Лавр
Часть 24 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Стражник Власий спросил:
А есть ли в королевстве Польском люди, живущие одними лишь запахами? Мне про таких рассказывали.
В королевстве Польском есть всё, ответил купец Владислав. Есть люди с небольшими желудками и маленьким ртом: они не едят мяса, а лишь варят его. Сварив мясо, ложатся на горшок, впитывают пар, и этим только себя поддерживают.
И что же, изумился стражник Власий, они совсем ничего не едят?
Если и едят, то очень немного, скромно сказал купец.
Костер догорал, и новых дров уже никто не подкладывал. Все, в том числе и стражник Власий, стали укладываться спать. В эту ночь он не был занят в охране. Мало-помалу погасли и остальные костры – кроме одного, за которым сидело несколько стражников. Они должны были бодрствовать до утра. Спустя некоторое время погас и этот костер.
Арсений нарвал мягкой травы и папоротников и сложил из них постель. В головах положил седло. Седло пахло кожей и конским потом. В душную ночь это было особенно неприятно. В душу его входила смутная тревога. В глаза светила полная луна. Арсений перевернулся было на бок, но так седло стало давить на скулу. Поколебавшись, он опять лег на спину.
Седло создано для другого места, прошептал Амброджо, глядя, как устраивается Арсений. У меня есть кое-что получше.
Он протянул Арсению широкий мягкий пояс. Арсений хотел было отказаться, но вовремя себя остановил. Его обожгло чувство благодарности к Амброджо за то, что тот о нем заботится. Арсений лежал и думал, что после стольких лет он впервые не один. Он почувствовал, как устал от своего одиночества. И заплакал. И заснул в слезах.
Арсению приснились крики. Крики были воинственными и истошными одновременно. Арсению было ясно, что их издавали разные люди. Возможно, это были и не люди. Могло статься, это были те, кто боролся за Устину. Две противоположные силы, тянувшие душу усопшей в разные стороны.
Арсений открыл глаза и понял, что крики ему не снились. Они раздавались с дальнего конца поля, на котором был разбит лагерь. Арсений увидел, как, отстегивая от пояса боевой топор, мимо него пробежал стражник Власий. Стражник бежал туда, где раздавались крики. В воздухе все еще был разлит мрак, и лишь на востоке, откуда шел караван, начинало светлеть.
На караван напали, крикнул кто-то поблизости.
Так оно и было. Для нападения разбойники выбрали предутренний сон, когда налившееся теплом тело безвольно и беззащитно. Первым делом они устремились к стражникам ночной охраны. Те не оказали сопротивления, потому что не бодрствовали, а, напротив, были объяты глубоким сном. Их зарубили сразу же, во сне, у потухшего костра. Один из них, смертельно раненный, успел закричать и разбудил других стражников. Спавшие в ту ночь одетыми, стражники немедленно бросились в бой.
Разбойники не ожидали сопротивления. Они привыкли, что в таких случаях охрана разбегается, оставляя все добро напавшим. Но охрана не разбежалась. Она молча и зло сопротивлялась разбойникам, окончательно просыпаясь по ходу боя. Злодеи видели, что быстрой победы уже не будет, а победа любой ценой в их планы не входила. Потеряв убитыми нескольких человек, они решили отступить. Раздалась негромкая команда, и разбойники стали покидать расположение каравана. Через несколько минут группа всадников уже мчалась на восток. Их никто не преследовал.
Когда окончательно рассвело, стало понятно, как ужасен был бой. У потухшего костра лежало четверо заколотых стражников. В их руках не было оружия, они просто не успели проснуться. Были также обнаружены тела трех разбойников. По форме нательных крестов определили, что они были из русских.
Поле боя оглашалось исступленными криками. Они то затихали, то возобновлялись с нечеловеческой силой, ибо в этих криках не было уже ничего человеческого. Арсений пошел на крики. Кричавшего окружала толпа, но никто не решался к нему подойти. Скрюченный человек катался по кровавой земле, а за ним волочились, собирая пыль и сосновые иголки, вывалившиеся кишки. Когда человека на мгновение распрямило судорогой, Арсений увидел, что кричавшим был стражник Власий.
Арсений сделал шаг к Власию, и толпа перед ним расступилась. Она ждала того, кто сделает этот шаг. Ее горячее желание помочь воплотилось в том, как быстро и широко она приготовила Арсению путь. Арсений склонился над раненым. Власий, немногословный, доброжелательный Власий, превратился в исходящую криком страдающую плоть. И Арсений спросил сам у себя, есть ли ныне в этой плоти дух, и ответил, что не может не быть.
Острым ножом Арсений разрезал на страдальце одежду и оголил ему торс. Спросил воды. Когда ему принесли кувшин с водой, он приказал окружающим держать Власия за ноги и за руки. Затем приподнял с земли кишки Власия и стал омывать их струей. На их скользкой поверхности он чувствовал сгустки крови и слизи. Власий закричал так, как еще не кричал. Амброджо, чтобы поддержать Арсения, касался его спины, но смотрел в другую сторону, потому что смотреть на происходящее с Власием сил у него не было. Арсений вправил кишки в живот и обмотал его холстиной. Несколько человек подняли раненого и положили на один из возов поверх шкур. Голова его безжизненно свесилась. Власий был без сознания.
Я вижу, что через малое время он умрет, сказал Арсений Устине, и я, любовь моя, бессилен ему помочь. Но прожить это время теперь ему будет легче.
Убитых стражников было решено похоронить в ближайшем русском селе, ибо купец Владислав сообщил, что в королевстве Польском есть не только польские, но и русские села, особенно вблизи границы. По размышлении решили взять и тела разбойников, однако предать их земле отдельно.
Караван тронулся. От движения воза пришел в себя стражник Власий и застонал. Тряска доставляла ему страдания. Арсений подошел к возу и взял несчастного за плечо. Тот снова забылся. Когда Арсений убирал руку, Власий приходил в себя и снова начинал кричать. Потому Арсений шел рядом с ним и не снимал своей руки.
Дойдя до ближайшей деревни, караван остановился. Там решили оставить Власия, который от тряски изнемог. Это была польская деревня, и туда отправился купец Владислав. После нескольких безуспешных попыток пристроить раненого купцу удалось договориться с двумя стариками. Их звали Тадеуш и Ядвига, и они не имели детей. Эти милосердные люди были готовы смотреть за больным.
Когда Власия принесли в дом Тадеуша и Ядвиги, он открыл глаза. Увидев у своей постели Арсения, взял его за руку, ибо пока держал он руку Арсения, боль его отпускала. Власий одними губами спросил:
Се оставляеши мя, Арсение?
Купцы из каравана смотрели на Власия, и глаза их были полны слез. Они понимали, что с караваном должны уйти все.
Не скорби, Власие, сказал Арсений. Аз пребуду с тобою.
Арсений обернулся к Амброджо. Амброджо наклонил голову. Он вышел с купцами и через короткое время вернулся, ведя двух лошадей. Из двора Тадеуша и Ядвиги Арсений и Амброджо наблюдали, как караван тяжело тронулся в путь.
Ядвига хотела было сварить для Власия кашу, но Арсений ее остановил. Он разрешил давать раненому лишь воду. Раз за разом Амброджо подносил к его губам глиняную кружку. Власий жадно пил, не выпуская руки Арсения. День он провел в полузабытьи. Вечером открыл глаза и спросил:
Я умру?
Рано или поздно все мы умрем, ответил Арсений. Пусть тебе это будет утешением.
Но я умираю рано.
Глаза Власия медленно подергивались пеленой. Наклонившись над ним, Арсений произнес:
Слова рано и поздно не определяют содержания явлений. Они относятся только к форме их протекания – времени. Которого, как считает Амброджо, в конечном счете нет.
Арсений оглянулся на Амброджо.
Я думаю, сказал Амброджо, что исчерпывается не время, но явление. Явление выражает себя и прекращает свое существование. Поэт гибнет, скажем, в 37 лет, и люди, скорбя о нем, начинают рассуждать о том, что бы он мог еще написать. А он, может быть, уже состоялся и всего себя выразил.
Не знаю, кого ты имеешь в виду, но здесь есть о чем подумать. Арсений показал на забывшегося Власия. Ты хочешь сказать, что этот мальчик себя уже выразил?
Этого не может знать никто, ответил Амброджо. Кроме Бога.
Власий с неожиданной силой сжал руку Арсения:
Мне страшно уходить из этого мира.
Не бойся. Тот мир лучше. Свободной рукой Арсений вытер ему со лба пот. Я бы и сам ушел, но должен закончить одно дело.
Мне страшно уходить одному.
Ты не один.
Мать и братья остались во Пскове.
Я твой брат.
Вот я поехал сюда в страже служить. Денег заработать. Зачем?
Жить-то на что-то надо.
А вот теперь и не надо. Ты руку мою не отпускай.
Держу.
До самого конца.
Умирающий закрыл глаза.
Первые петухи, слышишь?
Нет, ответил Арсений, не слышу.
А я слышу. Это они мне кричат. Плохо, что я без причастия ухожу. Без покаяния.
Исповедуйся мне. Я довезу твою исповедь до Иерусалима и, верю, грехи твои обратятся в прах.
Но ведь так будет только после моей смерти. Разве это мне зачтется?
Я же говорю: существование времени под вопросом. Может быть, после просто нет.
Тогда Власий начал исповедоваться. Амброджо вышел в сени, где сидели Тадеуш и Ядвига. Они что-то сказали ему по-польски. Амброджо не понял их слов, но кивнул. Он был согласен с любым их словом, поскольку видел, что они добрые люди.
Только не забудь ни одного из моих грехов, прошептал Власий Арсению.
Не забуду, Власие. Арсений погладил его по волосам. Все будет хорошо, слышишь?
Но Власий уже ничего не слышал.
Предав земле Власия, Арсений и Амброджо отправились в путь. Они надеялись догнать караван и ехали быстро. Они действительно догнали его около полуночи, потому что караваны неторопливы. Утром следующего дня Арсений и Амброджо вышли в дорогу вместе с караваном.
Леса вновь сменялись полями, а польские местечки – русскими. В Буске жили преимущественно поляки, в Неслухове – русские, в Запытове же, следует полагать, поровну. Кто жил во Львове, было непонятно. На львовской улице каравану встретился мещанин Степан. Степан был нетрезв, и язык его не определялся. Мещанин грозил едущим кулаком. Поскользнувшись на навозе, он покатился под лошадь одного из стражников. Конское копыто опустилось на Степанову руку и переломило кость. Уложив Степана на повозку, послали за Арсением.
Как имя твое, человече, спросил Арсений, стягивая Степану руку холстиной.
Степан шевельнул здоровой рукой и промычал нечленораздельное.
Судя по жесту, его зовут Степан, предположил купец Владислав.
Слушай, Степан, сказал Арсений, мир Божий шире твоего местечка. Ты бы не грозил людям кулаком. А то можешь лишиться руки.
За Львовом прошли Ярослав, за Ярославом – Жешов.
В Жешове Арсений сказал Устине:
В речи жешовцев, здешних жителей, очевидно учащение шипящих. Подчас ощущаешь пресыщение.
После Жешова был Тарнов, за Тарновом – Бохня, за Бохней – Краков. В Кракове Арсений и Амброджо простились с купцом Владиславом. Купец звал погостить в его городе, но они с благодарностью отказались. Им нужно было идти дальше. На прощание обнялись. В глазах купца стояли слезы:
Не люблю расставаться.
А есть ли в королевстве Польском люди, живущие одними лишь запахами? Мне про таких рассказывали.
В королевстве Польском есть всё, ответил купец Владислав. Есть люди с небольшими желудками и маленьким ртом: они не едят мяса, а лишь варят его. Сварив мясо, ложатся на горшок, впитывают пар, и этим только себя поддерживают.
И что же, изумился стражник Власий, они совсем ничего не едят?
Если и едят, то очень немного, скромно сказал купец.
Костер догорал, и новых дров уже никто не подкладывал. Все, в том числе и стражник Власий, стали укладываться спать. В эту ночь он не был занят в охране. Мало-помалу погасли и остальные костры – кроме одного, за которым сидело несколько стражников. Они должны были бодрствовать до утра. Спустя некоторое время погас и этот костер.
Арсений нарвал мягкой травы и папоротников и сложил из них постель. В головах положил седло. Седло пахло кожей и конским потом. В душную ночь это было особенно неприятно. В душу его входила смутная тревога. В глаза светила полная луна. Арсений перевернулся было на бок, но так седло стало давить на скулу. Поколебавшись, он опять лег на спину.
Седло создано для другого места, прошептал Амброджо, глядя, как устраивается Арсений. У меня есть кое-что получше.
Он протянул Арсению широкий мягкий пояс. Арсений хотел было отказаться, но вовремя себя остановил. Его обожгло чувство благодарности к Амброджо за то, что тот о нем заботится. Арсений лежал и думал, что после стольких лет он впервые не один. Он почувствовал, как устал от своего одиночества. И заплакал. И заснул в слезах.
Арсению приснились крики. Крики были воинственными и истошными одновременно. Арсению было ясно, что их издавали разные люди. Возможно, это были и не люди. Могло статься, это были те, кто боролся за Устину. Две противоположные силы, тянувшие душу усопшей в разные стороны.
Арсений открыл глаза и понял, что крики ему не снились. Они раздавались с дальнего конца поля, на котором был разбит лагерь. Арсений увидел, как, отстегивая от пояса боевой топор, мимо него пробежал стражник Власий. Стражник бежал туда, где раздавались крики. В воздухе все еще был разлит мрак, и лишь на востоке, откуда шел караван, начинало светлеть.
На караван напали, крикнул кто-то поблизости.
Так оно и было. Для нападения разбойники выбрали предутренний сон, когда налившееся теплом тело безвольно и беззащитно. Первым делом они устремились к стражникам ночной охраны. Те не оказали сопротивления, потому что не бодрствовали, а, напротив, были объяты глубоким сном. Их зарубили сразу же, во сне, у потухшего костра. Один из них, смертельно раненный, успел закричать и разбудил других стражников. Спавшие в ту ночь одетыми, стражники немедленно бросились в бой.
Разбойники не ожидали сопротивления. Они привыкли, что в таких случаях охрана разбегается, оставляя все добро напавшим. Но охрана не разбежалась. Она молча и зло сопротивлялась разбойникам, окончательно просыпаясь по ходу боя. Злодеи видели, что быстрой победы уже не будет, а победа любой ценой в их планы не входила. Потеряв убитыми нескольких человек, они решили отступить. Раздалась негромкая команда, и разбойники стали покидать расположение каравана. Через несколько минут группа всадников уже мчалась на восток. Их никто не преследовал.
Когда окончательно рассвело, стало понятно, как ужасен был бой. У потухшего костра лежало четверо заколотых стражников. В их руках не было оружия, они просто не успели проснуться. Были также обнаружены тела трех разбойников. По форме нательных крестов определили, что они были из русских.
Поле боя оглашалось исступленными криками. Они то затихали, то возобновлялись с нечеловеческой силой, ибо в этих криках не было уже ничего человеческого. Арсений пошел на крики. Кричавшего окружала толпа, но никто не решался к нему подойти. Скрюченный человек катался по кровавой земле, а за ним волочились, собирая пыль и сосновые иголки, вывалившиеся кишки. Когда человека на мгновение распрямило судорогой, Арсений увидел, что кричавшим был стражник Власий.
Арсений сделал шаг к Власию, и толпа перед ним расступилась. Она ждала того, кто сделает этот шаг. Ее горячее желание помочь воплотилось в том, как быстро и широко она приготовила Арсению путь. Арсений склонился над раненым. Власий, немногословный, доброжелательный Власий, превратился в исходящую криком страдающую плоть. И Арсений спросил сам у себя, есть ли ныне в этой плоти дух, и ответил, что не может не быть.
Острым ножом Арсений разрезал на страдальце одежду и оголил ему торс. Спросил воды. Когда ему принесли кувшин с водой, он приказал окружающим держать Власия за ноги и за руки. Затем приподнял с земли кишки Власия и стал омывать их струей. На их скользкой поверхности он чувствовал сгустки крови и слизи. Власий закричал так, как еще не кричал. Амброджо, чтобы поддержать Арсения, касался его спины, но смотрел в другую сторону, потому что смотреть на происходящее с Власием сил у него не было. Арсений вправил кишки в живот и обмотал его холстиной. Несколько человек подняли раненого и положили на один из возов поверх шкур. Голова его безжизненно свесилась. Власий был без сознания.
Я вижу, что через малое время он умрет, сказал Арсений Устине, и я, любовь моя, бессилен ему помочь. Но прожить это время теперь ему будет легче.
Убитых стражников было решено похоронить в ближайшем русском селе, ибо купец Владислав сообщил, что в королевстве Польском есть не только польские, но и русские села, особенно вблизи границы. По размышлении решили взять и тела разбойников, однако предать их земле отдельно.
Караван тронулся. От движения воза пришел в себя стражник Власий и застонал. Тряска доставляла ему страдания. Арсений подошел к возу и взял несчастного за плечо. Тот снова забылся. Когда Арсений убирал руку, Власий приходил в себя и снова начинал кричать. Потому Арсений шел рядом с ним и не снимал своей руки.
Дойдя до ближайшей деревни, караван остановился. Там решили оставить Власия, который от тряски изнемог. Это была польская деревня, и туда отправился купец Владислав. После нескольких безуспешных попыток пристроить раненого купцу удалось договориться с двумя стариками. Их звали Тадеуш и Ядвига, и они не имели детей. Эти милосердные люди были готовы смотреть за больным.
Когда Власия принесли в дом Тадеуша и Ядвиги, он открыл глаза. Увидев у своей постели Арсения, взял его за руку, ибо пока держал он руку Арсения, боль его отпускала. Власий одними губами спросил:
Се оставляеши мя, Арсение?
Купцы из каравана смотрели на Власия, и глаза их были полны слез. Они понимали, что с караваном должны уйти все.
Не скорби, Власие, сказал Арсений. Аз пребуду с тобою.
Арсений обернулся к Амброджо. Амброджо наклонил голову. Он вышел с купцами и через короткое время вернулся, ведя двух лошадей. Из двора Тадеуша и Ядвиги Арсений и Амброджо наблюдали, как караван тяжело тронулся в путь.
Ядвига хотела было сварить для Власия кашу, но Арсений ее остановил. Он разрешил давать раненому лишь воду. Раз за разом Амброджо подносил к его губам глиняную кружку. Власий жадно пил, не выпуская руки Арсения. День он провел в полузабытьи. Вечером открыл глаза и спросил:
Я умру?
Рано или поздно все мы умрем, ответил Арсений. Пусть тебе это будет утешением.
Но я умираю рано.
Глаза Власия медленно подергивались пеленой. Наклонившись над ним, Арсений произнес:
Слова рано и поздно не определяют содержания явлений. Они относятся только к форме их протекания – времени. Которого, как считает Амброджо, в конечном счете нет.
Арсений оглянулся на Амброджо.
Я думаю, сказал Амброджо, что исчерпывается не время, но явление. Явление выражает себя и прекращает свое существование. Поэт гибнет, скажем, в 37 лет, и люди, скорбя о нем, начинают рассуждать о том, что бы он мог еще написать. А он, может быть, уже состоялся и всего себя выразил.
Не знаю, кого ты имеешь в виду, но здесь есть о чем подумать. Арсений показал на забывшегося Власия. Ты хочешь сказать, что этот мальчик себя уже выразил?
Этого не может знать никто, ответил Амброджо. Кроме Бога.
Власий с неожиданной силой сжал руку Арсения:
Мне страшно уходить из этого мира.
Не бойся. Тот мир лучше. Свободной рукой Арсений вытер ему со лба пот. Я бы и сам ушел, но должен закончить одно дело.
Мне страшно уходить одному.
Ты не один.
Мать и братья остались во Пскове.
Я твой брат.
Вот я поехал сюда в страже служить. Денег заработать. Зачем?
Жить-то на что-то надо.
А вот теперь и не надо. Ты руку мою не отпускай.
Держу.
До самого конца.
Умирающий закрыл глаза.
Первые петухи, слышишь?
Нет, ответил Арсений, не слышу.
А я слышу. Это они мне кричат. Плохо, что я без причастия ухожу. Без покаяния.
Исповедуйся мне. Я довезу твою исповедь до Иерусалима и, верю, грехи твои обратятся в прах.
Но ведь так будет только после моей смерти. Разве это мне зачтется?
Я же говорю: существование времени под вопросом. Может быть, после просто нет.
Тогда Власий начал исповедоваться. Амброджо вышел в сени, где сидели Тадеуш и Ядвига. Они что-то сказали ему по-польски. Амброджо не понял их слов, но кивнул. Он был согласен с любым их словом, поскольку видел, что они добрые люди.
Только не забудь ни одного из моих грехов, прошептал Власий Арсению.
Не забуду, Власие. Арсений погладил его по волосам. Все будет хорошо, слышишь?
Но Власий уже ничего не слышал.
Предав земле Власия, Арсений и Амброджо отправились в путь. Они надеялись догнать караван и ехали быстро. Они действительно догнали его около полуночи, потому что караваны неторопливы. Утром следующего дня Арсений и Амброджо вышли в дорогу вместе с караваном.
Леса вновь сменялись полями, а польские местечки – русскими. В Буске жили преимущественно поляки, в Неслухове – русские, в Запытове же, следует полагать, поровну. Кто жил во Львове, было непонятно. На львовской улице каравану встретился мещанин Степан. Степан был нетрезв, и язык его не определялся. Мещанин грозил едущим кулаком. Поскользнувшись на навозе, он покатился под лошадь одного из стражников. Конское копыто опустилось на Степанову руку и переломило кость. Уложив Степана на повозку, послали за Арсением.
Как имя твое, человече, спросил Арсений, стягивая Степану руку холстиной.
Степан шевельнул здоровой рукой и промычал нечленораздельное.
Судя по жесту, его зовут Степан, предположил купец Владислав.
Слушай, Степан, сказал Арсений, мир Божий шире твоего местечка. Ты бы не грозил людям кулаком. А то можешь лишиться руки.
За Львовом прошли Ярослав, за Ярославом – Жешов.
В Жешове Арсений сказал Устине:
В речи жешовцев, здешних жителей, очевидно учащение шипящих. Подчас ощущаешь пресыщение.
После Жешова был Тарнов, за Тарновом – Бохня, за Бохней – Краков. В Кракове Арсений и Амброджо простились с купцом Владиславом. Купец звал погостить в его городе, но они с благодарностью отказались. Им нужно было идти дальше. На прощание обнялись. В глазах купца стояли слезы:
Не люблю расставаться.