраивает ей постель на поляне. Она ложится лицом к пещере. Два входа в пещеру напоминают ей пару огромных глаз, открытых и полных мрака. Пещера, как голова. Она просит помочь ей перевернуться на другую сторону. Теперь она смотрит в лес. Лес высок и добр. Уютен. Тих.

Не отходи от меня, просит она Лавра.

Я здесь, любовь моя, отвечает Лавр. И мы вместе.

Он берет в руки ее ладонь, и в нее вливается прохлада. Он берет в руки ее боль. Впитывает капля за каплей. Изредка встает, чтобы подбросить в костер веток. В наступившей темноте ей видно лишь его лицо. Оно освещено пламенем костра. Рельеф его морщин подвижен. Костер трещит и выбрасывает искры. Искры взлетают к самым кронам сосен. Некоторые гаснут. Некоторые летят выше, чтобы смешаться с первыми звездами. Глаза ее направлены в небо, она все видит. Глаза ее отражают блеск костра.

Рука Лавра на ее животе.

Так легче?

Легче.

Она кричит. С ней кричит весь лес.

Потерпи немного, любовь моя. Совсем немного.

Она терпит. И все равно кричит.

Руки Лавра чувствуют голову ребенка. Она словно прилипает к его рукам и мягко выходит наружу. Плечи. Живот. Колени. Пятки. Лавр перерезает пуповину. Омывает младенца теплой водой.

Вот он, любовь моя.

Он показывает ей ребенка, и на складках его щек блестят слезы. В отблесках костра мальчик неправдоподобно розов. А может быть, он еще не совсем отмыт от ее крови. Мальчик наполняет легкие воздухом и кричит. Этот крик она вбирает в себя весь без остатка. Она прикладывает младенца к груди. Глаза ее полузакрыты. Впервые за много дней ей спокойно. Она засыпает. На мягкой и теплой траве Лавр пеленает новорожденного в чистый плат. Берет его на руки. Лавру тоже спокойно.

Ранним утром Анастасия просыпается от прохлады. Костер догорел. Лавр полусидит, прислонясь спиной к сосне. На руках он держит младенца. Ребенок дышит ровно. В объятиях Лавра ему тепло. Взяв ребенка из рук Лавра, Анастасия дает ему грудь. Ребенок просыпается и жадно чмокает.

Глаза Лавра закрыты. На его веках лежат первые лучи солнца. Лучи скользят сквозь утренние испарения. Иголки сосен светятся. Тени длинны. Воздух густ, ибо еще не растерял запаха проснувшегося леса. Мох мягок. Полон существ, чей дом – лист, а жизнь – день. Анастасия опускается перед Лавром на колени и долго на него смотрит. Касается губами его руки. Рука прохладна, но еще не холодна. Анастасия садится рядом с Лавром. Прижимается к нему. Анастасия знает, что Лавр мертв. Она поняла это еще во сне.

Я проспала твою смерть, говорит Анастасия Лавру, но тебя провожал мой ребенок.

Архиепископ Ростовский, Ярославский и Белозерский Иона идет по берегу озера Неро. Он всегда там гуляет перед утренней службой. Это самое глубокое озеро на свете, но чистая вода в нем лишь на поверхности. То, что глубже, илисто, оно не выпускает никого, кто туда попадает. Иона это знает. Он любуется озерной глубиной, отдавая себе отчет в ее опасности. Равняясь на полученное имя, он не боится глубин, но духовным чадам твердую почву покидать не советует. Видя человека, скользящего по поверхности озера, Иона удивляется.

Кто ты, идущий по воде, спрашивает архиепископ Иона.