Лагерь
Часть 10 из 45 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А почему бы ему не согласиться?
– Просто… еврейский лагерь ему больше по душе. А это лодочная станция. – Он показывает на нее рукой. Там темно и закрыто, катер и каноэ покачиваются на воде у причала. Противоположная сторона реки вся темная, там нет ничего, кроме деревьев. Река пахнет рыбой и немного мхом. Хадсон говорит о катании на водных лыжах и на каноэ.
– Народ в основном тусит на веранде, – объясняет он, показывая на крытую веранду над водой. – Здесь хорошо отдыхать, смотреть на воду.
– Прикольно. – Я стараюсь не рассмеяться. Веранда – лучшее в лагере место для поцелуев и всего такого прочего.
– Вон там, в лесу, проходит тропа приключений. Я провожу на ней большую часть дня. Полоса препятствий, походы… Это потрясающе!
– Я тоже записался на такие занятия.
– Молодец. – Он кладет руку мне на плечо. – Тогда я покажу тебе все, что тут есть, но только завтра. Вечером это опасно.
Мы разворачиваемся и отходим от реки. Хадсон показывает мне еще много чего: футбольное поле, на котором играют также в тач-футбол и захват флага. Ферму, где живут две козы и три цыпленка, мишени для стрельбы из лука, поле для кикбола, баскетбольную площадку. А также театральный домик, о котором ему совершенно нечего сказать. Мне бы очень хотелось, чтобы он знал, до чего же этот домик особенный. Хотя не думаю, что он когда-нибудь бывал в нем, разве что сидел среди прочих зрителей на спектаклях. А может, он не ходил и на них. Он вполне мог отлучиться в туалет, а потом отправиться в лес вместо того, чтобы сидеть в зале. Это объяснило бы, почему он меня не узнал после моего грандиозного успеха в роли Домины в «Смешном происшествии по дороге на Форум».
– Меня интересуют театральные постановки, – громко говорю я и вздрагиваю. Так оно и есть на самом деле, и я хочу того же от него, но ему еще СЛИШКОМ рано превращаться с моей помощью в любителя мюзиклов. – То есть хочу сказать, в них участвуют многие мои соседи по домику.
– Ага. Наверное, это весело. Но, мне кажется, это не мое и потому не цепляет меня. – И это лучше, чем я надеялся, – это значит, что он не уклонился от сего зрелища и ВИДЕЛ мою Домину в прошлом году, и я готов принять как признание моего умения вживаться в роль тот факт, что он не понял, что Дала играет тот же самый будущий лауреат премии «Тони». – Я считаю, нет нужды тратить силы на спектакли, ведь они забирают столько времени, что ни на что другое его не остается. Считаю, на свете есть вещи получше. А если ты включился в это дело, то уже не можешь дать обратный ход, даже если оно перестает тебе нравиться.
Я отворачиваюсь в страхе, что, должно быть, сильно покраснел. Есть вещи получше? Меня приводят в ужас эти его слова. Музыкальный театр – это радость. Он заключает в себе истории, и пение, и танец. Он объединяет тебя с людьми – с коллегами по труппе и со зрителями. Играя, ты можешь представить одну и ту же сцену совершенно по-разному и, в конце концов, отыскиваешь в ней тот смысл, каким хочешь поделиться со всеми. Это звучит пафосно. Но это правда. Когда я играю, танцую и пою, то ощущаю себя настоящим и не чувствую ограничений, которые накладывает на человека пол, или сексуальность, или всякая другая чепуха. Каждая новая сцена из спектакля позволяет обнаружить что-то новое в себе.
Но я не могу произнести всего этого вслух. Такие мысли выдадут меня с потрохами. И, кроме того, он прав. Есть кое-что и получше, в ином случае я этим летом опять бы играл на сцене. И это «получше» – он.
– Ага, – соглашаюсь я вместо того, чтобы возразить ему. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Он кивает. Я киваю.
– Ну вот, наша экскурсия закончилась. Ты хочешь пойти на шоу талантов?
– Обязательно.
– Ты уже держишь наготове свой собственный талант?
Я оказываюсь застигнутым врасплох, и паника бурлит во мне, как пузырьки газа в бутылке с газировкой, которую основательно потрясли перед тем, как открыть. Я что-то упустил? А затем я понимаю, что он поддразнивает меня. Новичка в лагере.
– Что? А разве это нужно?
Он смеется, и мы идем к театральному домику, взявшись за руки, хотя на этот раз здесь нет никакой лестницы.
– Я шучу. В первый вечер такое шоу устраивают вожатые. Шоу талантов отдыхающих бывает через несколько недель. И дело это сугубо добровольное. У тебя есть какие-нибудь таланты?
Наш домик обычно представляет большой музыкальный номер из пьесы, которую мы не ставим, но, полагаю, этим летом я не буду принимать участия в нем.
– Не то чтобы. А у тебя?
– Ничего такого, что можно было бы показать со сцены. – Я чувствую: он улыбается в темноте. – Но я был бы счастлив показать тебе что-то наедине.
Я отвечаю ему после немного затянувшейся паузы:
– Ну, может быть, когда-нибудь в будущем.
– Звучит как неплохой план. Да, я должен предупредить тебя: шоу талантов вожатых – это не для слабонервных. То есть оно крутое, гейская гордость и все такое… Но… просто будь готов к этому.
– О’кей. – Я стараюсь сдержать улыбку, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Шоу талантов вожатых – одно из лучших событий лета для меня.
Девять
– Я Диана Лон. И я смирилась с этим.
Марк подмигивает залу, пурпурные тени на его веках сверкают в свете рампы, как аметист, губы в бордовой помаде складываются в улыбку. Впрочем, должен сказать, что это не Марк, а Диана – его женская ипостась. У нее черные волосы, уложенные в огромный пучок, утыканный белыми цветами, на ней красное платье с длинными рукавами, подчеркивающее пышные формы. Кое-где оно усыпано блестками, а кое-где, опять же, белыми цветами. Ее макияж виден и в задних рядах, длинные серьги поблескивают, когда она вертит головой или мечется туда-сюда по сцене. Луч прожектора следует за ней по пятам, и ее трудно не разглядеть во всех деталях.
– Добро пожаловать, юные квиры, в лагерь «Открытая страна»! Привет вам, новички! Обещаю, что буду относиться к вам снисходительно. А вы, кто здесь не впервые, вас, должно быть, не взяли в порядочные лагеря. – Публика хохочет. – Ничего страшного! Мы берем к себе всех при условии, что эти люди – квиры. Вы только посмотрите на медбрата Космо! – Диана тычет пальцем в сидящего в первом ряду и улыбающегося медбрата. – Мы позволяем ему работать здесь, хотя он вот уже семь лет как мертв. – Все, в том числе и Космо, громко смеются, хотя она выдает эту шутку каждый год. Все дело в том, как она ее подает. Марк у нас нервный и чувствительный, а она – особа спокойная и уверенная в себе.
– Да шучу я. – Диана машет Космо. – Космо – это часть живой истории квиров. Он был в Стоунуолле во время мятежей. Среди тех, кто сражался с полицией за свои права. И это, конечно же, очень сказалось на нем. Вы знаете, что некоторые не моют руки после того, как обменялись рукопожатием со знаменитостью, которую обожают? Вот и Космо ни разу не мылся после Стоунуолла. Он действительно пахнет историей. – А вот это что-то новенькое. В зале хохочут, и я смеюсь вместе со всеми. Хадсон, к моей радости, тоже смеется. Меня слегка обеспокоило, что он сказал, будто это шоу не для слабонервных, и это могло означать, что он не получает удовольствия от дрэг-шоу. Это было бы ужасно. Я не имею ничего против тех, кто предпочитает мужественных парней, но если ты неспособен наслаждаться таким шоу, значит, ты, скорее всего, бездушное чудовище. Мы сидим слева от сцены в задних рядах, потому что немного опоздали. Впереди через несколько рядов сидят Эшли и Джордж. Они оглядываются назад и видят, что мы держимся за руки. Это явно впечатляет Джорджа, а глаза Эшли становятся круглыми.
– Ага, Джоан показывает на часы, и это означает «Давай дальше, Диана!». Джоан всегда спешит увидеть следующий номер, а потом следующий и следующий. Думаю, если дать ей волю, лето закончилось бы завтра в полдень. Нет-нет, мы обязаны Джоан очень и очень многим. Она построила этот лагерь и управляет им, так что давайте от души поаплодируем Джоан. – Все дружно хлопают в ладоши, но Диана тут же говорит:
– Стоп! Нам нужно продолжать. Значит, наше сегодняшнее шоу талантов открывает… – она достает из рукава листок бумаги и сверяется с ним: – О… хорошо. Не хочу расстраивать вас, но сейчас Маргарита из домика искусств и ремесел споет нам свою собственную песню. Аплодисменты Маргарите!
Из колонок звучит музыка, и Диана уходит со сцены. На подмостки выходит Маргарита и начинает изображать Бьорк, о чем счастливо не подозревает. Шоу идет своим чередом, Диана объявляет все новые и новые номера. Тина и Лиза – водители катера – исполняют вполне приличный кавер песни Тиган и Сары; Кристал отбивает чечетку; Ребекка, руководительница походов на каноэ, представляет кавер песни Indigo Girls (она уже давно соперничает с Тиной и Лизой в исполнении каверов); Карл, стройный немецкий юноша, владелец фермы, обычно одетый в комбинезон, выходит на сцену в коротких, усыпанных блестками шортах и короткой майке и танцует под песню группы Years & Years; другие вожатые показывают фокусы, акробатические номера, поют, танцуют, и все это преисполнено гейской гордости. Кто-то из зрителей начинает танцевать под музыкальные номера. Это все равно что побывать за один вечер в десятке гей-клубов – по крайней мере, я представляю себе гей-клубы именно так, хотя не был ни в одном из них (их очень немного в провинциальном Огайо, а отвезти меня в Кливленд некому). Даже Хадсон встает и тянет меня танцевать, когда Пабло, один из вожатых-теннисистов, представляет диджейский микс из песен Мадонны. Хадсон кладет руку мне на талию, и мы с ним двигаемся под эту музыку, пока я не соображаю, что никогда не учился танцевать в мужском стиле и что трясу бедрами гораздо энергичнее, чем он. Тогда я начинаю подражать ему и медленно покачиваюсь из стороны в сторону, но это кажется мне каким-то неуклюжим и неудобным, и скоро наши движения становятся несогласованными. Когда звучит ремикс What It Feels Like for a Girl, он, смеясь, наклоняется ко мне:
– Танцы – не твоя стихия? – спрашивает он.
Я проглатываю грубый ответ о том, что, вообще-то, я один из лучших танцоров в лагере и меня сдерживает лишь отсутствие стиля у партнера. Но, впрочем, я действительно должен казаться Хадсону плохим танцором – это часть моего плана.
– Никогда прежде не танцевал с парнем. – И это правда. О боже, это правда! А сейчас я танцую с ним! Хадсон притягивает меня ближе к себе. Наши животы соприкасаются, и мне приходится немного отстраниться, чтобы он не почувствовал моего возбуждения.
– Просто покачивайся в соответствии с ритмом. – Он кладет мне на талию другую руку. – И обними меня.
Что я и делаю. Кладу руки ему на плечи, едва удержавшись от того, чтобы не обнять его за шею, и мы продолжаем покачиваться как десятилетние мальчики, подражающие взрослым на свадебной вечеринке, и продолжаем делать это до тех пор, пока не заканчивается песня I Rise и кто-то из вожатых не начинает жонглировать. Мы с Хадсоном садимся, он кладет руку мне на ногу и сжимает ее, и я смотрю на Джорджа, строящего мне сердитую рожицу. Все идет очень хорошо.
В конце шоу Диана обычно поет под фонограмму песни из мюзикла, который будет представлен в текущем году, и на этот раз она исполняет страстную версию Honestly Sincere. Как правило, в конце шоу она спускается в зал и садится на колени Джоан или флиртует с Космо, но на этот раз устремляется прямо ко мне, протискивая свой необъятный зад между сиденьями, и, оказавшись передо мной, поет и, наклонившись, заправляет мои волосы за уши – или она сделала бы это, если бы я решительно не отпрянул от нее.
– Запиши и не забудь, – поет она мне. – Надо быть открытым. Искренним и открытым! – А затем, продолжая петь в микрофон, снова оказывается в проходе между рядами.
Ну что тут скажешь? Марк никогда не отличался деликатностью.
Но я смотрю на Хадсона и вижу, что тот улыбается, взволнованный выбором Дианы, и мне становится без разницы, что она там спела. Просто я чувствую себя счастливым. Искренне счастливым.
После того как под аплодисменты вставших со своих мест зрителей Диана закрывает шоу, мы все высыпаем из зала в ночную прохладу и начинаем осторожно подниматься по лестнице к домикам.
– Это было круто, согласен? – спрашивает меня Хадсон. Мы с ним больше не держимся за руки, потому что идем посреди толпы.
– Это было удивительно, – соглашаюсь я.
– Мне очень понравился микс песен Мадонны. Я ничего не знаю о диджействе, но мне здорово зашло, а тебе?
– Ага. И Диана здорово спела ту песню под фанеру. – Марк сегодня на вершине успеха.
– Ну, что касается меня, то я небольшой фанат дрэг-шоу. Но раз в году с удовольствием смотрю его. И иногда мне начинает казаться, будто я единственный здесь нормальный человек, в хорошем смысле этого слова.
– Нормальный? – переспрашиваю я.
– По сравнению с внешним миром. – Быть квиром – это, конечно же, нормально, но ведь существуют и дрэг-квин, и мюзиклы, которые… – И, помолчав немного, он продолжает: – Меня будто распилили пополам. Ну, вроде как есть нормальный мир и есть мир геев, и я живу в мире геев, и мне нравится это, но в то же самое время я, возможно, не вписываюсь в него целиком. И мне бы хотелось, чтобы мир геев больше подходил мне. Не знаю, похоже, я порю чушь.
– Нет. Думаю, я понимаю тебя. Мы с тобой определенно существуем сейчас в мире геев, и нам бывает трудно признать, что это наш мир, что мы принадлежим ему. Мир натуралов – ненормальный мир – не желает принимать нас. Но здесь мы можем быть такими, какими хотим быть. И никто и не подумает осуждать нас.
– Я не считаю, что мир натуралов отказывается принимать меня, – смеется он. – Я имею в виду, что нам приходится жить в нем, и мне это комфортно. По большей части.
– Ну да, но ты должен чувствовать себя комфортно и здесь.
– Я и чувствую, но дрэг-квин быть не хочу. Вот что я пытаюсь донести до тебя.
– Ну, вряд ли кто-то будет тебя заставлять, – смеюсь в ответ я. – С такими-то плечами.
Он весело смотрит на меня и тоже смеется. Мы доходим до верха лестницы, и толпа начинает удаляться от нас, направляясь к домикам.
– Ты хорошо разбираешься в таких вопросах для здешнего новичка.
– Я много думал об этом, – не так чтобы лгу я. Я и впрямь немало размышлял на подобные темы. Впервые покрывая свои ногти лаком за пределами лагеря, я думал: «Ну вот, это станет еще одной причиной для засранцев вести себя по отношению ко мне как засранцы», а потом: «Они будут вести себя так в любом случае, зато я смогу испытывать маленькую радость каждый раз, когда мои ногти сверкнут при ярком свете». И еще я думал о мальчике из лагеря, который сказал мне в темноте, что я особенный, и о том, что я действительно почувствовал себя с ним таким. Но этого не стоит рассказывать Хадсону. Такая история не в духе Дала.
– Понятно, – говорит Хадсон. – Пошли вон туда. Я хочу кое-что показать тебе.
Он берет меня за руку и ведет к актовому залу, к задней его части, погруженной в темноту.
– Что? – спрашиваю я.
– Как считаешь, у нас было хорошее первое свидание? – Его лицо наполовину скрывает тень, выступающие скулы ярко освещены, глаза блестят.
– Да. Действительно хорошее.
– Замечательно. – Он слегка отворачивается от меня, и я облокачиваюсь на стену зала, чтобы лучше видеть его, а затем, не успеваю я понять, что происходит, как он наклоняется и целует меня. Честно говоря, я ожидал, что его поцелуй окажется грубым и даже неопытным. Но это была глупая мысль, учитывая историю его похождений. Кроме того, он излучает такую энергию, что я думал, будто его поцелуй окажется сродни удару. Но я ошибался. Он нежен, но настойчив, его язык осторожно раздвигает мои зубы, его руки обнимают меня. Он приникает ко мне, и меня не смущает, что он чувствует, как я возбужден, потому что я чувствую, как возбужден он. Его руки спускаются ниже по моей спине, и он притягивает меня еще ближе. Знаю, мне следовало бы оттолкнуть его – ведь это уже больше, чем просто поцелуй; это уже довольно далеко зашедшая любовная игра, он ведет себя как плейбой, и я рискую стать еще одним его завоеванием на две недели, но все это уже происходит, и это так хорошо. До такой степени хорошо, что у меня перехватывает дыхание. Так хорошо, будто я пою соло на сцене. Будто мне устроили овацию стоя.
Но мне, собрав все мои силы, все же удается отпрянуть от него, когда он делает паузу, чтобы глотнуть воздуха.
– Не так быстро, – говорю я. – А не то я подумаю, что у тебя больше общего с Халом, чем ты хочешь показать.
Хадсон какое-то мгновение будто пребывает в шоке, и я боюсь, что все испортил, но потом он улыбается.
– Верно. Не надо спешить. Прости. Просто ты… очень хорошо целуешься.
– Ты тоже. – Я по-прежнему прислоняюсь к стене. Мои колени не держат меня. Я и думать не думал, будто слабость в коленках – нечто реальное, но теперь убеждаюсь: это вовсе не оборот речи.
– Именно так должно закончиться хорошее свидание. Да? Все было о’кей?
– Просто… еврейский лагерь ему больше по душе. А это лодочная станция. – Он показывает на нее рукой. Там темно и закрыто, катер и каноэ покачиваются на воде у причала. Противоположная сторона реки вся темная, там нет ничего, кроме деревьев. Река пахнет рыбой и немного мхом. Хадсон говорит о катании на водных лыжах и на каноэ.
– Народ в основном тусит на веранде, – объясняет он, показывая на крытую веранду над водой. – Здесь хорошо отдыхать, смотреть на воду.
– Прикольно. – Я стараюсь не рассмеяться. Веранда – лучшее в лагере место для поцелуев и всего такого прочего.
– Вон там, в лесу, проходит тропа приключений. Я провожу на ней большую часть дня. Полоса препятствий, походы… Это потрясающе!
– Я тоже записался на такие занятия.
– Молодец. – Он кладет руку мне на плечо. – Тогда я покажу тебе все, что тут есть, но только завтра. Вечером это опасно.
Мы разворачиваемся и отходим от реки. Хадсон показывает мне еще много чего: футбольное поле, на котором играют также в тач-футбол и захват флага. Ферму, где живут две козы и три цыпленка, мишени для стрельбы из лука, поле для кикбола, баскетбольную площадку. А также театральный домик, о котором ему совершенно нечего сказать. Мне бы очень хотелось, чтобы он знал, до чего же этот домик особенный. Хотя не думаю, что он когда-нибудь бывал в нем, разве что сидел среди прочих зрителей на спектаклях. А может, он не ходил и на них. Он вполне мог отлучиться в туалет, а потом отправиться в лес вместо того, чтобы сидеть в зале. Это объяснило бы, почему он меня не узнал после моего грандиозного успеха в роли Домины в «Смешном происшествии по дороге на Форум».
– Меня интересуют театральные постановки, – громко говорю я и вздрагиваю. Так оно и есть на самом деле, и я хочу того же от него, но ему еще СЛИШКОМ рано превращаться с моей помощью в любителя мюзиклов. – То есть хочу сказать, в них участвуют многие мои соседи по домику.
– Ага. Наверное, это весело. Но, мне кажется, это не мое и потому не цепляет меня. – И это лучше, чем я надеялся, – это значит, что он не уклонился от сего зрелища и ВИДЕЛ мою Домину в прошлом году, и я готов принять как признание моего умения вживаться в роль тот факт, что он не понял, что Дала играет тот же самый будущий лауреат премии «Тони». – Я считаю, нет нужды тратить силы на спектакли, ведь они забирают столько времени, что ни на что другое его не остается. Считаю, на свете есть вещи получше. А если ты включился в это дело, то уже не можешь дать обратный ход, даже если оно перестает тебе нравиться.
Я отворачиваюсь в страхе, что, должно быть, сильно покраснел. Есть вещи получше? Меня приводят в ужас эти его слова. Музыкальный театр – это радость. Он заключает в себе истории, и пение, и танец. Он объединяет тебя с людьми – с коллегами по труппе и со зрителями. Играя, ты можешь представить одну и ту же сцену совершенно по-разному и, в конце концов, отыскиваешь в ней тот смысл, каким хочешь поделиться со всеми. Это звучит пафосно. Но это правда. Когда я играю, танцую и пою, то ощущаю себя настоящим и не чувствую ограничений, которые накладывает на человека пол, или сексуальность, или всякая другая чепуха. Каждая новая сцена из спектакля позволяет обнаружить что-то новое в себе.
Но я не могу произнести всего этого вслух. Такие мысли выдадут меня с потрохами. И, кроме того, он прав. Есть кое-что и получше, в ином случае я этим летом опять бы играл на сцене. И это «получше» – он.
– Ага, – соглашаюсь я вместо того, чтобы возразить ему. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Он кивает. Я киваю.
– Ну вот, наша экскурсия закончилась. Ты хочешь пойти на шоу талантов?
– Обязательно.
– Ты уже держишь наготове свой собственный талант?
Я оказываюсь застигнутым врасплох, и паника бурлит во мне, как пузырьки газа в бутылке с газировкой, которую основательно потрясли перед тем, как открыть. Я что-то упустил? А затем я понимаю, что он поддразнивает меня. Новичка в лагере.
– Что? А разве это нужно?
Он смеется, и мы идем к театральному домику, взявшись за руки, хотя на этот раз здесь нет никакой лестницы.
– Я шучу. В первый вечер такое шоу устраивают вожатые. Шоу талантов отдыхающих бывает через несколько недель. И дело это сугубо добровольное. У тебя есть какие-нибудь таланты?
Наш домик обычно представляет большой музыкальный номер из пьесы, которую мы не ставим, но, полагаю, этим летом я не буду принимать участия в нем.
– Не то чтобы. А у тебя?
– Ничего такого, что можно было бы показать со сцены. – Я чувствую: он улыбается в темноте. – Но я был бы счастлив показать тебе что-то наедине.
Я отвечаю ему после немного затянувшейся паузы:
– Ну, может быть, когда-нибудь в будущем.
– Звучит как неплохой план. Да, я должен предупредить тебя: шоу талантов вожатых – это не для слабонервных. То есть оно крутое, гейская гордость и все такое… Но… просто будь готов к этому.
– О’кей. – Я стараюсь сдержать улыбку, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Шоу талантов вожатых – одно из лучших событий лета для меня.
Девять
– Я Диана Лон. И я смирилась с этим.
Марк подмигивает залу, пурпурные тени на его веках сверкают в свете рампы, как аметист, губы в бордовой помаде складываются в улыбку. Впрочем, должен сказать, что это не Марк, а Диана – его женская ипостась. У нее черные волосы, уложенные в огромный пучок, утыканный белыми цветами, на ней красное платье с длинными рукавами, подчеркивающее пышные формы. Кое-где оно усыпано блестками, а кое-где, опять же, белыми цветами. Ее макияж виден и в задних рядах, длинные серьги поблескивают, когда она вертит головой или мечется туда-сюда по сцене. Луч прожектора следует за ней по пятам, и ее трудно не разглядеть во всех деталях.
– Добро пожаловать, юные квиры, в лагерь «Открытая страна»! Привет вам, новички! Обещаю, что буду относиться к вам снисходительно. А вы, кто здесь не впервые, вас, должно быть, не взяли в порядочные лагеря. – Публика хохочет. – Ничего страшного! Мы берем к себе всех при условии, что эти люди – квиры. Вы только посмотрите на медбрата Космо! – Диана тычет пальцем в сидящего в первом ряду и улыбающегося медбрата. – Мы позволяем ему работать здесь, хотя он вот уже семь лет как мертв. – Все, в том числе и Космо, громко смеются, хотя она выдает эту шутку каждый год. Все дело в том, как она ее подает. Марк у нас нервный и чувствительный, а она – особа спокойная и уверенная в себе.
– Да шучу я. – Диана машет Космо. – Космо – это часть живой истории квиров. Он был в Стоунуолле во время мятежей. Среди тех, кто сражался с полицией за свои права. И это, конечно же, очень сказалось на нем. Вы знаете, что некоторые не моют руки после того, как обменялись рукопожатием со знаменитостью, которую обожают? Вот и Космо ни разу не мылся после Стоунуолла. Он действительно пахнет историей. – А вот это что-то новенькое. В зале хохочут, и я смеюсь вместе со всеми. Хадсон, к моей радости, тоже смеется. Меня слегка обеспокоило, что он сказал, будто это шоу не для слабонервных, и это могло означать, что он не получает удовольствия от дрэг-шоу. Это было бы ужасно. Я не имею ничего против тех, кто предпочитает мужественных парней, но если ты неспособен наслаждаться таким шоу, значит, ты, скорее всего, бездушное чудовище. Мы сидим слева от сцены в задних рядах, потому что немного опоздали. Впереди через несколько рядов сидят Эшли и Джордж. Они оглядываются назад и видят, что мы держимся за руки. Это явно впечатляет Джорджа, а глаза Эшли становятся круглыми.
– Ага, Джоан показывает на часы, и это означает «Давай дальше, Диана!». Джоан всегда спешит увидеть следующий номер, а потом следующий и следующий. Думаю, если дать ей волю, лето закончилось бы завтра в полдень. Нет-нет, мы обязаны Джоан очень и очень многим. Она построила этот лагерь и управляет им, так что давайте от души поаплодируем Джоан. – Все дружно хлопают в ладоши, но Диана тут же говорит:
– Стоп! Нам нужно продолжать. Значит, наше сегодняшнее шоу талантов открывает… – она достает из рукава листок бумаги и сверяется с ним: – О… хорошо. Не хочу расстраивать вас, но сейчас Маргарита из домика искусств и ремесел споет нам свою собственную песню. Аплодисменты Маргарите!
Из колонок звучит музыка, и Диана уходит со сцены. На подмостки выходит Маргарита и начинает изображать Бьорк, о чем счастливо не подозревает. Шоу идет своим чередом, Диана объявляет все новые и новые номера. Тина и Лиза – водители катера – исполняют вполне приличный кавер песни Тиган и Сары; Кристал отбивает чечетку; Ребекка, руководительница походов на каноэ, представляет кавер песни Indigo Girls (она уже давно соперничает с Тиной и Лизой в исполнении каверов); Карл, стройный немецкий юноша, владелец фермы, обычно одетый в комбинезон, выходит на сцену в коротких, усыпанных блестками шортах и короткой майке и танцует под песню группы Years & Years; другие вожатые показывают фокусы, акробатические номера, поют, танцуют, и все это преисполнено гейской гордости. Кто-то из зрителей начинает танцевать под музыкальные номера. Это все равно что побывать за один вечер в десятке гей-клубов – по крайней мере, я представляю себе гей-клубы именно так, хотя не был ни в одном из них (их очень немного в провинциальном Огайо, а отвезти меня в Кливленд некому). Даже Хадсон встает и тянет меня танцевать, когда Пабло, один из вожатых-теннисистов, представляет диджейский микс из песен Мадонны. Хадсон кладет руку мне на талию, и мы с ним двигаемся под эту музыку, пока я не соображаю, что никогда не учился танцевать в мужском стиле и что трясу бедрами гораздо энергичнее, чем он. Тогда я начинаю подражать ему и медленно покачиваюсь из стороны в сторону, но это кажется мне каким-то неуклюжим и неудобным, и скоро наши движения становятся несогласованными. Когда звучит ремикс What It Feels Like for a Girl, он, смеясь, наклоняется ко мне:
– Танцы – не твоя стихия? – спрашивает он.
Я проглатываю грубый ответ о том, что, вообще-то, я один из лучших танцоров в лагере и меня сдерживает лишь отсутствие стиля у партнера. Но, впрочем, я действительно должен казаться Хадсону плохим танцором – это часть моего плана.
– Никогда прежде не танцевал с парнем. – И это правда. О боже, это правда! А сейчас я танцую с ним! Хадсон притягивает меня ближе к себе. Наши животы соприкасаются, и мне приходится немного отстраниться, чтобы он не почувствовал моего возбуждения.
– Просто покачивайся в соответствии с ритмом. – Он кладет мне на талию другую руку. – И обними меня.
Что я и делаю. Кладу руки ему на плечи, едва удержавшись от того, чтобы не обнять его за шею, и мы продолжаем покачиваться как десятилетние мальчики, подражающие взрослым на свадебной вечеринке, и продолжаем делать это до тех пор, пока не заканчивается песня I Rise и кто-то из вожатых не начинает жонглировать. Мы с Хадсоном садимся, он кладет руку мне на ногу и сжимает ее, и я смотрю на Джорджа, строящего мне сердитую рожицу. Все идет очень хорошо.
В конце шоу Диана обычно поет под фонограмму песни из мюзикла, который будет представлен в текущем году, и на этот раз она исполняет страстную версию Honestly Sincere. Как правило, в конце шоу она спускается в зал и садится на колени Джоан или флиртует с Космо, но на этот раз устремляется прямо ко мне, протискивая свой необъятный зад между сиденьями, и, оказавшись передо мной, поет и, наклонившись, заправляет мои волосы за уши – или она сделала бы это, если бы я решительно не отпрянул от нее.
– Запиши и не забудь, – поет она мне. – Надо быть открытым. Искренним и открытым! – А затем, продолжая петь в микрофон, снова оказывается в проходе между рядами.
Ну что тут скажешь? Марк никогда не отличался деликатностью.
Но я смотрю на Хадсона и вижу, что тот улыбается, взволнованный выбором Дианы, и мне становится без разницы, что она там спела. Просто я чувствую себя счастливым. Искренне счастливым.
После того как под аплодисменты вставших со своих мест зрителей Диана закрывает шоу, мы все высыпаем из зала в ночную прохладу и начинаем осторожно подниматься по лестнице к домикам.
– Это было круто, согласен? – спрашивает меня Хадсон. Мы с ним больше не держимся за руки, потому что идем посреди толпы.
– Это было удивительно, – соглашаюсь я.
– Мне очень понравился микс песен Мадонны. Я ничего не знаю о диджействе, но мне здорово зашло, а тебе?
– Ага. И Диана здорово спела ту песню под фанеру. – Марк сегодня на вершине успеха.
– Ну, что касается меня, то я небольшой фанат дрэг-шоу. Но раз в году с удовольствием смотрю его. И иногда мне начинает казаться, будто я единственный здесь нормальный человек, в хорошем смысле этого слова.
– Нормальный? – переспрашиваю я.
– По сравнению с внешним миром. – Быть квиром – это, конечно же, нормально, но ведь существуют и дрэг-квин, и мюзиклы, которые… – И, помолчав немного, он продолжает: – Меня будто распилили пополам. Ну, вроде как есть нормальный мир и есть мир геев, и я живу в мире геев, и мне нравится это, но в то же самое время я, возможно, не вписываюсь в него целиком. И мне бы хотелось, чтобы мир геев больше подходил мне. Не знаю, похоже, я порю чушь.
– Нет. Думаю, я понимаю тебя. Мы с тобой определенно существуем сейчас в мире геев, и нам бывает трудно признать, что это наш мир, что мы принадлежим ему. Мир натуралов – ненормальный мир – не желает принимать нас. Но здесь мы можем быть такими, какими хотим быть. И никто и не подумает осуждать нас.
– Я не считаю, что мир натуралов отказывается принимать меня, – смеется он. – Я имею в виду, что нам приходится жить в нем, и мне это комфортно. По большей части.
– Ну да, но ты должен чувствовать себя комфортно и здесь.
– Я и чувствую, но дрэг-квин быть не хочу. Вот что я пытаюсь донести до тебя.
– Ну, вряд ли кто-то будет тебя заставлять, – смеюсь в ответ я. – С такими-то плечами.
Он весело смотрит на меня и тоже смеется. Мы доходим до верха лестницы, и толпа начинает удаляться от нас, направляясь к домикам.
– Ты хорошо разбираешься в таких вопросах для здешнего новичка.
– Я много думал об этом, – не так чтобы лгу я. Я и впрямь немало размышлял на подобные темы. Впервые покрывая свои ногти лаком за пределами лагеря, я думал: «Ну вот, это станет еще одной причиной для засранцев вести себя по отношению ко мне как засранцы», а потом: «Они будут вести себя так в любом случае, зато я смогу испытывать маленькую радость каждый раз, когда мои ногти сверкнут при ярком свете». И еще я думал о мальчике из лагеря, который сказал мне в темноте, что я особенный, и о том, что я действительно почувствовал себя с ним таким. Но этого не стоит рассказывать Хадсону. Такая история не в духе Дала.
– Понятно, – говорит Хадсон. – Пошли вон туда. Я хочу кое-что показать тебе.
Он берет меня за руку и ведет к актовому залу, к задней его части, погруженной в темноту.
– Что? – спрашиваю я.
– Как считаешь, у нас было хорошее первое свидание? – Его лицо наполовину скрывает тень, выступающие скулы ярко освещены, глаза блестят.
– Да. Действительно хорошее.
– Замечательно. – Он слегка отворачивается от меня, и я облокачиваюсь на стену зала, чтобы лучше видеть его, а затем, не успеваю я понять, что происходит, как он наклоняется и целует меня. Честно говоря, я ожидал, что его поцелуй окажется грубым и даже неопытным. Но это была глупая мысль, учитывая историю его похождений. Кроме того, он излучает такую энергию, что я думал, будто его поцелуй окажется сродни удару. Но я ошибался. Он нежен, но настойчив, его язык осторожно раздвигает мои зубы, его руки обнимают меня. Он приникает ко мне, и меня не смущает, что он чувствует, как я возбужден, потому что я чувствую, как возбужден он. Его руки спускаются ниже по моей спине, и он притягивает меня еще ближе. Знаю, мне следовало бы оттолкнуть его – ведь это уже больше, чем просто поцелуй; это уже довольно далеко зашедшая любовная игра, он ведет себя как плейбой, и я рискую стать еще одним его завоеванием на две недели, но все это уже происходит, и это так хорошо. До такой степени хорошо, что у меня перехватывает дыхание. Так хорошо, будто я пою соло на сцене. Будто мне устроили овацию стоя.
Но мне, собрав все мои силы, все же удается отпрянуть от него, когда он делает паузу, чтобы глотнуть воздуха.
– Не так быстро, – говорю я. – А не то я подумаю, что у тебя больше общего с Халом, чем ты хочешь показать.
Хадсон какое-то мгновение будто пребывает в шоке, и я боюсь, что все испортил, но потом он улыбается.
– Верно. Не надо спешить. Прости. Просто ты… очень хорошо целуешься.
– Ты тоже. – Я по-прежнему прислоняюсь к стене. Мои колени не держат меня. Я и думать не думал, будто слабость в коленках – нечто реальное, но теперь убеждаюсь: это вовсе не оборот речи.
– Именно так должно закончиться хорошее свидание. Да? Все было о’кей?