Куда летит время. Увлекательное исследование о природе времени

Теперь груда ящиков приходит в движение, раскачиваясь вперед и назад на странице. Если ваше внимание функционировало в режиме реального времени, точно следуя за взглядом, когда вы по порядку осматриваете каждый ящик в штабеле, то от вас бы не укрылось, что ярко окрашенные ящики попадают в поле зрения немного раньше, чем светло окрашенные (поскольку яркая расцветка по сравнению с более тусклой представляет собой более сильный раздражитель, который быстрее достигает зрительной коры). Как следствие, вам бы показалось, что яркие ящики слегка выступают вперед, а сам штабель слегка покосился, и ящики приглушенных оттенков отступают назад, как показано на рисунке:





Однако в действительности перед вами все тот же вертикальный штабель, показанный в движении. (В одной из публикаций Иглмен наглядно продемонстрировал этот опыт.) Таким образом, если на момент проведения опыта ваш разум функционировал бы в режиме реального времени, то, скорей всего, вы всякий раз наблюдали бы аналогичную иллюзию движения, сталкиваясь с новыми зрительными образами или новой перспективой, включая свет или попросту моргая глазами. Но этого не случается, что дает основание предполагать, что наша субъективная оценка длительности реальных событий не отображает непосредственно очередности следования импульсов через нейроны. Следовательно, мозг обрабатывает информацию не в режиме реального времени, а немного погодя.

Многочисленные исследования проблемы временной связи сосредоточиваются на поиске способов связывания информации. Как мозг устанавливает временные связи между событиями? Возможно, они как-то маркируются при вводе? Существует ли временная граница или, быть может, в путанице коридоров мозга где-то затерялись часы с миллисекундной стрелкой, идущие в обратном направлении, которыми можно воспользоваться в целях синхронизации отдельных эпизодов примерно так же, как режиссер монтажа? Иглмен ставит вопрос еще конкретнее: в какой момент это происходит? Он твердо убежден, что невозможно добиться синхронизации событий на лету, располагая события строго в порядке поступления сигналов. Определенно должна быть задержка во времени, некий буферный период, во время которого мозг собирает все доступные сведения, начиная с данного момента, который с точки зрения мозга уже растекся во времени и сдан на хранение рассудочному сознанию. Во внутренней реальности мозга, как и в объективной действительности множества часов и всемирных скоординированных систем отсчета времени, воспроизводство сигналов времени требует времени.

СОЗНАТЕЛЬНОЕ ВОСПРИЯТИЕ УВИДЕННОГО КОНСТРУИРУЕТСЯ ПО ПРИНЦИПУ МИНИМАЛЬНОЙ НЕОБХОДИМОСТИ. ВЫ ЗАМЕЧАЕТЕ НЕ ВСЕ, А ТОЛЬКО ТО, ЧТО МОЖЕТ ПРИНЕСТИ ПОЛЬЗУ





Погрешность восприятия времени посредством зрения составляет около 80 миллисекунд – чуть меньше десятой доли секунды. Если одновременно загорятся яркий свет и тусклая лампочка, нервный импульс, вызванный тусклым светом, достигнет зрительной коры примерно на 80 миллисекунд позже импульса, сгенерированного яркой вспышкой. По всей видимости, мозг принимает во внимание интервал между двумя импульсами. Осмысливая, когда и где произошли те или иные события, к примеру все те же две одновременные вспышки или вспышка внутри кольца, мозг выносит суждение в течение 80 миллисекунд, которые требуются для передачи данных с минимальной скоростью. Процесс ретроспективного предвидения частично напоминает каркас или сеть, которую набрасывает мозг, оглядываясь на прошедшее в попытках охватить всю информацию, поступающую от органов чувств, которая, вероятно, имеет непосредственное отношение к конкретному интересующему нас мгновению. В сущности, мозг попросту занимается прокрастинацией – переводит время попусту, затягивая сроки. То, что мы называем осознанностью, а именно сознательная интерпретация событий, разворачивающихся прямо сейчас (это лишь одно удачное определение из многих), в действительности оказывается вымышленной историей, поведанной нам прокрастинирующим мозгом по меньшей мере 80 миллисекунд назад.

Казалось, мне потребовалась вечность, чтобы сформулировать и мысленно разложить по полочкам представление о ретроспективном предвидении. Раз за разом я начинал думать, что уже уяснил его для себя, но сию же минуту меня по неясным причинам охватывало глубокое недоумение. Тогда я звонил Иглмену, и он снова разъяснял мне все сначала, не торопясь и не теряя благодушия. В конце концов меня осенила искра понимания: если мозг дожидается передачи самого медленного импульса, а ретроспективное предвидение представляет собой механизм, обеспечивающий упорядочивание наблюдаемых событий во времени, почему в случае эффекта отставания вспышки система дает сбой? Если мозг определяет, что считать происходящим «прямо сейчас», в момент вспышки, то почему не удается в деталях рассмотреть саму вспышку внутри кольца? Откуда вообще появилось иллюзорное ощущение запаздывания вспышки?

А дальше, по выражению Иглмена, начинается самое интересное. Во время опытов с эффектом отставания вспышки мозг наблюдателя вынужден задуматься над вопросом, весьма далеким от повседневных забот: где находится движущийся объект прямо сейчас? Где расположено кольцо в момент вспышки? Когда кольцо вспыхивает, мозг приводит в действие изолированные системы-анализаторы, предназначенные для обнаружения местонахождения неподвижных предметов и отслеживания перемещений движущихся объектов. Когда вы, извиваясь ужом, пробиваетесь сквозь толпу в аэропорту или наблюдаете, как с неба падают капли дождя, ваш мозг занят расчетом векторов движения, обозначающих направленное движение с помощью математического символа – стрелки. При этом мозг даже не пытается определить местонахождение конкретного человека или отдельно взятой дождевой капли в текущий момент. В бейсболе игрок, патрулирующий внешнее поле, следя за полетом высокого мяча, апеллирует к той же системе векторов движения, что и летучая мышь, охотящаяся на насекомых, или собака во время игры во фризби. Если бы лягушке приходилось ежесекундно переспрашивать, где находится муха в каждый конкретный момент, она наверняка осталась бы голодной и в конце концов погибла бы, не оставив потомства. Многие виды животных, включая рептилий, чудесно обходятся без какой-либо системы позиционирования; им достаточно различать движение. Стоит замереть в неподвижности, и они потеряют вас из виду.

«Мы всегда погружены в прошлое, – сказал мне Иглмен. – И чем больше мы углубляемся в тему, тем очевиднее становится, что сознательное восприятие увиденного конструируется по принципу минимальной необходимости. Вы замечаете не все, а только то, что может принести пользу. Подобной тактики вы придерживаетесь за рулем: когда вы движетесь по шоссе, ваш мозг не будет задаваться вопросом, где сейчас находится красная или синяя машина. Его интересует другое: возможно ли перестроиться в другую полосу и успеете ли вы перейти в другой ряд через перекресток раньше, чем вас опередит сосед. О текущей локализации движущегося объекта мозг задумывается редко – если ею не поинтересоваться специально, вы о ней так и не узнаете, но когда вы пытаетесь ее выяснить, вы всегда ошибаетесь».

Эффект отставания вспышки обнаруживает уязвимое место в двойственной природе алгоритма обработки информации головным мозгом. В последние мгновения перед вспышкой вы отслеживаете вектор движения кольца, не отдавая себе отчета в его местонахождении в конкретный момент. Вспышка формирует запрос, за которым следует сброс и повторная настройка векторов движения, по итогам которой мозг заключает, что кольцо пришло в движение одновременно со вспышкой, когда вы начали отсчет времени с нуля. Прежде чем ответить на запрос о локализации кольца в момент отсчета времени, обозначенный вспышкой, мозг берет паузу длительностью 80 миллисекунд, собирая всю визуальную информацию, доступную на тот момент. Тем временем кольцо продолжает двигаться, создавая дополнительный поток данных, который мешает мозгу правильно определить место старта. В результате ответ на запрос сведений о текущей локализации кольца выходит предвзятым и возникает иллюзия смещения кольца вперед по направлению движения.

ПОСЛЕ УСКОЛЬЗНУВШЕГО МИГА МОЗГ ПРОДОЛЖАЕТ ОБРАБАТЫВАТЬ ДАННЫЕ О НЕМ И ВСТРАИВАТЬ ПОЛУЧЕННЫЕ СВЕДЕНИЯ В ФОРМИРУЮЩУЮСЯ КАРТИНУ СОБЫТИЙ, НАПОЛНЯВШИХ ПРОШЛОЕ МГНОВЕНИЕ





Иглмен разработал программу эксперимента, который должен был подтвердить его догадку. При стандартных условиях опытов по изучению эффекта отставания вспышки наблюдатель видит одно движущееся кольцо или точку, которая проходит через неподвижную вспышку. В версии Иглмена после вспышки точка раздваивается: две новоиспеченные точки расходятся под углом сорок пять градусов. Если в иллюзии отставания вспышки следует винить время ожидания нервной системы, вы бы видели точку на том же участке угловой траектории, на котором она фактически находилась в момент, когда импульс, вызванный вспышкой, достиг зрительной коры. Но перед вашими глазами разворачивается совершенно другая картина. Участники экспериментов Иглмена во всех случаях видели точку посередине двух образовавшихся после вспышки точек, хотя в действительности она никогда там не оказывалась. Такая картина могла бы получиться в результате сложения двух векторов движения и вычисления среднего арифметического. Именно это, по предположению Иглмена, в сущности и происходит.





Феномен, описанный Иглменом, известен как систематическая ошибка движения и служит главным инструментом реконструкции событий. Естественную склонность сознания к ретроспективному восприятию остается принять как данность: «непосредственное настоящее» уже случилось. В течение короткого отрезка времени после ускользнувшего мига мозг еще продолжает обрабатывать данные о нем (к примеру, о движении точки после вспышки) и встраивать полученные сведения в формирующуюся картину событий, наполнявших прошлое мгновение. Где располагалась точка на момент вспышки? Дополнительная информация о движении ангажирует итоговый вывод ретроспективного анализа, создавая иллюзию: наше восприятие локализует местонахождение движущейся точки во время вспышки там, где она никогда не бывала. Парадоксальным образом теория Иглмена приводит к тем же заключениям, что и теория предвидения. Обе версии исходят из того, что иллюзорная точка отображает наиболее адекватное представление мозга о наиболее вероятном месте ее появления с поправкой на то, что суждение о местонахождении точки выносится с оглядкой назад, а не с учетом – за счет ретроспективы, а не посредством прогнозирования.

Теперь вернемся к настоящему. Спросите себя: что происходит прямо сейчас? Чем уже определение настоящего мгновения, тем более вероятно, что ответить вы сможете только постфактум и, скорей всего, неверно. Что немаловажно, ответ неизвестен и не существует до тех пор, пока не будет задан вопрос. В процессе реконструкции событий мозг задним числом открывает вокруг минувшего происшествия временное окно протяженностью 80 миллисекунд, собирая все сведения о событиях, которые произошли в то мгновение. Однако, в отличие от открытого затвора кинокамеры, временное окно распахнуто не всегда. Время в представлении человеческого сознания не течет непрерывным потоком кадров протяженностью 80 миллисекунд каждый, ожидающих пересмотра. Временное окно в виде паузы длительностью 80 миллисекунд, по всей видимости, открывается по запросу, который очень редко встречается в наших повседневных реалиях. «Кадр не появится раньше, чем в нем возникнет потребность, – сказал Иглмен. – И тогда вы принимаетесь за съемку».

Тысячи лет философы вели споры о природе времени: течет ли оно неразрывно, как река, или мгновения выстраиваются в ряд, как жемчужины в низке бус? Что такое настоящее – открытый планер, неподвижно зависший над потоком времени, или всего лишь одно из мгновений в безостановочной череде настоящего, или одиночный кадр в конце киноленты? Какое предположение ближе к истине: гипотеза блуждающего момента или гипотеза дискретного момента? Иглмен считает, что оба предположения далеки от истины. Ни событие, ни мгновение не предстает перед мозгом по умолчанию, но и не остается сугубо внешним фактом, покорно ожидающим внимания. По всей видимости, события и мгновения встраиваются в наш внутренний ландшафт только в завершенном состоянии, когда мозг прерывается на обработку информации о случившемся и синтезирует полученные данные. Так что настоящее может существовать только постфактум и лишь потому, что вы соизволили оторваться от дел и провозгласить о его наступлении.





* * *


Однажды утром я пришел к Иглмену в лабораторию опробовать один из экспериментов, над которым в ту пору трудился ученый, уточняя опытные данные. Сам Иглмен называл свой опыт «Девять в квадрате». Ученый включил компьютер, который еще не оккупировали магистранты, и усадил меня за него. На экране появились девять больших квадратов, расположенных в три столбика и три ряда, как на поле для игры в крестики-нолики. Один из квадратов отличался по цвету от других. По указке Иглмена я подвел к нему курсор и щелкнул по нему мышью, и сию минуту цветовая подсветка переместилась к другому квадрату. Я навел курсор на подсвеченный квадрат, кликнул по нему, и подсветка переместилась снова. Я проделал те же манипуляции, что и в первые два раза, после чего загорелся уже четвертый квадрат. Пару минут я развлекался в том же духе, гоняясь за подсветкой по всему экрану в порядке разминки. Как пояснил Иглмен, любому эксперименту предшествует вводная часть, которая разъясняет испытуемому принцип работы. Спустя несколько секунд, добавил ученый, меня всего на миг должно было посетить отчетливое чувство обратного хода времени.

Рассуждая о «восприятии времени», мы, как правило, подразумеваем восприятие длительности временных промежутков. Как долго продлится стоп-сигнал и не покажется ли период ожидания длиннее, чем обычный отрезок времени той же продолжительности? Как долго в кастрюле с водой кипит паста – не испорчу ли я обед? Однако существуют и другие грани восприятия времени. Одна из них зовется синхронностью или единовременностью: с нею мы сталкиваемся, когда два события происходят в точности в одно и то же время. Не менее важна последовательность событий – полная противоположность синхронности, которой часто пренебрегают. Рассмотрим два события, например вспышку света и звуковой сигнал. Если они происходят не одновременно, значит, они следуют друг за другом в определенном порядке. Распознавание последовательности помогает определить, которое из событий произошло раньше. Наши дни кишат бесконечным множеством суждений о порядке тех или иных действий, большая часть которых выносится в течение миллисекунд, без серьезного обдумывания. Наше понимание причинно-следственных связей основывается на способности правильно оценивать порядок событий. Вызывая лифт, вы нажимаете кнопку, и мгновение спустя перед вами распахивается дверь – или в действительности дверь открылась сначала? Вероятно, решающую роль в формировании модели восприятия причинности сыграл естественный отбор. Если вы идете по лесу и слышите треск веток, вы можете извлечь выгоду для себя, выяснив, как услышанные звуки соотносятся с вашими шагами. Тогда вам не составит труда догадаться, в каких случаях треск, скорей всего, исходит от вас, а в каких – возможно, что и от тигра: если хруст опережает ваши шаги или, напротив, немного запаздывает, не исключено, что хищник рядом.

Привычка к интерпретации данных подобным образом так глубоко укоренилась в нашем сознании, что само слово «интерпретация» кажется неприменимым в отношении данного феномена. Очевидно, что мозг сознает, какое из событий произошло первым, а какое – вслед за ним, ведь иначе попросту быть не может. Однако результаты опытов Иглмена с точками и вспышками дают понять, что мозг может неверно определить последовательность событий, единовременных по своей сути; также не исключена вероятность ошибки при определении порядка расположения предметов в пространстве. «Механизм определения последовательности потрясающе гибок, – заметил ученый. – Мы пытаемся выяснить, насколько пластично чувство времени». Для этого был разработан следующий эксперимент: испытуемого усаживают перед монитором компьютера и предлагают прослушать гудок. Непосредственно перед сигналом или сразу после него на экране появляется небольшая вспышка. Испытуемого спрашивают, что было раньше – вспышка или гудок, и сколько времени прошло между двумя сигналами. Как правило, участники эксперимента не испытывают затруднений при выполнении поставленных задач и правильно определяют как последовательность сигналов, так и длительность интервала между ними, даже если сигналы разделяет всего 20 миллисекунд – одна пятидесятая секунды. Предположим, что вам предстоит выполнить те же задания, но уже без помощи гудка. Теперь ваше участие в эксперименте будет более активным: вместо прослушивания сигнала вы должны нажать на одну из кнопок на пульте. Как и в прошлый раз, перед нажатием на кнопку или прямо после этого на экране появляется вспышка. Если вы заметили вспышку до нажатия на кнопку, вам удастся довольно точно определить длительность интервала между вспышкой и нажатием на кнопку. Если вспышка следует за нажатием на кнопку, длительность интервала будет оценена неверно. Собственно говоря, если вспышка произойдет спустя 100 миллисекунд (одну десятую секунды) после того, как вы нажали на кнопку, вам покажется, что интервала не было совсем, а вспышка появилась одновременно с нажатием кнопки.

МОЗГ ОБЯЗАН СОСТАВИТЬ ЦЕЛОСТНУЮ КАРТИНУ СОБЫТИЙ, ДЕЙСТВИЙ И ПРИЧИННО-СЛЕДСТВЕННЫХ СВЯЗЕЙ ПУТЕМ ПОСТОЯННОЙ СОРТИРОВКИ ВВОДНЫХ ДАННЫХ, ПОСТУПАЮЩИХ ОТ ОРГАНОВ ЧУВСТВ





Иглмен разработал программу эксперимента совместно со своим бывшим студентом Чессом Стетсоном, который сейчас числится штатным нейробиологом Калифорнийского технологического института. Исследователи обнаружили, что вслед за действием (в данном случае нажатием кнопки) сразу наступает отрезок времени длительностью порядка 100 миллисекунд, в течение которого испытуемый утрачивает способность к распознаванию последовательности каких-либо событий; возникает ощущение, что все случившееся за это время происходит в один момент. Степень вовлеченности испытуемого в происходящее оказывает решающее влияние на точность оценки времени. Мозг отчаянно жаждет признания своих заслуг; он предполагает, что его действия всегда приводят к немедленным последствиям. Вы совершаете элементарное действие, нажимая на кнопку, но тем не менее ваш мозг полагает, что именно оно спровоцировало последующие события. «После каждого совершенного действия мозг ведет себя так, как будто заполучил в свое распоряжение универсальный тяговый луч, – комментирует Иглмен. – Он относит на свой счет все события и сам же верит в это». В поле действия захватного луча реальная последовательность действий, упорядоченная во времени, начинает растворяться, а десятая доля секунды вообще не считается мерой времени и не принимается в расчет.

Манипулируя временем по своему усмотрению, мозг наделяет наше сознание странным, но тем не менее приятным свойством, которое усиливает чувство принадлежности действия, позволяя нам считать себя влиятельнее, чем мы есть на самом деле. В 2002 году после серии экспериментов с добровольцами к похожему выводу пришел и нейробиолог Патрик Хаггард с коллегами. Участникам опыта демонстрировали быстро движущуюся часовую стрелку. Когда стрелка замирала, испытуемый нажимал кнопку на клавиатуре и отмечал по часам время остановки. Но иногда вместо того, чтобы нажать на кнопку, отмечая время, добровольцы прослушивали гудок: активное участие в эксперименте (нажатие кнопки) сменялось пассивным (прослушивание звукового сигнала). Иногда условия эксперимента непреднамеренно сочетали активные и пассивные действия: участники нажимали кнопку, испускавшую гудок 250 миллисекунд спустя, а потом отмечали, когда они нажимали на кнопку, а когда прослушивали звуковой сигнал, так как нажатие кнопки одновременно с гудком невозможно. Хаггард установил, что в тех случаях, когда действия испытуемого действительно становились причиной звукового сигнала, интервал между нажатием кнопки и гудком оценивался как менее продолжительный, хотя на самом деле продолжительность паузы не менялась. Добровольцы полагали, будто они нажали кнопку чуть позже обычного – в среднем примерно на 15 миллисекунд, а гудок, напротив, прозвучал намного раньше – на 40 миллисекунд. Провоцируя события, мы, похоже, мысленно сближаем причину и следствие во времени, а наблюдаемый феномен Хаггард окрестил интенциональным связыванием.

Как мозгу удается проделывать такие трюки? Скорее всего, как рассудил Иглмен, он руководствуется индивидуальными ожиданиями, решая, когда нужно нажать кнопку или когда прозвучит гудок, устанавливает отдельные последовательные планы-графики для ежедневных действий и согласовывает их относительно друг друга. Согласование действий во времени – предмет постоянной заботы головного мозга в рамках повседневного функционала. Мозг обязан составить целостную картину событий, действий и причинно-следственных связей путем постоянной сортировки вводных данных, поступающих от органов чувств по разным проводящим путям и обрабатываемых с разной скоростью. Исходя из поступающих сигналов, он должен определить, какие стимулы были получены первыми, какие действовали одновременно, какие из них состоят в связи с другими раздражителями, а какие сами по себе. Когда вы ловите теннисный мяч, зрелище удара мячом по руке осознается мозгом раньше, чем тактильные ощущения от соприкосновения спортивного снаряда с ладонью, но тем не менее сознание каким-то образом синхронизирует два потока данных и выстраивает обобщенный чувственный опыт. Иными словами, мозг получает две сводки данных – визуальную и тактильную, разделенные паузой в несколько миллисекунд; как он узнает, что сведения относятся к одному и тому же событию?

Более того, скорость поступления раздражителей склонна меняться в зависимости от внешних условий, так что мозг должен уметь корректировать свои предположения о том, когда произошло исходное событие. Допустим, некоторое время вы играли во дворе в теннис, а потом зашли в темную комнату. Нейроны обрабатывают импульсы тусклого света не так быстро, как импульсы яркого освещения, поэтому внутри помещения визуальные сведения о вашей деятельности поступают в мозг медленнее, чем тогда, когда вы находились на улице. В процессе генерирования моторного ответа на визуальный раздражитель мозгу придется сделать поправку на изменение хронометражных процедур, иначе вы будете выглядеть, как нескладный подросток, подбрасывая мяч перед подачей или отбивая чужие подачи. К счастью, мозг вовремя переключается: устанавливает новые нормативы хронометрирования и видоизменяет чувственные ожидания соответствующим образом. В течение дня мозг производит повторную настройку внутренних систем хронометрирования, стараясь обеспечить как можно более гладкую интерпретацию реальности при смене занятия, среды пребывания и ритма деятельности, который может как ускоряться, так и замедляться.

Как уверяет Иглмен, перенастройка систем внутреннего хронометрирования происходит в тот момент, когда возникает чувство сближения во времени действия (нажатие кнопки) и его результата (вспышка), а также в случае полного исчезновения интервала. В общих чертах, мозг рассчитывает на то, что моторная деятельность немедленно и безотлагательно приведет к ожидаемым результатам. Опознавая событие, вызванное действием, совершенным в прошлом, а точнее, событие, которое следует за вашим действием с интервалом менее десятой доли секунды, мозг переключается на новую систему хронометрирования, в которой произошедшее событие будет отнесено к той же временной категории, что и совершенное вами действие, а именно к нулевой отметке на шкале времени. Таким образом причина синхронизируется со следствием. Десятая доля секунды – совсем небольшой отрезок времени, но им не стоит пренебрегать, так как в других ситуациях его протяженности вполне достаточно для осознания. Очевидно, что в ряде случаев мозг заключает, что осознанное восприятие временных последовательностей не в его и не в наших интересах.


Иллюзия синхронности причины и следствия влечет за собой еще более удивительные выводы. Если ваш мозг путем перенастройки восприятия времени может создать ощущение полного совпадения во времени причины и следствия, не исключено, что посредством манипуляций его можно вынудить к еще большему искажению восприятия временных последовательностей и внушить, будто следствие предшествует причине. При помощи Стетсона и двух других коллег Иглмен разработал эксперимент, который должен был подтвердить или опровергнуть его мысль. Как и в прошлый раз, добровольцам было велено жать на кнопку, чтобы вызвать световую вспышку, но при этом между нажатием кнопки и вспышкой была предусмотрена пауза длительностью 200 миллисекунд, или в одну пятую секунды. Пока продолжительность интервала не превышала 250 миллисекунд, участники эксперимента почти мгновенно приспособились к запаздыванию ответа со стороны автоматики и практически не замечали промедления. По их наблюдениям, вспышка появлялась одновременно с нажатием кнопки. (В повседневной жизни мозг постоянно, хотя и непреднамеренно, проделывает фокусы. Когда вы, к примеру, набираете письмо на клавиатуре компьютера, с момента нажатия клавиши до появления буквы на экране проходит около 35 миллисекунд, ускользающих от внимания. В ходе разработки схемы эксперимента с обратной причинностью Иглмен замерил фактическую длительность интервала, намереваясь ее факторизировать.)

Поскольку участники эксперимента приноровились к паузе, было решено ее устранить. Внезапное появление вспышки непосредственно при нажатии кнопки оказалось для них неожиданностью. При таких обстоятельствах начали твориться странные вещи: испытуемые сообщали, что вспышка появлялась до того, как они нажимали на кнопку. Ранее мозг каждого из участников эксперимента изменил настройки таким образом, чтобы увязать запаздывающую вспышку и нажатие кнопки с началом отсчета времени. В результате произведенной модификации вспышка, возникшая раньше, чем предполагалось с учетом интервала, была расценена как событие, имевшее место до прохождения нулевой отметки на временной шкале. Поэтому испытуемым казалось, что экран вспыхивает перед нажатием кнопки. Причина и следствие – время или как минимум хронологический порядок – поменялись местами.

С тех пор Иглмен практикует усовершенствованный вариант эксперимента под названием «Девять в квадрате», в котором мне довелось участвовать. Я снова кликнул по квадрату, который тут же изменил цвет; затем перевел взгляд на другой квадрат, к которому переместилась подсветка, и щелкнул по нему мышкой. Я знал наперед, что продолжительность интервала между кликом мыши и перемещением курсора составляет 100 миллисекунд, но совершенно не замечал паузы. Сам факт клика, на основании которого мой мозг ставил себе в заслугу все, что только могло случиться позже, делал незаметной последующую задержку. По этой причине я не заметил, когда примерно дюжину кликов спустя интервал убрали, хотя следствие все-таки не ускользнуло от моего внимания. Я очень удивился, когда цветной квадрат прямо перед кликом переметнулся на следующую позицию, причем именно в тот участок поля, куда я планировал его переместить.

Признаться, тогда мне стало не по себе, если не сказать больше. Компьютер как будто предвидел мое следующее движение и выполнил его вместо меня. Я прошел тест еще несколько раз лишь затем, чтобы убедиться в реальности произошедшего, и всякий раз мои наблюдения находили подтверждение: как только я собирался передвинуть курсор, цветной квадрат самопроизвольно менял расположение и оказывался в точности там, куда я намеревался его определить. Я знал, что это когда-нибудь случится, но трюк происходил независимо от моей воли, повторяясь снова и снова. Я запомнил то ощущение во всех подробностях: перемещение цветного квадрата явно опережало приближающийся щелчок мыши. При малейшем движении кисти я ловил себя на том, что пытаюсь удержать палец от нажатия на клавишу; хотя это было бесполезно – квадрат уже отскакивал в сторону, что свидетельствовало о том, что я его все-таки уже передвинул. Выходило, будто я пытался помешать действию, которое уже совершил. Поскольку я ничего не мог с этим поделать, потому что дело уже сделано, я нажимал на клавишу мыши. Прежде исследования Иглмена доставляли мне удовольствие примерно в той же мере, что и аттракционы в карнавальный день, но тогда у меня было такое чувство, будто я внезапно провалился в дыру, ведущую в иное измерение.

БИОЛОГИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ МОРГАНИЯ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В УВЛАЖНЕНИИ РОГОВИЦЫ ГЛАЗА. ЭТОТ МЕХАНИЗМ ОДНОВРЕМЕННО ИГРАЕТ РОЛЬ ВЫКЛЮЧАТЕЛЯ ДЛЯ МОЗГА, КОТОРЫЙ ЗАЖИГАЕТ И ГАСИТ СВЕТ





Как-то раз после лекции о феномене обратной причинности в колледже к Иглмену подошли два слушателя и, отведя ученого в сторону, рассказали о любопытном случае в кампусе, где только что установили новую систему телефонии, которая вела себя странно. Стоило набрать номер кого-то из абонентов, телефон на другом конце провода начинал звонить еще до того, как звонивший успевал набрать последнюю цифру. Как так вышло? Иглмен подозревает, что иллюзия вызвана тем, что звонивший вынужден переключаться от компьютерной клавиатуры с задержкой ответа на 35 миллисекунд к телефонной панели с коротким интервалом ожидания отклика каждой кнопки. Сказывается влияние привычки: мозг уже отрегулировал свою систему хронометрирования с учетом задержки ответа компьютерной клавиатуры и теперь пытается воссоздать то же ощущение синхронности при использовании телефона, однако испытывает глубокое удивление, столкнувшись с немедленным откликом кнопок телефонной панели.

Иллюзия обратной причинности поначалу приводит в замешательство, хотя фактически она обусловлена некоторыми аспектами нормального функционирования механизма восприятия, который всегда отличался высокой способностью к адаптации. Постоянная перестройка систем хронометрирования выступает единственным способом восстановить нормальную последовательность событий и верно идентифицировать причину и следствие в ситуации стремительного наплыва сенсорной информации, поступающей в мозг по разным проводящим путям с разной скоростью. А самым быстрым способом переключения между режимами хронометрирования поступающих сигналов представляется взаимодействие с миром. Инициируя то или иное событие, вы полагаете, что его исход предсказуем, и ожидаете немедленного следствия. Применив определение синхронности к чувственному опыту, вы получаете некое подобие нулевой линии или нуль шкалы времени, отталкиваясь от которой вы сможете определить последовательность поступления сопутствующих данных. «Всякий раз, когда вы ударяете по чему-то ногой или рукой, мозг полагает, что все, что произойдет потом, происходит в один и тот же момент, – сообщил Иглмен. – Вы навязываете синхронность миру». Действовать – значит ожидать, а ожидание предполагает расчет по времени.

Открывшаяся перспектива дала начало одной из самых запредельных, по мнению Иглмена, теорий. Вспомните, что работу мозга осложняют различные технические задержки и запаздывания ответа: сигналы, оповещающие о яркой вспышке света, обрабатываются нейронами намного быстрее сигналов тусклого освещения, исходящего из того же источника; красный цвет распознается раньше зеленого, а оба цвета вместе – раньше синего. Если взглянуть на изображение или сцену, содержащую цвета красного, зеленого и синего спектра, к примеру на американский флаг, растянутый на газоне, то отображение увиденного мозгом будет слегка смазано во времени. Степень расплывчатости может варьировать и далее в зависимости от того, стоите ли вы в тени или на солнце. Тем не менее мозг почему-то регистрирует потоки данных как синхронные и вдобавок исходящие из одного и того же источника. Как нижерасположенный нейрон догадывается, какие сведения прибывали первыми, а три разных цвета относятся к одному и тому же предмету? Как система узнает, что красный спектр излучения воспринимается раньше зеленого, зеленый – раньше синего, а прием сигнала, следующего в режиме «сначала красный, затем зеленый, потом синий», подразумевает, что источником исходных данных выступает одно и то же событие, одновременно генерирующее три разнородных импульса? В противном случае американский флаг виделся бы потоком цветов, проступающих друг за другом: первыми показались бы красные полосы, потом россыпь звезд на синем поле, а под конец дошла бы очередь до газона, оттеняющего полотно. Вся полнота зрительных образов в итоге слилась бы в один огромный психоделический вихрь.

Для выстраивания единого образа мозг должен иметь возможность периодической перенастройки потоков визуальных данных и периодического сброса настроек времени. Иглмен предполагает, что нужный эффект может быть достигнут за счет моргания. Биологическая функция моргания заключается в увлажнении роговицы глаза, но тот же механизм одновременно играет роль выключателя для мозга, который поочередно зажигает и гасит свет. Когда свет загорится вновь после первого отключения, органы чувств, возможно, видят что-то вроде размытой красно-зелено-синей кляксы, но многократные повторы по тысяче раз на дню делают свое дело, и мозг начинает понимать, что красно-зелено-синее пятно, вспыхивающее в сознании на несколько десятков миллисекунд, равнозначно синхронному поступлению визуальных сигналов. Мы полагаем моргание пассивным актом, хотя оно может быть таким же результатом активного волеизъявления, как и нажатие кнопки, способствующим утверждению наших намерений в воспринимаемой картине мира. Похоже, моргание служит своего рода тренажером для сенсорных систем, обеспечивающим принудительную перезагрузку чувственного восприятия. Синхронизация сигналов извне достигается не за счет восприятия событий как одновременных, а посредством определенных действий со стороны зрительного аппарата. Каждое движение век как будто говорит: «Повелеваю называть увиденное настоящим», а наши действия и акты восприятия, которые незамедлительно последуют за ним, реорганизовывают себя в соответствии с полученным указанием. Итак, это происходит прямо сейчас. Это происходит сейчас. Это происходит сейчас…





Пауза




Однажды мне предложили сделать доклад на подиумной дискуссии в Италии. Мое выступление значилось последним в расписании, так что я провел день, слушая доклады коллег. Все докладчики, кроме меня, были итальянцами и говорили по-итальянски, а я не знаю итальянского языка. Незнакомые слова кружились вокруг меня в неистовом вихре; время от времени я одобрительно кивал, имитируя понимание, когда мне казалось, что с кафедры прозвучало нечто забавное или глубокомысленное. Я сам себе казался Плутоном, обозревающим отблески далекого Солнца из самого темного закоулка Солнечной системы наедине с мечтами о безмятежной жизни среди планет земной группы.

После выступления четвертого или пятого докладчика я заметил комплект наушников на столе напротив. Оказывается, тексты докладов синхронно переводили с итальянского на английский и наоборот из стеклянной будки в отдаленном углу, которая неожиданно бросилась в глаза. Благодаря переводу понимать итальянскую речь стало немного проще; включив наушники, я заключил, что выступавший в тот момент академический философ проводит какие-то параллели между Чарльзом Дарвином и ньютоновской физикой. То ли он немилосердно перескакивал с одной мысли на другую, то ли тема доклада выходила за пределы моего разумения, а может, имели место оба обстоятельства, но, так или иначе, перевод застопорился. В наушниках начали появляться долгие паузы, изредка прерываемые попытками молодой переводчицы разобраться в смысле пространной речи и донести до слушателей ее суть. Я бросил взгляд на будку синхронистов и увидел за стеклом два силуэта. Вскоре женский голос в наушниках сменился голосом молодого мужчины, в исполнении которого перевод с итальянского на английский звучал быстрее и четче.

Когда наконец-то подошла моя очередь, наушниками решили воспользоваться всего два или три человека в аудитории, что навело меня на невеселые мысли относительно других слушателей. Я принес извинения за то, что не говорю по-итальянски и приступил к докладу, но при этом старался говорить медленно, смутно догадываясь, что это поможет переводчику. Скоро я понял, что допустил ошибку: произнося слова в два раза медленнее обычного, я лишил себя половины отпущенного мне регламента – мое выступление было рассчитано на сорок минут. Я пытался редактировать речь на ходу – опускал примеры, срезал плавные переходы между тезисами и отсекал целые виражи мысли. В результате чем дольше я говорил, тем сильнее становилось ощущение полной бессмысленности моих речей, а лица слушателей в наушниках были так же непроницаемы, как и лица людей без наушников.

В 1963 году французский психолог Поль Фресс в своей книге «Психология времени» произвел ревизию всех исследовательских работ прошлого века, посвященных проблемам восприятия времени, предприняв первую попытку охватить всю отрасль в целом. В книге были рассмотрены все аспекты времени – от последовательности событий до воспринимаемой длительности субъективно ощущаемого настоящего, которое Фресс, обобщая результаты многочисленных исследователей, определяет как «время, затрачиваемое на произнесение фразы, в которой содержится от 20 до 25 слогов», – пожалуй, пять секунд максимум. Мое личное настоящее не может ощущаться как более короткое или более длительное. В дополнение Фресс утверждал, что во многих случаях наше чувство времени и восприятие его длительности «обусловлены фрустрацией, которую испытывает сознание, сталкиваясь со временем. Время либо означает задержку в удовлетворении наших теперешних желаний, либо вынуждает нас осознать конечность счастья, которое мы испытываем в настоящий момент. Ощущение длительности времени появляется вследствие сравнения того, что есть, с тем, что будет». В частности, скука представляет собой «чувство, возникающее в результате несовпадения длительности двух промежутков времени»: в одном из них вы застряли, а во втором хотели бы находиться. В сущности, перед нами парафраз выражения Августина о «растяжении души»[51], которое я всегда осознавал чересчур остро, в чем уже сознавался. Наверное, во время доклада мне следовало бы чувствовать себя Солнцем, осеняющим слушателей светом знаний, но я по-прежнему чувствовал себя Плутоном, попавшим под прицел множества телескопов, с помощью которых любопытствующие обитатели планет земной группы надеялись узнать что-то новое о далекой и непостижимо чужой глыбе вечной мерзлоты.

В тот же вечер для участников подиумной дискуссии был организован званый обед, во время которого я познакомился со своим переводчиком, которого звали Альфонс. Он учился в магистратуре и был намерен получить степень по лингвистике, а по-французски и по-португальски изъяснялся так же бегло, как и по-английски. Высокий худощавый брюнет в круглых очках, он производил впечатление итальянского Гарри Поттера.

Мы сошлись во мнении, что понятие синхронного перевода по сути представляет собой оксюморон. Правила синтаксиса и порядка расположения слов в предложении в разных языках неодинаковы, поэтому дословный перевод с одного языка на другой невозможен. Переводчик всегда отчасти запаздывает: какое-то время он вынужден ограничиваться ролью слушателя: ему необходимо услышать что-то вроде ключевого слова или фразы и держать услышанное в памяти до тех пор, пока в речи оригинала не прозвучат высказывания, наделяющие сказанное смыслом. Теперь можно начинать переводить вслух, даже если докладчик в это время излагает новые понятия и идеи. Но если переводчик выжидает слишком долго, он многим рискует: к примеру, забыть, как звучит ключевая фраза в оригинале, или сбиться с ритма, не уследив за ходом повествования. Понятие синхронности применимо только к тем видам деятельности, которые реализуются исключительно в контексте настоящего. Фактически синхронный перевод представляет собой не что иное, как растянутое во времени грамматическое оформление памяти, которое подается как само собой разумеющееся.

СИНХРОННЫЙ ПЕРЕВОД ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ НЕ ЧТО ИНОЕ, КАК РАСТЯНУТОЕ ВО ВРЕМЕНИ ГРАММАТИЧЕСКОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ПАМЯТИ, КОТОРОЕ ПОДАЕТСЯ КАК САМО СОБОЙ РАЗУМЕЮЩЕЕСЯ





По словам Альфонса, задача усложняется еще больше, если языки оригинала и перевода принадлежат к разным семействам: к примеру, переводить с немецкого на французский намного проще, чем с итальянского на французский или с немецкого на латынь. В немецком языке, как и в латыни, глагол, как правило, ставится в конце предложения, так что переводчику часто приходится ждать заключительной части предложения, прежде чем уяснить суть изложенного в начале и приступить к переводу. Если целевой язык – французский, в котором глагол стоит в начальной части предложения, переводчику остается либо дожидаться конца предложения оригинала, либо попытаться угадать, о чем говорится в предложении.

Я ответил Альфонсу, что нередко сталкиваюсь с похожей проблемой, хотя имею дело исключительно с английским языком. Проводя интервью, я долгое время пользовался магнитофоном, стараясь запечатлеть на ленте каждое слово. Однако, выигрывая в точности, я проигрывал во времени: расшифровка часового интервью занимала около четырех часов, в ходе которых мне попадалось лишь несколько вдумчивых замечаний или метких цитат. Как выяснилось, делать заметки от руки немногим удобнее: мой почерк и так ужасен, а в спешке становится еще кошмарнее. Иногда во время телефонной беседы я успеваю набрать несколько фраз на компьютере, пока собеседник развивает мысль, – хотя моя скорость печати не поспевает за темпом речи большинства людей, заметки, по крайней мере, выглядят более разборчиво. Когда я просматриваю свои записи, взгляд довольно часто цепляется за бессмысленные наборы слов вроде: «Если что-то удивительное, то быстрее».

В данном случае мне повезло: я исправил запись вскоре после того, как она была сделана, поэтому я помнил, что в действительности сказал интервьюируемый: «Если что-то удивительное привлечет ваше внимание, вы быстрее среагируете на раздражитель». Пересматривая отрывочные записи, я могу понять, что именно пошло не так. Я начинал с незыблемых основ, умудрившись точно записать три первых слова «Если что-то удивительное». Но мой респондент говорил слишком быстро, и я потерял нить разговора. В итоге я решил постараться восстановить в памяти ключевой момент высказывания (глагол «привлечет») и бегло записал его, как только мой визави сделал паузу. Как жонглер, я подбросил его слова в ближайшее будущее (а именно в краткосрочную память) и поймал их секундой позже, одновременно записывая на слух другие слова, следовавшие за глаголом. Как только собеседник продолжил говорить и, как ни прискорбно, больше не сделал ни одной паузы, я успел набрать пару слов («то скорее»), насколько я могу вспомнить. На протяжении беседы, длившейся около часа, подобное неосознанно повторялось бессчетное количество раз. Удивительно, как я вообще умудрился вынести из нее какие-то сведения. (Возможно, я бы лучше справился со своей задачей, если бы последовал примеру Альфонса и записывал бы ключевые фразы, не пытаясь их запомнить.)

По мнению Альфонса, переводчик выступает в роли фигуры, которая наверняка бы показалась знакомой Блаженному Августину, – балансирующей на туго натянутом канате между памятью и предчувствием. По оценкам Альфонса, среднестатистический переводчик может восполнить интервал длительностью от пятнадцати секунд до минуты, который разделяет восприятие речи на слух и перевод услышанного на иностранный язык. Чем выше квалификация переводчика, тем больше длительность паузы и тем больше информации он может удерживать в голове, прежде чем начать переводить. К переводу можно подготовиться заранее – за два или три дня до мероприятия вполне реально освоить лексику, с которой придется иметь дело. Под конец Альфонс заметил, что хорошо задавшийся перевод чем-то напоминает серфинг: «О словах нужно думать как можно меньше, не тратя на них лишнего времени, – сказал молодой человек. – Необходимо сосредоточиться на том, чтобы поймать волну, и вслушаться в ритм речи. Останавливаться нельзя, иначе вы отстанете, потеряете время и в конце концов растеряетесь в потоке слов».

Представьте себе предложение, которое начинается отсюда, прирастает парой-тройкой слов, а затем увиливает в сторону одним-двумя придаточными и заканчивается здесь. Я сочинил такое предложение за несколько секунд, хотя, возможно, могли пройти годы, прежде чем я сподобился бы перенести задуманное на бумагу. Однако вы прочтете мое послание, скорей всего, за пару секунд – этого достаточно, чтобы вы прочли его и осознали, что вы прочитали. В некоторой степени допущения – это и есть настоящее.

В строгом смысле слова, разумеется, дело обстоит иначе. Когнитивная деятельность большей частью осуществляется на данном отрезке времени, хотя наш мозг, или сознание, если вам будет угодно, поскольку не всегда понятно, откуда исходит инициатива, прикладывает колоссальные усилия, пытаясь выделить его из образа сознаваемого «я». Когда вы читаете, не отдавая себе в этом отчета, ваши глаза бегают по странице, пытаясь предвосхитить еще непрочитанные слова, ожидающие своей очереди, либо возвращаясь к словам, прочитанным ранее. Как показали исследования, на перечитывание уходит почти тридцать процентов времени, затрачиваемого на чтение. Как уверяют организаторы некоторых курсов скорочтения, ваша техника чтения увеличится в разы, если вы воздержитесь от возвращений к прочитанному, отделяя предшествующие строки от предыдущих с помощью индексной карточки.

В своей книге «Работа разума: время и сознательный опыт» немецкий психолог и нейробиолог Эрнст Пёппель описывает эксперимент, который он произвел на самом себе, задавшись целью выяснить, насколько прерывистым может быть процесс чтения. Он выбрал небольшой отрывок из монографии Зигмунда Фрейда по психологии бессознательного:

«ЗАМЕТКА О БЕССОЗНАТЕЛЬНОМ В ПСИХОАНАЛИЗЕ

Мне бы хотелось в нескольких словах разъяснить особый смысл, который вкладывает психоанализ в понятие бессознательного. В иных дисциплинах термин „бессознательное“ используется в другом значении.

Мысль, как и любой другой компонент психического, может сейчас присутствовать в моем сознании, равно как и покинуть его секундой позже, а затем спустя некоторое время появиться вновь, не претерпев ни малейших изменений, и так несколько раз».

Пока ученый читал отрывок, специальное устройство отслеживало движения его глаз вдоль страницы, фиксируя направление и продолжительность взгляда. Затем исследователь начертил примерный график движения глаз: при чтении первой строки текста слева направо кривая идет вверх и резко падает обратно вниз, когда он дочитывал первую строчку до конца и переходил ко второй. Хотя сам исследователь ощущает чтение как непрерывный процесс, в действительности это, конечно же, не так. Траектория, по которой движется взгляд Пёппеля, напоминает цепочку следов: глаза ученого на две-три десятые доли секунды замирают над буквами, пока мозг осмысливает прочитанное, а затем совершают скачок к следующему пункту.

Затем Пёппель перешел к чтению более сложной литературы, выбрав отрывок из сочинения Иммануила Канта «Критика чистого разума» примерно той же длины. Увеличение затрат времени на чтение наглядно иллюстрирует возросшую сложность текста: на каждую строчку Канта Пёппель затрачивал почти вдвое больше времени, чем при чтении Фрейда, так как для осознания прочитанного ему приходилось делать вдвое больше остановок.

Под конец Пёппель отобразил на графике свою попытку читать текст, написанный на китайском языке, которого он, по собственному признанию, «как ни прискорбно, совершенно не знал». Экспериментатор в течение нескольких секунд пытается вникнуть в смысл одного-двух иероглифов, но, с трудом преодолев две трети первой строки, оставляет безуспешные попытки и переходит к концу строки.