Курьер из Страны Советов

1992 год




Иван Кузнецов планировал в самолете хорошо выспаться. Впрочем, что еще делать во время беспосадочного ночного перелета Москва – Канкун, когда свет в салоне приглушен и все пассажиры дружно храпят? Надо было уснуть, потому что потом предстоял еще путь от Канкуна до Мехико.

Кузнецов гнал прочь тревожные мысли, но сон не приходил. Вопреки обыкновению, мозг отказывался подчиняться воле хозяина и, словно компьютер, прокручивал, разные варианты дальнейших действий. Иван Кузнецов понимал: наступает час «Х», от его дальнейших поступков будет зависеть дальнейшее благополучие и обеспеченная жизнь и его самого, и Веры и Пети.

В девяносто первом стремительно рухнула советская цивилизация, казавшаяся вечной. Не удивительно, что многие, вполне успешные прежде люди, растерялись. Старые правила и законы, по которым страна жила 70 лет, больше не работали, а новые наверху еще не приняли. Компартия и ее ЦК были стремительно, буквально в три дня, распущены, Госплан и Госснаб, два столпа советской плановой экономики, тоже в одночасье прекратили существование. Государственное имущество стремительно приватизировалось. Заводы распродавались за копейки, нефтяные скважины, месторождения ценных металлов тут же прибирались к рукам случайными людьми, по воле случая приближенными к новой власти.

Кузнецов не спал. Он думал о том, какая все-таки сука жизнь. Только расслабишься – куснет тебя сзади исподтишка, даже отскочить не успеешь. Дело было не в долларах. Иван и раньше возил валюту за границу и был спокоен насчет нее, как Ленин во поводу своей регистрации в Мавзолее, из которого его лет двадцать все пытаются вынести, однако без толку.

В родной советской таможне Кузнецов был уверен на все сто. Каждый раз к моменту его появления в «Шереметьево» туда поступало «откуда надо» четкое указание – пропустить Ивана Петровича Кузнецова без лишних вопросов. Советскую таможню Кузнецов проходил уверенно, словно коридор родной редакции «Страны Советов». Это и был коридор, только «зеленый». Государство в лице ЦК КПСС и КГБ обеспечивало ему, верному солдату партии, грамотное прикрытие и беспроблемный вылет с опасным грузом в страны «вероятного противника».

На чужих границе и таможне все было намного сложнее и тревожнее, но и там он ни разу не провалил задание партии. Никогда в жизни Иван не праздновал труса. Во время второй мировой военкор Кузнецов ради эффектны кадров лез на рожон, в самое пекло. Летал с пилотами на опасные боевые задания. Летчики под любым предлогом старались его, шестнадцатилетнего, не брать на борт, берегли жизнь пацана, такую короткую и пока не сбывшуюся. Однако Иван был упертым и в итоге всегда оказывался в самолете на месте стрелка. Он дошел до Берлина без единого ранения и в душе верил, что его ангел-хранитель, словно преданный личный охранник, четко делает свою работу. Кузнецову нравилось рисковать. Во время загранкомандировок он получал адреналин, без которого, как без наркотика, уже не мог обходиться. В Москве, случалось, Иван хандрил, бывало и сердце пошаливало, однако за границей, когда выполнял «деликатные поручения» партии, чувствовал себя отлично, словно опытный врач-реаниматолог сделал ему укол адреналина прямо в сердце. Как в шпионском фильме, по ту сторону советской границы от него требовалось одно: сохранять самообладание и дружески улыбаться таможенникам западных стран, всем своим видом демонстрируя, что, дескать, недосуг разводить тары-бары, ждут важные дела. Держать лицо было непросто, но офицер КГБ Кузнецов ни разу не провалил задание партии и органов безопасности. Он передавал секретарям компартий чемоданы, набитые долларами, быстро и четко, соблюдая все необходимые бумажные формальности, словно был не фотожурналистом, по сути – богемой, а трудился клерком в банке. Ни одна пачка с твердой валютой не прилипла к его рукам.

Иван Петрович, конечно, серьезно рисковал, путешествуя за границу с крупными суммами наличных долларов в чемодане. Оказаться в западной тюрьме – удовольствие сомнительное. И все же курьер партии Кузнецов верил в удачу и сознательно шел на риск. Порой Иван Петрович посмеивался про себя: дескать, его ангел –хранитель давно уже не в гимнастерке, а в модном западном «прикиде», и выдает себя лишь белоснежными крыльями за спиной.

Итогом опасных поездок стала обеспеченная жизнь, возможность путешествовать и повидать мир. Иван считал себя счастливым человеком: у него была любимая работа со свободным графиком посещения офиса, возможность жить, как хочется и снимать, что хочется, и самая ценная привилегия – плевать на распоряжения редакционного начальства. К тому же рискованные вояжи обеспечили Кузнецову право одеваться по-западному, вести себя на службе свободно и раскованно, словно он давно уже живет в демократической стране, и при этом пользоваться всеми привилегиями советского номенклатурного работника.

ЦК КПСС в конце восьмидесятых активно помогал компартиям зарубежных стран. Западные коммунисты, бедные, как церковные мыши, постоянно находились на грани разорения. Деньги компартии «Большого Брата» спасали положение, с ними западные коммунисты-функционеры чувствовали себя, как у Христа за пазухой, и казалось, что так будет продолжаться вечно.

После августа 1991 года жизнь начала стремительно меняться. Партия самораспустилась, и деньги, выделенные на поддержку компартий капстран, оказались как бы бесхозными. Кое-кто из бывших функционеров партии и сотрудников госбезопасности раньше других раскусили, к чему идет дело. Они поняли, что настал «час икс»., когда появилась реальная возможность прибрать «бесхозные» деньги к рукам и обеспечить себя на долгие годы. Иван Кузнецов был далеко не дурак и, конечно, тоже все понимал и все видел. Все чаще он задумывался: ради кого теперь, после перемен в стране, он рискует свободой? Ради алчных и нечистых на руку людей?

Это был главный вопрос, не дававший в ту ночь Кузнецову уснуть в небе над Атлантикой.





Новые обстоятельства,




август 1991




Танки, стоявшие все три дня путча под балконом особняка, в котором располагался журнал «Страна Советов», неожиданно исчезли. Центральные телеканалы вмиг расцветились яркими красками, и дикторы вдруг заговорили радостными звонкими голосами. Солнечным августовским утром Роман Лаврентьевич Ищенко и Иван Петрович Кузнецов встретились в тихом дворике за фасадом особняка, чтобы обсудить кое-что без свидетелей.

– Ты понял, Иван? Все кончено!

Роман Лаврентьевич нервно теребил в руках праздничный выпуск «Общей газеты», рапортовавшей гражданам о победе над путчистами.

– В смысле – кончено? – не понял Иван Кузнецов.

– А в том смысле, что власть переменилась! Никакой ЦК никакого КПСС тебя теперь не защитит. Трендец твоей компартии, Ваня! Нашим прежним начальникам и кураторам теперь не до нас, им о своих задницах думать надо.

– Говори точнее, – потребовал Иван.

– Все сейчас на взводе, думают лишь о том, как в новые структуры встроиться. Тебе не хуже моего известно, что наши функционеры только командовать умеют, свои прежние профессии они давным-давно забыли, а навыки растеряли.

– Ну, знаешь, о них я меньше всего беспокоюсь, – пробурчал Иван. Он достал пачку «Мальборо» и глубоко затянулся. – Надо о нас подумать, Ром. Вот ты, Лаврентьич, сумел найти себе новое занятие после ранения в голову и инвалидности, когда стал органам уже не нужен? Сумел. Я тоже пока на пенсию не собираюсь.

– И это ты называешь занятием? Быть на побегушках у штатских лизоблюдов, духи и деликатесы для их баб доставать?

Ищенко презрительно сплюнул и взглянул на собеседника каким-то новым, колючим взглядом. – Знаешь, когда я служил в конце войны в Германии под прикрытием и когда в Италии выполнял спецзадание и для убедительности спал с итальянскими шлюхами, я чувствовал себя необходимым винтиком в огромной машине. Здесь, на гражданке, это уже так, семечки… Как говорится, «период дожития», почетная пенсия и унизительная подачка в формате «подай-принеси».

– Ну, и что ты, сын Лаврентия, предлагаешь?

Иван загасил сигарету и тоже в упор уставился на собеседника. Он усмехнулся и наконец продолжил:

– Прости, что упомянул твое отчество. Знаешь, учитывая нашу с тобой службу, Лаврентий Палыч нам не чужой. Наша «контора глубокого бурения», т о бишь, КГБ, сохранится, Роман, при любом режиме, никуда не денется. Спецслужбы, сам знаешь, существуют во всех странах мира, даже самых демократических. Короче, что ты предлагаешь?

– А то, что наше начальство теперь, как и мы с тобой, никто. Не сегодня-завтра они все растворятся в нашем многомиллионном городе, рванут на свои уютные фазенды или за границу махнут, если границы откроют. О себе мы должны подумать сами. Надо изобрести схему, по которой мы сможем денежки, которые ты за бугор чемоданами возишь, себе оставить. Ну, конечно. поделившись, с кем следует.

– Какие денежки, Ромочка? Ты что, окончательно спятил?

Иван небрежно потрепал Романа Лаврентьича по плечу:

– Лучше плети свои байки про Сильвану Пампанини, по крайней мере, это безопаснее.


– Иван, ты что думаешь, я слепой? Да, после контузии память порой подводит. Но отнюдь не глаза. В отличие от наивных фотокоров я прекрасно понимаю, куда и зачем ты мотаешься каждый месяц и откуда все эти тряпки и цацки привозишь.

– Ну, и куда же по-твоему я летаю?

– Развозишь сумки с баблом партийным бездельникам, которых на Западе тоже хватает. Они, понимаешь, нехило устроились. На других работах там ого-го как надо вкалывать, Вань, а тут сиди себе в теплом кабинете и изображай бурную деятельность. Типа ведешь компартию к победе коммунизма в отдельно взятой капиталистической стране. Особенно повезло коммунистическим ребятам на Кубе и в Мексике. Хороший климат, океан, мохито, веселая музыка, красивые девчонки с попками, накачанными сальсой и румбой… Между прочим, Иван, эти бездельники на твои и мои партийные взносы развлекаются. Какого рожна, я тебя спрашиваю?

– Мир вообще, Ромка, устроен несправедливо, ты не замечал?

Иван зажег новую сигарету и насмешливо взглянул на Романа Лаврентьевича.

– Да пойми ты, Джеймс Бонд совковый! Гулять твоим «туроператорам» осталось недолго. Даже у нас все за три дня развалилось, а ведь казалось, что советскому строю сносу не будет. Какие там 70 лет! Наши вожди на 700 замахивались, обещали победу мировой революции и коммунизм к восьмидесятому году. В общем, у латинских бездельников без нашей поддержки игра в политику на деньги рухнет в одночасье, словно карточный домик.

– Допустим, Лаврентьич, ты прав, я даже во многом с тобой согласен. Однако должен тебя жестоко разочаровать. Кое-кто раньше нас особо всем подумал и все предусмотрел. Вот поэтому они наши начальники, а мы с тобой до сих пор – рядовые невидимого фронта. Короче, нам с собкором «Страны Советов» в Мексике Валеркой Мендосом дано одним большим человеком срочное задание: перевести партийные денежки в офшор на одно очень серьезное имя. Как ты догадываешься, люди такого уровня шутить не любят и нам не советуют.

– Ладно, Вань, не ссы, прорвемся. На войне мы с тобой и не такое видели. Сто раз думали – все, капец, однако кто-то там на облаке и за мной, и за тобой присматривал, вот мы целых 50 лет после войны и прожили.

– На войне было все ясно. Там враг, а тут свои. А кто теперь эти «свои»? Все смешалось, Вань!

– Свои, Лаврентьич, это наши чекисты. Не продадут, не подставят, не сольют нас бандитам. Мы с тобой полвека служим в органах. Сам знаешь, КГБ – это своего рода масонская ложа. Они всегда своих вытаскивают из любых передряг, потому что вместе мы – сила. Короче, какие у тебя предложения?

– Все проще простого. Ты прилетаешь в Мехико с чемоданом валюты, идешь в наш корпункт и проводишь серьезную беседу с Валеркой Мендосом. Он не дурак. Сходу въедет в ситуацию и, уверен, не откажется нам помочь. Потому что от таких денег не отказываются. Разумеется, он тоже будет в доле.

Роман Лаврентьевич замолчал и опять достал газету из кармана. Он подумал и сунул Ивану под нос шапку над названием газеты, напечатанную огромными буквами: «Мы победили!»

– Давай, говори быстрей, Рома, а то у меня дел сегодня полно, и сигарета последняя осталась.

– В общем, вы с Мендосом направляете денежки в офшор. На твое имя, на его имя, ну и меня тоже, пожалуйста, не забудьте. Я не жадный, претендую всего-то на 15 процентов. Надеюсь. нам с тобой, Иван, полученных денег хватит до конца жизни, тем более, что жить нам осталось не так уж и долго. Яхты и дворцы покупать не будем, как-нибудь без них в конце жизни обойдемся.

– Ну ты и наглый, Лаврентьич! Не жирно 15 процентов? Я-то своей задницей рискую, а ты? Хочешь бабки огрести, ни фига не делая?

– Я же тут, в Москве, прикрывать вас буду, чудило! Ты что же думаешь, никто не заметит, что денежки улетели в другом направлении? Буря точно будет, кое-кто станет орать и грозить. А нам пофиг, поезд, как говорится, уже уйдет. Короче, Иван, я все улажу. Придется, конечно, кое-кому отстегнуть, не без этого. Но особо баловать функционеров не будем, они теперь никто. Чует мое сердце, скоро такая неразбериха начнется, что мало никому не покажется. Наступило время ловить рыбку в мутной воде, Вань! Власть переменилась, а мы и не заметили. Цека срочно эвакуирует сотрудников изо всех своих зданий. Говорят, там день и ночь уничтожают документы. Скоро никто никаких концов не найдет.

Кузнецов молча смотрел на Ищенко. Он загасил сигарету, достал связку ключей и, кивнув на незаметную дверь в конце здания, сказал:

– Пошли, обсудим спокойно все детали.





Король ипподрома,




восьмидесятые




Больше всего на свете Гиви Гамдлишвили ценил свободу и праздность. Он не любил вспоминать то время, когда под напором отчима поступил в машиностроительный техникум, который позже стал носить гордое название колледж. Мать, конечно, настаивала на вузе, однако после нескольких хулиганских выходок Гиви, пары приводов в милицию и с трудом выпрошенных троек в четверти смирилась с решением мужа.

– В техникуме контроль за дисциплиной строже, – объяснил свое решение отчим. – Упустим парня сейчас – и твой сынок дальнейшее образование не в вузе, а в тюряге будет получать. Захочет дальше учиться – кто ему запретит? Для начала пускай хотя бы техникум закончит.

Учиться Гиви было невыносимо скучно. Парни в группе попались серьезные, интересовались техникой, запросто сдавали лабораторки, увлеченно рисовали схемы механизмов, разбирались в устройстве станков. Вся эта бесполезная суета вызывала у Гиви зевоту и желание поскорее вырваться из стен скучного заведения на волю, чтобы наконец заняться настоящим делом.

Настоящим делом для Гиви было то, что приносило деньги, а деньги он любил даже больше девушек и шумных компаний, в которых преобладала кавказская молодежь. «кидавшая понты».

Гиви рано понял, что в новых условиях вузовский диплом, деньги и статус – вещи отнюдь не взаимосвязанные. Потребуются для работы «корочки» – тогда и купит диплом. С недавних пор это не проблема, вон объявления на всех столбах висят. Горбатиться за копейки на заводе или даже зарабатывать приличные деньги в автомастерских, как его однокашники, Гиви не собирался. Он давно сообразил: заработать в столице деньги можно другими, не столь скучными и «потными» способами. Еще в школе он мыл машины и собирал пустые бутылки на остановках. Став старше, раздавал флаеры у метро. В четырнадцать Гиви познакомился с владельцем пяти палаток Георгием по кличке «Рояль» (в честь появившегося тогда в палатках паленого спирта) и вскоре стал для торговца незаменимым мальчиком на побегушках. Хозяину и продавцам нравился шустрый парнишка, безотказно таскавший ящики с паленой водкой и с тем же сомнительным спиртом. Паренек умел держать язык за зубами, появлялся, когда был нужен, и исчезал, когда мешал взрослым разговорам и коммерческим разборкам.

– Сядь, пацан, отдохни с нами по-взрослому, – однажды предложил ему продавец Колян. Гиви нравилась обстоятельность Коляна, его знание жизни и татуировки на крепких руках «коллеги». Колян выставил в окно табличку «Обед» и раскинул карты. Прежде Гиви никогда не играл в «очко», но быстро разобрался с правилами. Через несколько минут он почувствовал сильный озноб. Так Гиви узнал, что чрезвычайно азартен и что игра – главное, ради чего он пришел в этот мир. Мозг паренька отказывался воспринимать неинтересное ему устройство машин и механизмов, зато прекрасно просчитывал игру на несколько ходов вперед. Во время игры голова подсобного рабочего начинала работать, как компьютер. В тот раз, к всеобщему удивлению, Гиви выиграл больше, чем заработал за весь день на рынке. Вот тебе и «подай-принеси»! Так недавний учащийся колледжа стал профессиональным игроком.

Гиви Гамдлишвили был молод, красив и удачлив. Он рано заметил, что глаза женщин, на которых он пристально смотрит, начинают блестеть, а голоса внезапно становятся низкими и обретают волнующие бархатные нотки. Однако игра была для Гиви важнее женщин. Эмоции, которые он испытывал за рулеткой или за карточным столом, оказались не сравнимы ни с чем другим. Они были сильнее секса, даже мощнее той легкости и веселья, которые Гиви испытал, впервые в жизни покурив травку.

Когда у Гиви появились первые настоящие деньги, он перестал появляться в классе. Вскоре, махнув рукой на учебу, купил диплом техникума и начал совсем другую жизнь, полную драйва, адреналина, побед, поражений и соблазнов.

Новой страстью игрока Гамдлишвили стали орловские рысаки. Он принялся играть на бегах и потихоньку научился разбираться в тонкостях волнующего, криминального и очень закрытого мира. Мозг игрока, мгновенно просчитывавший варианты, подсказывал единственно правильное решение: на какого рысака надо делать ставку в этом забеге. Через несколько лет Гиви стал своим на Центральном московском ипподроме и сам начал диктовать наездникам условия – какого рысака придержать, а какого, напротив, сделать «темной лошадкой», чтобы «жучки», получившие призовые в кассе, сунули ему в газетке денежки – весьма серьезный процент «за консультацию». В начале девяностых цены на породистых лошадей упали, и Гиви приобрел пару орловских рысаков. Вскоре он стал ездить с ними в те города, где проводились бега с хорошими призами.

Возле Центрального московского ипподрома постоянно крутились темные личности, и Гиви довольно быстро понял: без надежной «крыши» его удача будет недолгой. Впрочем, где искать эту «крышу» парень понятия не имел. На помощь пришел случай.

Гиви решил отметить крупный выигрыш буквально в двух шагах от ипподрома – в ресторане гостиницы «Советская». Когда-то там находился знаменитый «Яр» и пели известные на всю Москву цыганки Ляля и Варя. Теперь все было, конечно, пожиже, но по-прежнему в историческом зале пировали сомнительные личности, прожигавшие в «Советской» жизнь совсем не по-советски.

В тот день внимание Гиви привлекла красивая ухоженная женщина лет тридцати пяти. Она сидела за соседним столиком с мужчинами чуть постарше ее и заразительно смеялась. В товарищах дамы угадывалась офицерская выправка и умение много пить, не теряя при этом ни голову, ни равновесие. Мужчины шутили и постоянно чокались с незнакомкой. Она была оживлена, удачно парировала их «приколы», но никого из компании не выделяла. Гиви вскоре стало ясно, что эта ухоженная особа не принадлежит никому из мужчин. Он взглянул на незнакомку тем особенным долгим взглядом, от которого женщины всех возрастов и национальностей теряли голову. Дама милостиво улыбнулась симпатичному грузину. Маленький чернявый тенор запел на эстраде «Эти глаза напротив». Гиви подозвал официанта и попросил его передать соседнему столу бутылку шампанского.