Кулинарная битва
Часть 28 из 47 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что ты говоришь? Какой рецепт «Мими»? Нэнси пожарила цыплят так, как всегда их жарит. – Аманда выпятила грудь и тоже скрестила руки. Но потом опустила – не стоит нагнетать обстановку. Это же не ссора. Это просто… это… – что это такое, она не понимала. Как и то, почему Сабрина все это снимает.
– Ничего подобного! – отрезала Мэй. – Специи и маринад как в «Мими». Нэнси такого не делает. Цыплята во «Фрэнни» обычно совсем другие. А теперь один в один, как у нас в «Мими». И это значит, ты, Аманда, наш рецепт украла. Наверное, специально к Энди пришла, чтоб в кухне его сфотографировать. Когда я там оказалась, рамка с рецептом на рабочем прилавке стояла. Ничем другим сходство не объяснишь.
– Я… Это… Как?.. Это какая-то бессмыслица, Мэй!
Аманда в растерянности посмотрела на Энди, потом на Сабрину. Последнее было ошибкой – Сабрина стояла рядом с камерой. Тут же и Энди: опустил глаза в землю, но вид у него серьезный.
– Определенного рецепта приготовления цыплят во «Фрэнни» не существует, – с расстановкой отчеканила Аманда. – Нэнси жарит их так, как когда-то жарил Фрэнк, Фрэнк жарил, как делал это его отец, а тот научился от Фрэнни. А я к этому вообще никакого отношения не имею.
– Не имела. Раньше. А теперь имеешь. Ты, когда сюда заявилась, украла рецепт самой Мими, и теперь курица у нас и у вас на вкус одинаковая – никакой разницы нет.
Как так? Аманда переводила взгляд с одного лица на другое в надежде, что кто-нибудь да рассмеется. Как могут цыплята «Фрэнни» быть на вкус такими же, как цыплята «Мими»? Это просто-напросто Мэй против нее козни строит.
– Откуда вы знаете, какие во «Фрэнни» цыплята? Вы же их раньше не пробовали?
– Энди пробовал, – Мэй подняла голос. – Или ты думала, что, раз сама цыплят не ешь, никто ничего не поймет? Энди ваших цыплят ел, пока у матери еще не работал. И потом, сразу после того как начал. Тогда они ничего общего с сегодняшними не имели. Ни-че-го. Слышишь меня? Совершенно ничего! – Мэй посмотрела на Энди, который все еще не мог поднять глаза. Похоже, он полжизни готов отдать, чтоб только очутиться где-нибудь отсюда подальше. Аманда за это дала бы даже больше.
Он тяжело вздохнул и, так и не решившись взглянуть на Аманду, посмотрел в камеру:
– Цыплята у них приготовлены сегодня совсем иначе, – сказал он. – Я, когда поступал на работу в «Мими», всюду, где только можно, цыплят ел. Сравнивал их, изучал. Во «Фрэнни» букет был совершенно другой. Очень, кстати, необычный. От любой другой курицы отличался. Его было легко запомнить. А сегодня он ровно такой же, как в «Мими».
В тот вечер в «Мими» он взял ее за руку, повел в кухню, и Аманда растаяла. Ей стало так легко и спокойно, как никогда раньше в «Мими» не было. Ей казалось, даже стены ей рады. Все ее тревоги и сомнения исчезли. Она была в «Мими» с ним, и это казалось правильно и естественно. К ней тогда вернулось давно забытое чувство предвкушения того, что вот-вот случится. Аманда тогда сидела на столешнице и, привалившись к стене, лениво болтала ногами, а когда он отвернулся к раковине, любовалась его широкими плечами и радовалась тому, как здорово, что и в росте у них разница невелика. А теперь он, наверное, думает, что она пришла к нему, только чтобы украсть их рецепт. В ушах у нее звенело, стена шума росла между ней и миром, руки и ноги покалывало от онемения. Все и так было скверно, а теперь она дошла до той точки, за которой вообще перестала что-либо чувствовать.
– Я ничего не крала! Ты с ума сошла! Зачем мне это нужно? Я не для этого…
Камера ловила каждое ее движение, каждое слово.
Мэй пристально смотрела ей в глаза:
– Сначала вы с Нэнси украли наших цыплят. Потом ты украла рецепт. Ты на все пойдешь, чтобы в «Войнах» выиграть. – Она ткнула пальцем в Энди. – На что угодно. Ты воровка и мошенница, а теперь ты еще и врунья – на тебе клейма ставить негде.
– Я никогда не вру.
Мэй это прекрасно знает. Она знает, что все это – чушь собачья. Энди наконец решился поднять на нее взгляд, и прежде чем он отвел глаза, Аманда успела увидеть в них боль человека, которого предали. Ту боль, которую испытывает и она сама. Какое право он имеет думать, что она его предала? Глядя на него, на Сабрину, Аманда видела: все они действительно верят, что она это сделала. Как Мэй удалось так ловко сплести и расставить для нее сети, она не понимала, но с горечью сознавала, что нет никого, кто захочет за нее заступиться. И во всем она сама виновата. Сама выставила свою жизнь всем на потеху, сама отдала ее во власть непонятной ей силе. И теперь эта сила кружит ее, носит, швыряет и вот-вот уничтожит все, что ей дорого. Надо им показать, что ей, в отличие от некоторых, скрывать нечего, что она вся на виду. а сделать это можно только одним способом.
– Если кто-то здесь врет, Мэй, то это ты. Если тебе надо, ты на что угодно… Вся твоя жизнь – ложь, от начала до конца. В ней все – фальшивая бутафория. «Мэй Мор – устроительница идеального дома», «Мэй Мор поможет вам сделать вашу жизнь чистой и прекрасной». Кому ты можешь помочь? Ты даже собственной матери помочь не в силах. Кому, как не ей, нужна твоя помощь, а ты для нее пальцем не пошевелишь; бросила ее жить в помойке и тонуть в море хлама.
Барбара тоже ради нее пальцем не пошевелит. В чем бы Мэй ее ни обвинила, мать ни слова в защиту не скажет, позволит ей разрушить жизнь и Аманды, и Нэнси. А Нэнси гордая и благородная, она Мэй никак останавливать не станет. Кроме Аманды, «Фрэнни» защитить некому. Надо всем про Барбару и про Мэй рассказать. Рассказать, кто они такие на самом деле. Тогда пусть что хотят про Аманду, про ее свекровь и про «Фрэнни» говорят – им никто не поверит.
У Мэй на лице ни один мускул не дрогнул. Аманда видела: сестра чувствует себя в безопасности, считает, что о доме матери Аманда будет молчать даже под страхом смерти. Ошибается. Надоело ей притворяться. Она повернулась лицом к Сабрине:
– Пойдите, посмотрите сами, как мать живет. А потом и решайте, можно им верить или нельзя. Посмотрите, что они обе скрывают. Да что обе, все они. И Энди тоже. – Аманда бросила на него испепеляющий взгляд, но он все еще внимательно изучал гравий у нее во дворе. Не может Энди не знать про то, что у Барбары в доме творится. Весь город знает. Пусть теперь вся страна увидит.
– Дом матери не имеет никакого отношения к рецепту, – пробормотала Мэй. – Это совершенно… – она взглянула на Сабрину, – к делу не относится. Мать как хочет, так и живет. Ей так нравится. И ни я, ни «Мими» тут ни при чем.
Теперь под прицелом камеры была Мэй.
– Мэй, это правда? – Голос у Сабрины был вкрадчивым, но искренне заинтересованным. – Твоя мать никогда ничего не выбрасывает и в доме у нее свалка? А ты-то сама ей помочь пыталась? Не можешь с этим справиться? Или не хочешь?
– Я… Какое отношение это имеет к нашему шоу? – попробовала защититься Мэй. – Я на эту тему разговаривать не собираюсь. Это нелепо.
– А по-моему, нелепо, когда ты обвиняешь меня в том, что я украла рецепт Мими. – Камера снова нацелилась на Аманду. – А то, что я сказала, Мэй, – это чистая правда. Та правда, которую ты ото всех скрываешь. Тебе невыгодно, чтоб это было правдой. Но шила в мешке не утаишь.
Мэй потянулась схватить ее за плечо, но Аманда дернулась назад. Она ничего больше не хочет слышать. Она сыта по горло! Аманда развернулась и шагнула к дому, готовая захлопнуть дверь у них перед носом. Хватит с нее. Хотят – пусть стоят на улице. Сделала шаг на крыльцо и замерла с поднятой ногой. Пропади все пропадом!
За дверью стоит Фрэнки. Ситуация и так из рук вон, но если она сейчас…
Едва Аманда взялась за ручку, дочка распахнула дверь:
– Мам, что происходит?
Аманда лихорадочно пыталась как-то с собой совладать: взять под контроль лицо, руки, готовые вырваться слова. Только бы любой ценой остановить девочку.
– Утром все прошло гладко, не беспокойся, – сказала Аманда, подходя к дочке вплотную и протягивая к ней руки, словно собираясь затолкать ее обратно в дом. – Они просто… Они просто приехали кое-что уточнить. Но это касается только тех, кто был на дегустации.
Если Фрэнки сейчас войдет в дом, у Аманды будет отличный предлог уйти за ней. И все кончится.
Но Фрэнки приросла к косяку. Хуже того, по лицу дочери Аманда видела, что та готова воспользоваться случаем. И вот вам, пожалуйста! Шагнула вперед, встала – руки в боки – рядом с матерью и в упор уставилась на свою тетку. Боже, как же она похожа на Мэй!
– Что-то я не пойму, с чего ты из-за замороженных лепешек такой крик подняла? Не стыдно тебе, тетя Мэй? Ты же знаешь, до выпечки их все замораживают. А наши лепешки две классные тетки делают. Тоже местные, неподалеку от Канзас-Сити. Наши лепешки не на фабрике сделаны, они считай что домашние: свежие, вкусные. А ты судей на маму натравила! Они ее из-за этих лепешек мурыжили-мурыжили, чуть все кишки не вытянули. – Фрэнки говорила громко и с каждым словом все увереннее; все выше поднимала голову, по всей вероятности, довольная произведенным эффектом. И вдруг выдохлась. – По-моему, это некрасиво.
Как бы ни было ей плохо, в Аманде росла гордость за дочку. На такую речь и взрослому-то трудно решиться. Но сейчас восхищаться Фрэнки не время. Пока никто ничего не сказал, главное – затащить ее в дом.
– Фрэнки, пойдем, успокойся. – Она обняла дочку за плечи. – В любви и на войне (особенно кулинарной) все средства хороши.
Она быстро бросила на Мэй выразительный взгляд, словно говоря: «Прошу тебя, оставь мою дочь в покое. Не надо детей вмешивать». Может ее сестрица хотя бы в этом сдержаться?
Как бы не так.
– Я вот что тебе, племяшка, на это скажу, – с расстановкой отчеканила Мэй, – не делай того, о чем не хочешь, чтоб люди знали.
Фрэнки пожала плечами:
– Подумаешь, ну скажем мы, кто нам лепешки делает. Что с того? Я все равно считаю, что тебе объявлять об этом по телевизору было нечестно. Понимаешь, нечестно!
Сейчас Мэй начнет распинаться обо всем, что нечестно было делать самой Аманде. Но сестра стояла молча. Наверное, планировала новую атаку. Надо действовать, и как можно скорее. Аманда широко открыла дверь:
– Пойдем в дом, Фрэнки. Они уже уезжают.
Фрэнки, будто пытаясь понять, что она может от них еще услышать, смотрела то на Мэй, то на Энди, то переводила глаза на операторшу с ее камерой. Но все молчали. Сабрина в стороне от камеры что-то стремительно печатала в телефоне. Мэй смотрела в землю; Энди искоса взглянул на Аманду и сразу потупился. Как же Аманда их всех сейчас ненавидит! А этих двоих особенно. Так бы подбежала и врезала им с размаху, и еще, и еще! Била бы их и пинала до тех пор, пока не возьмут назад все свои обвинения. А потом бы еще поддала напоследок! Но вместо этого она взяла себя в руки и спокойно и тихо снова позвала дочку:
– Пошли, пошли, – и добавила уже более настойчиво: – Всем пора остановиться.
Аманда подтолкнула Фрэнки в дом и, оставив непрошеных гостей во дворе, закрыла за собой дверь.
Мэй
Прежде чем Сабрина сделала следующий шаг, у Мэй было достаточно времени на раздумья.
После заявления Аманды ведущая «Кулинарных войн», странно молчаливая и погруженная в какие-то свои размышления, отправила Энди обратно в «Мими», а Мэй подбросила в парк, где ее ждала Барбара с детьми. Когда они остановились у входа, Мэй все еще продолжала свой не находящий никакого ответа монолог. Говорила, что дом матери и его состояние не имеют никакого отношения ни к «Мими», ни к «Кулинарным войнам». Что несправедливо приплетать то, на что Барбара согласия не давала, и что то, как она живет, никого не касается.
На все это Сабрина только повторяла, что она ничего не решает.
– Ты же, Мэй, сама знаешь, как у нас все устроено. Надо мной стоит начальство. На студии сидят продюсеры. А я здесь просто отвечаю за съемки. Надо признаться, вы с сестрой изрядную историю нам подкинули.
Чушь! Мэй прекрасно понимает, что влияния у Сабрины куда больше, и лицемерие этой фифы выводит ее из себя. а Аманда вовсе не та «темная лошадка», какой Сабрина ее представляет. Она предательница и круглая идиотка. Она их всех потопит. Теперь, что Барбара ни делай, ничего уже не исправить. Теперь сестрица их всех за собой в омут утянет.
Тупик. Рядом ни Барбары, ни детей, ни машины. По привычке раз двадцать открыла и закрыла Инстаграм и Фейсбук. Вот она сидит в одиночестве на скамейке, ждет, а чего ждет – не знает. Надо что-то срочно предпринять. Только что?
Вдруг Сабрина решит вытащить всем на посмешище Амандины откровения? Что тогда? Попробуют в доме снимать? Там, конечно, кошмар; иначе и быть не может. Может, попробовать… Нет. Она туда ни ногой. Всю свою сознательную взрослую жизнь в отношениях с матерью она избегала ворошить прошлое.
А что на все это скажет Джей? Вот что надо сделать! Надо ему позвонить. Никто лучше его не умеет закрыть глаза на детские травмы и обиды и идти вперед как ни в чем не бывало. Его мать, когда с мужем рассталась, забрала дочку, а его оставила отцу. Джею тогда всего три годика было. С тех пор его мать с отцом и с детьми все вместе, семьей, никогда не жили и никогда ничего этого не обсуждали. Но теперь в своем доме на Манхэттене его мать раз в месяц устраивает воскресные семейные обеды. Они с Джеем, Мэдисон и Райдером к ней ходят. И всегда все тихо и мирно. Можно даже сказать, тепло, хотя и немножечко церемонно.
Правда, Джей, хоть и знает, что жена и теща каких-то тем избегают, понятия не имеет, в какой степени Мэй перекроила свое прошлое, когда из дома уехала в университет. И она вовсе не уверена, что решится открыть ему на это глаза. Узнай он, как жена росла, какое убожество ее окружало и какой ценой она из него вырвалась, разве сможет он видеть в ней знакомую, любимую Мэй?
Господи, сколько же ей надо ему объяснить! Но, наверное, пришло время сказать ему правду. Здесь, рядом с Кеннетом и Патриком, вернувшись к себе прежней, она не знает, чего именно хочет теперь от Джея, но ей почему-то необходимо, чтобы он стал частью всего с ней происходящего. Он сказал, что они поговорят после. Она больше не хочет ждать никакого «после». «После» – это теперь. Сейчас.
Но Джей не ответил. Мэй огорчилась, а что и как ему написать в сообщении, в голову ей никак не приходило. Он увидит, что она звонила.
Он сам ей перезвонит.
Обязательно перезвонит.
Теперь еще и его звонка ждать. А она вообще ничего ждать больше не в силах. Мэй готова была подняться со скамейки и идти искать Барбару с детьми, как они тут как раз и появились. Мэдисон несется к ней по дорожке, только пятки сверкают. Малыш Райдер из последних сил старается догнать сестру. Оба что-то кричат во все горло:
– Мама, мамочка, пойдем, мы тебе их покажем! Они такие хорошенькие! Мамочка, можно мы себе одного возьмем? Девочку! Ну пожалуйста! Я даже имя придумала. Я ее Эльзой назову. Она почти вся беленькая! Очень-очень красивая.
– Нет, лучше чененького! – Райдер догнал сестру. – Я чененького хочу. Ченыша!
– Подождите! Ничего не понимаю. Кто беленький, кто черненький? – Мэй недоуменно посмотрела на Барбару.
– У Пэтчес ночью щенки родились.
– У Пэтчес? Щенки?
– Конечно! Она же беременная была. Ты что, слепая? Не видела, что ли, что у нее живот чуть не по земле волочился?
Видела. Она просто думала, что Пэтчес такая толстая. Думала, мать и собаку, как Мэдисон с Райдером, до отвала всякой дрянью кормит.
– Я в собаках не очень разбираюсь, – ответила Мэй. А потом прибавила: – У меня-то в детстве собаки не было.
Сказать Барбаре, что случилось, или не сказать? Нет. Пока не стоит. Мать выглядит усталой – это с первого взгляда видно. С Мэдисон и Райдером кто угодно из сил выбьется. Вопреки ее ожиданиям, мысль о том, чтобы нажаловаться матери на Аманду, не доставила Мэй никакого удовольствия. Она наклонилась, обняла покрепче своих детишек, но им не стоялось на месте.
– Ничего подобного! – отрезала Мэй. – Специи и маринад как в «Мими». Нэнси такого не делает. Цыплята во «Фрэнни» обычно совсем другие. А теперь один в один, как у нас в «Мими». И это значит, ты, Аманда, наш рецепт украла. Наверное, специально к Энди пришла, чтоб в кухне его сфотографировать. Когда я там оказалась, рамка с рецептом на рабочем прилавке стояла. Ничем другим сходство не объяснишь.
– Я… Это… Как?.. Это какая-то бессмыслица, Мэй!
Аманда в растерянности посмотрела на Энди, потом на Сабрину. Последнее было ошибкой – Сабрина стояла рядом с камерой. Тут же и Энди: опустил глаза в землю, но вид у него серьезный.
– Определенного рецепта приготовления цыплят во «Фрэнни» не существует, – с расстановкой отчеканила Аманда. – Нэнси жарит их так, как когда-то жарил Фрэнк, Фрэнк жарил, как делал это его отец, а тот научился от Фрэнни. А я к этому вообще никакого отношения не имею.
– Не имела. Раньше. А теперь имеешь. Ты, когда сюда заявилась, украла рецепт самой Мими, и теперь курица у нас и у вас на вкус одинаковая – никакой разницы нет.
Как так? Аманда переводила взгляд с одного лица на другое в надежде, что кто-нибудь да рассмеется. Как могут цыплята «Фрэнни» быть на вкус такими же, как цыплята «Мими»? Это просто-напросто Мэй против нее козни строит.
– Откуда вы знаете, какие во «Фрэнни» цыплята? Вы же их раньше не пробовали?
– Энди пробовал, – Мэй подняла голос. – Или ты думала, что, раз сама цыплят не ешь, никто ничего не поймет? Энди ваших цыплят ел, пока у матери еще не работал. И потом, сразу после того как начал. Тогда они ничего общего с сегодняшними не имели. Ни-че-го. Слышишь меня? Совершенно ничего! – Мэй посмотрела на Энди, который все еще не мог поднять глаза. Похоже, он полжизни готов отдать, чтоб только очутиться где-нибудь отсюда подальше. Аманда за это дала бы даже больше.
Он тяжело вздохнул и, так и не решившись взглянуть на Аманду, посмотрел в камеру:
– Цыплята у них приготовлены сегодня совсем иначе, – сказал он. – Я, когда поступал на работу в «Мими», всюду, где только можно, цыплят ел. Сравнивал их, изучал. Во «Фрэнни» букет был совершенно другой. Очень, кстати, необычный. От любой другой курицы отличался. Его было легко запомнить. А сегодня он ровно такой же, как в «Мими».
В тот вечер в «Мими» он взял ее за руку, повел в кухню, и Аманда растаяла. Ей стало так легко и спокойно, как никогда раньше в «Мими» не было. Ей казалось, даже стены ей рады. Все ее тревоги и сомнения исчезли. Она была в «Мими» с ним, и это казалось правильно и естественно. К ней тогда вернулось давно забытое чувство предвкушения того, что вот-вот случится. Аманда тогда сидела на столешнице и, привалившись к стене, лениво болтала ногами, а когда он отвернулся к раковине, любовалась его широкими плечами и радовалась тому, как здорово, что и в росте у них разница невелика. А теперь он, наверное, думает, что она пришла к нему, только чтобы украсть их рецепт. В ушах у нее звенело, стена шума росла между ней и миром, руки и ноги покалывало от онемения. Все и так было скверно, а теперь она дошла до той точки, за которой вообще перестала что-либо чувствовать.
– Я ничего не крала! Ты с ума сошла! Зачем мне это нужно? Я не для этого…
Камера ловила каждое ее движение, каждое слово.
Мэй пристально смотрела ей в глаза:
– Сначала вы с Нэнси украли наших цыплят. Потом ты украла рецепт. Ты на все пойдешь, чтобы в «Войнах» выиграть. – Она ткнула пальцем в Энди. – На что угодно. Ты воровка и мошенница, а теперь ты еще и врунья – на тебе клейма ставить негде.
– Я никогда не вру.
Мэй это прекрасно знает. Она знает, что все это – чушь собачья. Энди наконец решился поднять на нее взгляд, и прежде чем он отвел глаза, Аманда успела увидеть в них боль человека, которого предали. Ту боль, которую испытывает и она сама. Какое право он имеет думать, что она его предала? Глядя на него, на Сабрину, Аманда видела: все они действительно верят, что она это сделала. Как Мэй удалось так ловко сплести и расставить для нее сети, она не понимала, но с горечью сознавала, что нет никого, кто захочет за нее заступиться. И во всем она сама виновата. Сама выставила свою жизнь всем на потеху, сама отдала ее во власть непонятной ей силе. И теперь эта сила кружит ее, носит, швыряет и вот-вот уничтожит все, что ей дорого. Надо им показать, что ей, в отличие от некоторых, скрывать нечего, что она вся на виду. а сделать это можно только одним способом.
– Если кто-то здесь врет, Мэй, то это ты. Если тебе надо, ты на что угодно… Вся твоя жизнь – ложь, от начала до конца. В ней все – фальшивая бутафория. «Мэй Мор – устроительница идеального дома», «Мэй Мор поможет вам сделать вашу жизнь чистой и прекрасной». Кому ты можешь помочь? Ты даже собственной матери помочь не в силах. Кому, как не ей, нужна твоя помощь, а ты для нее пальцем не пошевелишь; бросила ее жить в помойке и тонуть в море хлама.
Барбара тоже ради нее пальцем не пошевелит. В чем бы Мэй ее ни обвинила, мать ни слова в защиту не скажет, позволит ей разрушить жизнь и Аманды, и Нэнси. А Нэнси гордая и благородная, она Мэй никак останавливать не станет. Кроме Аманды, «Фрэнни» защитить некому. Надо всем про Барбару и про Мэй рассказать. Рассказать, кто они такие на самом деле. Тогда пусть что хотят про Аманду, про ее свекровь и про «Фрэнни» говорят – им никто не поверит.
У Мэй на лице ни один мускул не дрогнул. Аманда видела: сестра чувствует себя в безопасности, считает, что о доме матери Аманда будет молчать даже под страхом смерти. Ошибается. Надоело ей притворяться. Она повернулась лицом к Сабрине:
– Пойдите, посмотрите сами, как мать живет. А потом и решайте, можно им верить или нельзя. Посмотрите, что они обе скрывают. Да что обе, все они. И Энди тоже. – Аманда бросила на него испепеляющий взгляд, но он все еще внимательно изучал гравий у нее во дворе. Не может Энди не знать про то, что у Барбары в доме творится. Весь город знает. Пусть теперь вся страна увидит.
– Дом матери не имеет никакого отношения к рецепту, – пробормотала Мэй. – Это совершенно… – она взглянула на Сабрину, – к делу не относится. Мать как хочет, так и живет. Ей так нравится. И ни я, ни «Мими» тут ни при чем.
Теперь под прицелом камеры была Мэй.
– Мэй, это правда? – Голос у Сабрины был вкрадчивым, но искренне заинтересованным. – Твоя мать никогда ничего не выбрасывает и в доме у нее свалка? А ты-то сама ей помочь пыталась? Не можешь с этим справиться? Или не хочешь?
– Я… Какое отношение это имеет к нашему шоу? – попробовала защититься Мэй. – Я на эту тему разговаривать не собираюсь. Это нелепо.
– А по-моему, нелепо, когда ты обвиняешь меня в том, что я украла рецепт Мими. – Камера снова нацелилась на Аманду. – А то, что я сказала, Мэй, – это чистая правда. Та правда, которую ты ото всех скрываешь. Тебе невыгодно, чтоб это было правдой. Но шила в мешке не утаишь.
Мэй потянулась схватить ее за плечо, но Аманда дернулась назад. Она ничего больше не хочет слышать. Она сыта по горло! Аманда развернулась и шагнула к дому, готовая захлопнуть дверь у них перед носом. Хватит с нее. Хотят – пусть стоят на улице. Сделала шаг на крыльцо и замерла с поднятой ногой. Пропади все пропадом!
За дверью стоит Фрэнки. Ситуация и так из рук вон, но если она сейчас…
Едва Аманда взялась за ручку, дочка распахнула дверь:
– Мам, что происходит?
Аманда лихорадочно пыталась как-то с собой совладать: взять под контроль лицо, руки, готовые вырваться слова. Только бы любой ценой остановить девочку.
– Утром все прошло гладко, не беспокойся, – сказала Аманда, подходя к дочке вплотную и протягивая к ней руки, словно собираясь затолкать ее обратно в дом. – Они просто… Они просто приехали кое-что уточнить. Но это касается только тех, кто был на дегустации.
Если Фрэнки сейчас войдет в дом, у Аманды будет отличный предлог уйти за ней. И все кончится.
Но Фрэнки приросла к косяку. Хуже того, по лицу дочери Аманда видела, что та готова воспользоваться случаем. И вот вам, пожалуйста! Шагнула вперед, встала – руки в боки – рядом с матерью и в упор уставилась на свою тетку. Боже, как же она похожа на Мэй!
– Что-то я не пойму, с чего ты из-за замороженных лепешек такой крик подняла? Не стыдно тебе, тетя Мэй? Ты же знаешь, до выпечки их все замораживают. А наши лепешки две классные тетки делают. Тоже местные, неподалеку от Канзас-Сити. Наши лепешки не на фабрике сделаны, они считай что домашние: свежие, вкусные. А ты судей на маму натравила! Они ее из-за этих лепешек мурыжили-мурыжили, чуть все кишки не вытянули. – Фрэнки говорила громко и с каждым словом все увереннее; все выше поднимала голову, по всей вероятности, довольная произведенным эффектом. И вдруг выдохлась. – По-моему, это некрасиво.
Как бы ни было ей плохо, в Аманде росла гордость за дочку. На такую речь и взрослому-то трудно решиться. Но сейчас восхищаться Фрэнки не время. Пока никто ничего не сказал, главное – затащить ее в дом.
– Фрэнки, пойдем, успокойся. – Она обняла дочку за плечи. – В любви и на войне (особенно кулинарной) все средства хороши.
Она быстро бросила на Мэй выразительный взгляд, словно говоря: «Прошу тебя, оставь мою дочь в покое. Не надо детей вмешивать». Может ее сестрица хотя бы в этом сдержаться?
Как бы не так.
– Я вот что тебе, племяшка, на это скажу, – с расстановкой отчеканила Мэй, – не делай того, о чем не хочешь, чтоб люди знали.
Фрэнки пожала плечами:
– Подумаешь, ну скажем мы, кто нам лепешки делает. Что с того? Я все равно считаю, что тебе объявлять об этом по телевизору было нечестно. Понимаешь, нечестно!
Сейчас Мэй начнет распинаться обо всем, что нечестно было делать самой Аманде. Но сестра стояла молча. Наверное, планировала новую атаку. Надо действовать, и как можно скорее. Аманда широко открыла дверь:
– Пойдем в дом, Фрэнки. Они уже уезжают.
Фрэнки, будто пытаясь понять, что она может от них еще услышать, смотрела то на Мэй, то на Энди, то переводила глаза на операторшу с ее камерой. Но все молчали. Сабрина в стороне от камеры что-то стремительно печатала в телефоне. Мэй смотрела в землю; Энди искоса взглянул на Аманду и сразу потупился. Как же Аманда их всех сейчас ненавидит! А этих двоих особенно. Так бы подбежала и врезала им с размаху, и еще, и еще! Била бы их и пинала до тех пор, пока не возьмут назад все свои обвинения. А потом бы еще поддала напоследок! Но вместо этого она взяла себя в руки и спокойно и тихо снова позвала дочку:
– Пошли, пошли, – и добавила уже более настойчиво: – Всем пора остановиться.
Аманда подтолкнула Фрэнки в дом и, оставив непрошеных гостей во дворе, закрыла за собой дверь.
Мэй
Прежде чем Сабрина сделала следующий шаг, у Мэй было достаточно времени на раздумья.
После заявления Аманды ведущая «Кулинарных войн», странно молчаливая и погруженная в какие-то свои размышления, отправила Энди обратно в «Мими», а Мэй подбросила в парк, где ее ждала Барбара с детьми. Когда они остановились у входа, Мэй все еще продолжала свой не находящий никакого ответа монолог. Говорила, что дом матери и его состояние не имеют никакого отношения ни к «Мими», ни к «Кулинарным войнам». Что несправедливо приплетать то, на что Барбара согласия не давала, и что то, как она живет, никого не касается.
На все это Сабрина только повторяла, что она ничего не решает.
– Ты же, Мэй, сама знаешь, как у нас все устроено. Надо мной стоит начальство. На студии сидят продюсеры. А я здесь просто отвечаю за съемки. Надо признаться, вы с сестрой изрядную историю нам подкинули.
Чушь! Мэй прекрасно понимает, что влияния у Сабрины куда больше, и лицемерие этой фифы выводит ее из себя. а Аманда вовсе не та «темная лошадка», какой Сабрина ее представляет. Она предательница и круглая идиотка. Она их всех потопит. Теперь, что Барбара ни делай, ничего уже не исправить. Теперь сестрица их всех за собой в омут утянет.
Тупик. Рядом ни Барбары, ни детей, ни машины. По привычке раз двадцать открыла и закрыла Инстаграм и Фейсбук. Вот она сидит в одиночестве на скамейке, ждет, а чего ждет – не знает. Надо что-то срочно предпринять. Только что?
Вдруг Сабрина решит вытащить всем на посмешище Амандины откровения? Что тогда? Попробуют в доме снимать? Там, конечно, кошмар; иначе и быть не может. Может, попробовать… Нет. Она туда ни ногой. Всю свою сознательную взрослую жизнь в отношениях с матерью она избегала ворошить прошлое.
А что на все это скажет Джей? Вот что надо сделать! Надо ему позвонить. Никто лучше его не умеет закрыть глаза на детские травмы и обиды и идти вперед как ни в чем не бывало. Его мать, когда с мужем рассталась, забрала дочку, а его оставила отцу. Джею тогда всего три годика было. С тех пор его мать с отцом и с детьми все вместе, семьей, никогда не жили и никогда ничего этого не обсуждали. Но теперь в своем доме на Манхэттене его мать раз в месяц устраивает воскресные семейные обеды. Они с Джеем, Мэдисон и Райдером к ней ходят. И всегда все тихо и мирно. Можно даже сказать, тепло, хотя и немножечко церемонно.
Правда, Джей, хоть и знает, что жена и теща каких-то тем избегают, понятия не имеет, в какой степени Мэй перекроила свое прошлое, когда из дома уехала в университет. И она вовсе не уверена, что решится открыть ему на это глаза. Узнай он, как жена росла, какое убожество ее окружало и какой ценой она из него вырвалась, разве сможет он видеть в ней знакомую, любимую Мэй?
Господи, сколько же ей надо ему объяснить! Но, наверное, пришло время сказать ему правду. Здесь, рядом с Кеннетом и Патриком, вернувшись к себе прежней, она не знает, чего именно хочет теперь от Джея, но ей почему-то необходимо, чтобы он стал частью всего с ней происходящего. Он сказал, что они поговорят после. Она больше не хочет ждать никакого «после». «После» – это теперь. Сейчас.
Но Джей не ответил. Мэй огорчилась, а что и как ему написать в сообщении, в голову ей никак не приходило. Он увидит, что она звонила.
Он сам ей перезвонит.
Обязательно перезвонит.
Теперь еще и его звонка ждать. А она вообще ничего ждать больше не в силах. Мэй готова была подняться со скамейки и идти искать Барбару с детьми, как они тут как раз и появились. Мэдисон несется к ней по дорожке, только пятки сверкают. Малыш Райдер из последних сил старается догнать сестру. Оба что-то кричат во все горло:
– Мама, мамочка, пойдем, мы тебе их покажем! Они такие хорошенькие! Мамочка, можно мы себе одного возьмем? Девочку! Ну пожалуйста! Я даже имя придумала. Я ее Эльзой назову. Она почти вся беленькая! Очень-очень красивая.
– Нет, лучше чененького! – Райдер догнал сестру. – Я чененького хочу. Ченыша!
– Подождите! Ничего не понимаю. Кто беленький, кто черненький? – Мэй недоуменно посмотрела на Барбару.
– У Пэтчес ночью щенки родились.
– У Пэтчес? Щенки?
– Конечно! Она же беременная была. Ты что, слепая? Не видела, что ли, что у нее живот чуть не по земле волочился?
Видела. Она просто думала, что Пэтчес такая толстая. Думала, мать и собаку, как Мэдисон с Райдером, до отвала всякой дрянью кормит.
– Я в собаках не очень разбираюсь, – ответила Мэй. А потом прибавила: – У меня-то в детстве собаки не было.
Сказать Барбаре, что случилось, или не сказать? Нет. Пока не стоит. Мать выглядит усталой – это с первого взгляда видно. С Мэдисон и Райдером кто угодно из сил выбьется. Вопреки ее ожиданиям, мысль о том, чтобы нажаловаться матери на Аманду, не доставила Мэй никакого удовольствия. Она наклонилась, обняла покрепче своих детишек, но им не стоялось на месте.