Кубанский огонь
Часть 12 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Двоих еще приняли, ваше благородие! – отозвались из пивной.
– Тащи их на улицу!
– Есть!
Лыков молча наблюдал. Дело было сделано, и, видимо, обошлось без крови.
Он дал городовым отойти и укоризненно спросил их начальника:
– Вы почему не перекрыли черный ход?
– Виноват, – ответил тот. – Быстро все случилось. Телефонировали, что в пивной Бабейко грабят посетителей. Мы и полетели. Позвольте представиться: помощник пристава Первой части Григонис. А вы тот самый Лыков? Который по Высочайшему повелению?
– Да. Вы уж это, не вписывайте меня в рапорт. Сами, мол, справились. Хорошо? А я взамен умолчу о вашем промахе.
– Спасибо, ваше высокородие. Я на будущее того… учту.
– Вот-вот.
Сдав дело с рук, командированный двинулся дальше. Но, как оказалось, городские происшествия на этом не закончились. Спустя четыре часа Алексей Николаевич возвращался в сыскное. Он шел по Рашпилевской улице мимо кондитерской, когда изнутри раздалось вдруг несколько выстрелов. Опять Лыкову пришлось извлекать браунинг. Как только он подбежал к двери, оттуда вывалился на улицу надзиратель Жуковский. Согнувшись в три погибели, он выплюнул на мостовую зубы и свирепо посмотрел на питерца. Но тут же узнал его и сказал без предисловий:
– Посмотрите, как там Миша.
– Что случилось?
– Убил я их обоих, можно заходить. Мишу Вольского положили…
Алексей Николаевич ворвался в кондитерскую и понял, что браунинг ему уже не понадобится. На полу лежали двое, по виду налетчики. А у стойки скрючился городовой сыскного отделения Вольский. Его бекеша была пробита пулями в нескольких местах, кровь заливала грудь и шаровары.
Статский советник принялся перевязывать раненого его же рубахой. Тот был в сознании и стонал. Потом прохрипел:
– Ваше высокородие, чего там… Я не жилец, бросьте…
И правда, ран оказалось столько, что смысла их перевязывать, на первый взгляд, не было. Сквозное в груди, потом в голове, в паху, в руке и ноге… Кровь лилась отовсюду. Но сыщик видел и не такое, потому продолжил занятие. Вскоре ему стал помогать немного отдышавшийся надзиратель.
– Иван Павлович, как все вышло? – спросил Лыков, не прекращая перевязку.
– Это Самусьев и Зауташвили, известные громилы. Налетели на кондитерскую. Мы с Михаилом шли мимо, вдруг такое. Бросились на крик, я даже наган вынуть не успел. Сразу мне заехали по мусалам, я упал и, конечно, кызыкнулся[32]. Прошел Крым и Рим, и медные трубы, а попал черту в зубы… Но лежать долго не пришлось – в нас начали стрелять. Вижу, Самусьев Михаила решетит. А грузин на меня наводит. И такое зло меня взяло! Жуковского, пластуна с узким шевроном, какая-то шваль сейчас убьет. Вскочил и давай бороться. Перехватил у Зауташвили руку с револьвером, свой-то уже никак вытащить не дадут. Сцепились не на живот, а насмерть. Вижу, напарник его положил Вольского и в меня целит. Эге, думаю: в своего ты не пальнешь, а я им как щитом прикроюсь. Вспомнил тут отца-мать и все на свете, те несколько секунд, пока мы боролись. Напряг силы – и вырвал у разбойника револьвер. Сначала свалил Самусьева, тот так и стоял наготове, да я успел первый. А потом уж к голове грузина приставил и…
– Молодец, Иван Палыч, в одиночку двоих поборол. Я подам рапорт министру.
Тут в кондитерскую прибежали городовые. Раненого отправили в войсковую больницу. Появились Пришельцев, фотограф, судебный следователь и пристав Первой части Персиянов. Жуковский, хоть и лишился двух зубов, сохранил присутствие духа. Он доложил начальникам, как все было, и хозяин заведения его слова подтвердил.
– Ну денек, – вздохнул Александр Петрович. – Сначала в пивной Бабейко чуть не перестреляли наших ребят. Обошлось, кто-то им помог, а помощник пристава молчит, себе приписывает… Потом на свалке около северного виадука железной дороги нашли тело. Но, похоже, покойник сам упился до смерти. В обед в гостинице «Константинополь» поножовщина между постояльцами случилась. А из табачного магазина на Бурсаковской украли двести янтарных мундштуков. И вот теперь это. Бедный Михаил, выживет ли он после пяти пуль?
Вечером в сыскном отделении все были как в воду опущенные. Наконец телефонировал хирург войсковой больницы. Он сказал, что Вольский будет жить, прямая угроза миновала. Но он уже не сможет продолжить службу.
– Слава Вседержителю! – перекрестился на образа коллежский асессор, и все остальные последовали его примеру.
– Не сможет служить… А пенсия ему, как нижнему чину, не полагается!
– Попробуем выхлопотать награду, – подал голос питерец. – Я, как смогу, поддержу. А Ивану Павловичу впору орден вручить за храбрость и редкостное хладнокровие. Вырвать оружие у врага, застрелить из него сначала второго, что стоит и держит на прицеле, и лишь после этого – первого. Налетели дурни на пластуна! Сей же час пошлю экспресс Курлову.
Узнав, что их товарищ будет жить, сыскные повеселели. Жуковского начальник отправил домой отдыхать, другим раздал задания. В кабинете они остались вдвоем с Лыковым. Тот вынул из кармана листки.
– Александр Петрович, я сегодня архивы терзал. Не верю, что про нашего атамана нигде ничего не осталось. Варивода не из воздуха образовался, а живет здесь который год.
– Я уж думал об этом, да все руки не доходят, – виновато сказал начальник отделения.
– Для этого и прислали вам подмогу, – поддержал коллегу сыщик. – У вас весь город на плечах, а у меня время имеется. И вот что я накопал.
Коллежский асессор отложил свои бумаги и вперил в питерца пытливый взгляд:
– Неужто нашли?
– Кажется, да. Помните приметы атамана?
– Злая наружность, высокий, руки всегда красные.
– А еще?
Пришельцев задумался, потом сказал:
– Больше не помню.
– Грузины, которые вместе с ним грабили банк и потом попались, дополнили кое-что.
– А я и не читал те протоколы, – спохватился коллежский асессор. – Допрос ведь был в Тифлисе. Мне не присылали.
– Я сам запросил и получил по телеграфу. Двое из арестованных упомянули, что у Вариводы глаза навыкате.
Пришельцев схватил листки:
– Действительно. Но что это нам дает?
Лыков выложил новый документ:
– Вот протокол допроса Кирилла Выдри. Помните такого?
– Да, это гренадер[33] с Покровки, мы его потом усадили в арестантские отделения.
– Правильно, он и сейчас сидит. Допрос от ноября тысяча девятьсот пятого года. Выдря рассказывает следователю о своих подельниках и упоминает Прокопия Шкуропата по кличке Прошка Булькатый. Это слово ведь с вашего говора переводится как лупоглазый?
– Точно так, – подтвердил кубанец. – Булькатый значит именно лупоглазый. Ну-ка… Вы думаете, это Варивода на заре, так сказать, своей карьеры?
– Очень похож, стервец. Вот что пишет о нем Выдря: Шкуропат высокого росту, костлявые и красные кисти рук, характер властный, подчиняет себе других людей. И очень жестокий.
– Он! Он, харцыз[34]. Прокопий Шкуропат, говорите?
– Да. Полиция после рассказа Выдри стала его искать, но сходу не нашла. А в городе началось такое, что сами помните. Негодяй, видимо, сбежал на время, замел следы, сменил и кличку. Его и потеряли.
– Адрес старый есть?
– Все есть, и адрес, и метрика, и родня с приятелями.
Находка Лыкова сразу давала обильные сведения о преступнике. Прокопий Шкуропат, екатеринодарский мещанин, из православных. Рос без отца, с одной лишь матерью, поскольку был выкрадок. Так называют ребенка, которого незамужняя женщина родит от женатого мужчины. С детства проявлял необъяснимую жестокость. Мать умерла от холеры, когда сыну исполнилось пятнадцать. Единственная родня – тетка, замужем за Савелием Карандом, владельцем пивной лавки на Кирпичной улице. Парень рос уличником[35]. В шестнадцать лет уехал работать на Садонские рудники под Владикавказом, был цинковозом. Рабочая жизнь не задалась: спьяну Шкуропат покалечил соседа по бараку. Отсидеть срок не успел, попал под амнистию по случаю рождения у государя наследника. Вернулся в Екатеринодар и связался тут с шайкой грабителей. Муж тетки Савелий Каранд был известным полиции пристанодержателем и скупщиком краденого. Он ввел парня в профессиональный преступный мир. Через год Прокопий уже имел кличку Булькатый и водил знакомства с туземцами-конокрадами с левого берега Кубани. Жестокость при грабежах принесла ему недобрую славу, из-за чего и кличка изменилась. Грабителя стали звать Варивода, а полицейское осведомление упустило эту деталь.
– Итак, его зовут Прокопий Шкуропат, – подытожил рассказ Лыкова Пришельцев. – Ловко он нас провел. Вроде бы не великого ума, а всякий раз вовремя ускользает. Кто-то, видать, его прячет. У кого хороший выезд.
– Похоже на то. Атаман сильный, жестокий, легко сколачивает шайку. Деловому человеку с преступными наклонностями такой будет полезен. Варивода-Булькатый прислонился к капиталисту и стал его личным боевиком. Александр Петрович, что у нас со вчерашним списком? Подозрительные капиталисты взяты под наблюдение?
– Легко сказать, да трудно сделать, – ответил начальник сыскной. – Где людей взять? Вольский выбыл. Ладно хоть живой остался… Агентура? Она к капиталистам не вхожа, это в основном проститутки да хозяева притонов, которых мы держим на крючке. И как они подберутся, например, к гласному городской думы, члену Биржевого комитета Асьминкину? Который на благотворительных вечерах сидит рядом с генералом Бабычем?
– Я пытался сегодня поговорить о нем с Азвестопуло, – поддержал кубанца питерец. – И безрезультатно. Ваш табаковод отделался незнанием. По лицу видно, что ему есть что сказать. Но Георгий Харлампиевич уклонился.
– Вот видите. И никто ничего не скажет полиции. Нужен какой-то ход… А ведь помимо Асьминкина есть еще трое подозреваемых.
Лыков прошелся в раздумьях по комнате, снова сел и предложил:
– Я войду к начальнику области с просьбой. Пусть он даст приказание собрать как можно больше сведений о людях из нашего списка. Директор банка, член управы, начальник КОЖУ, канцелярист областного правления, судейские, армия, старшины клубов, газетчики… Все, кто общается с подозреваемыми хоть по службе, хоть за карточным столом, пусть расскажут, что знают. Сплетни, разговоры, неподтвержденные слухи, случаи из жизни, странные поступки, семейные тайны, нечистоплотные сделки…
– Вот это правильно, – согласился коллежский асессор. – И лучше вы, Алексей Николаич, с вашими полномочиями, а не я.
– Что мы еще можем?
– Обыск бы сделать у них в домах, но следователь постановления не выпишет, – вздохнул главный сыщик. – Я, конечно, сам могу, своей властью в случаях, не терпящих отлагательств. Но если ничего не найдем, мне голову снимут… Прислугу вербануть? А на чем я ее поймаю?
– Где обитают наши дельцы?
Пришельцев подошел к плану города:
– Бедросов живет на Рашпилевской, пятьдесят один. Большой особняк со службами, кого хочешь там можно спрятать. Есть еще фабрика на Гимназической и два магазина на Красной. Вдруг там прячется наш злец? Не возьмешь же все это под наблюдение.
– А Кухарский?
– Этот при своем заводе, на Дубинке. Там тоже филера не поставишь, ему сразу блох из головы выгонят.
– А Дробязкин? При своих кирпичах за тюрьмой?
– Нет, этот барин, ему подавай хоромы. Купил дом с флигелем на углу Карасунской и Пластуновской, ничего такой дом. Правда, говорят, дела его пошатнулись. Будто бы он теперь водит старцев.
– Водит старцев? – не понял Лыков.
– Ну, поговорка такая, в смысле бедно живет. Кирпичных заводов у нас тьма, дробязкинский самый слабый. Зря мы его, наверное, взяли на заметку.
– Ну уж нет, – взъелся статский советник. – Как раз такие, попав в трудную ситуацию, и пытаются вернуть себе положение преступными средствами. Глаз да глаз за Дробязкиным! Опять же он нефтью интересуется. Под надзор!
– Как прикажете.
– Тащи их на улицу!
– Есть!
Лыков молча наблюдал. Дело было сделано, и, видимо, обошлось без крови.
Он дал городовым отойти и укоризненно спросил их начальника:
– Вы почему не перекрыли черный ход?
– Виноват, – ответил тот. – Быстро все случилось. Телефонировали, что в пивной Бабейко грабят посетителей. Мы и полетели. Позвольте представиться: помощник пристава Первой части Григонис. А вы тот самый Лыков? Который по Высочайшему повелению?
– Да. Вы уж это, не вписывайте меня в рапорт. Сами, мол, справились. Хорошо? А я взамен умолчу о вашем промахе.
– Спасибо, ваше высокородие. Я на будущее того… учту.
– Вот-вот.
Сдав дело с рук, командированный двинулся дальше. Но, как оказалось, городские происшествия на этом не закончились. Спустя четыре часа Алексей Николаевич возвращался в сыскное. Он шел по Рашпилевской улице мимо кондитерской, когда изнутри раздалось вдруг несколько выстрелов. Опять Лыкову пришлось извлекать браунинг. Как только он подбежал к двери, оттуда вывалился на улицу надзиратель Жуковский. Согнувшись в три погибели, он выплюнул на мостовую зубы и свирепо посмотрел на питерца. Но тут же узнал его и сказал без предисловий:
– Посмотрите, как там Миша.
– Что случилось?
– Убил я их обоих, можно заходить. Мишу Вольского положили…
Алексей Николаевич ворвался в кондитерскую и понял, что браунинг ему уже не понадобится. На полу лежали двое, по виду налетчики. А у стойки скрючился городовой сыскного отделения Вольский. Его бекеша была пробита пулями в нескольких местах, кровь заливала грудь и шаровары.
Статский советник принялся перевязывать раненого его же рубахой. Тот был в сознании и стонал. Потом прохрипел:
– Ваше высокородие, чего там… Я не жилец, бросьте…
И правда, ран оказалось столько, что смысла их перевязывать, на первый взгляд, не было. Сквозное в груди, потом в голове, в паху, в руке и ноге… Кровь лилась отовсюду. Но сыщик видел и не такое, потому продолжил занятие. Вскоре ему стал помогать немного отдышавшийся надзиратель.
– Иван Павлович, как все вышло? – спросил Лыков, не прекращая перевязку.
– Это Самусьев и Зауташвили, известные громилы. Налетели на кондитерскую. Мы с Михаилом шли мимо, вдруг такое. Бросились на крик, я даже наган вынуть не успел. Сразу мне заехали по мусалам, я упал и, конечно, кызыкнулся[32]. Прошел Крым и Рим, и медные трубы, а попал черту в зубы… Но лежать долго не пришлось – в нас начали стрелять. Вижу, Самусьев Михаила решетит. А грузин на меня наводит. И такое зло меня взяло! Жуковского, пластуна с узким шевроном, какая-то шваль сейчас убьет. Вскочил и давай бороться. Перехватил у Зауташвили руку с револьвером, свой-то уже никак вытащить не дадут. Сцепились не на живот, а насмерть. Вижу, напарник его положил Вольского и в меня целит. Эге, думаю: в своего ты не пальнешь, а я им как щитом прикроюсь. Вспомнил тут отца-мать и все на свете, те несколько секунд, пока мы боролись. Напряг силы – и вырвал у разбойника револьвер. Сначала свалил Самусьева, тот так и стоял наготове, да я успел первый. А потом уж к голове грузина приставил и…
– Молодец, Иван Палыч, в одиночку двоих поборол. Я подам рапорт министру.
Тут в кондитерскую прибежали городовые. Раненого отправили в войсковую больницу. Появились Пришельцев, фотограф, судебный следователь и пристав Первой части Персиянов. Жуковский, хоть и лишился двух зубов, сохранил присутствие духа. Он доложил начальникам, как все было, и хозяин заведения его слова подтвердил.
– Ну денек, – вздохнул Александр Петрович. – Сначала в пивной Бабейко чуть не перестреляли наших ребят. Обошлось, кто-то им помог, а помощник пристава молчит, себе приписывает… Потом на свалке около северного виадука железной дороги нашли тело. Но, похоже, покойник сам упился до смерти. В обед в гостинице «Константинополь» поножовщина между постояльцами случилась. А из табачного магазина на Бурсаковской украли двести янтарных мундштуков. И вот теперь это. Бедный Михаил, выживет ли он после пяти пуль?
Вечером в сыскном отделении все были как в воду опущенные. Наконец телефонировал хирург войсковой больницы. Он сказал, что Вольский будет жить, прямая угроза миновала. Но он уже не сможет продолжить службу.
– Слава Вседержителю! – перекрестился на образа коллежский асессор, и все остальные последовали его примеру.
– Не сможет служить… А пенсия ему, как нижнему чину, не полагается!
– Попробуем выхлопотать награду, – подал голос питерец. – Я, как смогу, поддержу. А Ивану Павловичу впору орден вручить за храбрость и редкостное хладнокровие. Вырвать оружие у врага, застрелить из него сначала второго, что стоит и держит на прицеле, и лишь после этого – первого. Налетели дурни на пластуна! Сей же час пошлю экспресс Курлову.
Узнав, что их товарищ будет жить, сыскные повеселели. Жуковского начальник отправил домой отдыхать, другим раздал задания. В кабинете они остались вдвоем с Лыковым. Тот вынул из кармана листки.
– Александр Петрович, я сегодня архивы терзал. Не верю, что про нашего атамана нигде ничего не осталось. Варивода не из воздуха образовался, а живет здесь который год.
– Я уж думал об этом, да все руки не доходят, – виновато сказал начальник отделения.
– Для этого и прислали вам подмогу, – поддержал коллегу сыщик. – У вас весь город на плечах, а у меня время имеется. И вот что я накопал.
Коллежский асессор отложил свои бумаги и вперил в питерца пытливый взгляд:
– Неужто нашли?
– Кажется, да. Помните приметы атамана?
– Злая наружность, высокий, руки всегда красные.
– А еще?
Пришельцев задумался, потом сказал:
– Больше не помню.
– Грузины, которые вместе с ним грабили банк и потом попались, дополнили кое-что.
– А я и не читал те протоколы, – спохватился коллежский асессор. – Допрос ведь был в Тифлисе. Мне не присылали.
– Я сам запросил и получил по телеграфу. Двое из арестованных упомянули, что у Вариводы глаза навыкате.
Пришельцев схватил листки:
– Действительно. Но что это нам дает?
Лыков выложил новый документ:
– Вот протокол допроса Кирилла Выдри. Помните такого?
– Да, это гренадер[33] с Покровки, мы его потом усадили в арестантские отделения.
– Правильно, он и сейчас сидит. Допрос от ноября тысяча девятьсот пятого года. Выдря рассказывает следователю о своих подельниках и упоминает Прокопия Шкуропата по кличке Прошка Булькатый. Это слово ведь с вашего говора переводится как лупоглазый?
– Точно так, – подтвердил кубанец. – Булькатый значит именно лупоглазый. Ну-ка… Вы думаете, это Варивода на заре, так сказать, своей карьеры?
– Очень похож, стервец. Вот что пишет о нем Выдря: Шкуропат высокого росту, костлявые и красные кисти рук, характер властный, подчиняет себе других людей. И очень жестокий.
– Он! Он, харцыз[34]. Прокопий Шкуропат, говорите?
– Да. Полиция после рассказа Выдри стала его искать, но сходу не нашла. А в городе началось такое, что сами помните. Негодяй, видимо, сбежал на время, замел следы, сменил и кличку. Его и потеряли.
– Адрес старый есть?
– Все есть, и адрес, и метрика, и родня с приятелями.
Находка Лыкова сразу давала обильные сведения о преступнике. Прокопий Шкуропат, екатеринодарский мещанин, из православных. Рос без отца, с одной лишь матерью, поскольку был выкрадок. Так называют ребенка, которого незамужняя женщина родит от женатого мужчины. С детства проявлял необъяснимую жестокость. Мать умерла от холеры, когда сыну исполнилось пятнадцать. Единственная родня – тетка, замужем за Савелием Карандом, владельцем пивной лавки на Кирпичной улице. Парень рос уличником[35]. В шестнадцать лет уехал работать на Садонские рудники под Владикавказом, был цинковозом. Рабочая жизнь не задалась: спьяну Шкуропат покалечил соседа по бараку. Отсидеть срок не успел, попал под амнистию по случаю рождения у государя наследника. Вернулся в Екатеринодар и связался тут с шайкой грабителей. Муж тетки Савелий Каранд был известным полиции пристанодержателем и скупщиком краденого. Он ввел парня в профессиональный преступный мир. Через год Прокопий уже имел кличку Булькатый и водил знакомства с туземцами-конокрадами с левого берега Кубани. Жестокость при грабежах принесла ему недобрую славу, из-за чего и кличка изменилась. Грабителя стали звать Варивода, а полицейское осведомление упустило эту деталь.
– Итак, его зовут Прокопий Шкуропат, – подытожил рассказ Лыкова Пришельцев. – Ловко он нас провел. Вроде бы не великого ума, а всякий раз вовремя ускользает. Кто-то, видать, его прячет. У кого хороший выезд.
– Похоже на то. Атаман сильный, жестокий, легко сколачивает шайку. Деловому человеку с преступными наклонностями такой будет полезен. Варивода-Булькатый прислонился к капиталисту и стал его личным боевиком. Александр Петрович, что у нас со вчерашним списком? Подозрительные капиталисты взяты под наблюдение?
– Легко сказать, да трудно сделать, – ответил начальник сыскной. – Где людей взять? Вольский выбыл. Ладно хоть живой остался… Агентура? Она к капиталистам не вхожа, это в основном проститутки да хозяева притонов, которых мы держим на крючке. И как они подберутся, например, к гласному городской думы, члену Биржевого комитета Асьминкину? Который на благотворительных вечерах сидит рядом с генералом Бабычем?
– Я пытался сегодня поговорить о нем с Азвестопуло, – поддержал кубанца питерец. – И безрезультатно. Ваш табаковод отделался незнанием. По лицу видно, что ему есть что сказать. Но Георгий Харлампиевич уклонился.
– Вот видите. И никто ничего не скажет полиции. Нужен какой-то ход… А ведь помимо Асьминкина есть еще трое подозреваемых.
Лыков прошелся в раздумьях по комнате, снова сел и предложил:
– Я войду к начальнику области с просьбой. Пусть он даст приказание собрать как можно больше сведений о людях из нашего списка. Директор банка, член управы, начальник КОЖУ, канцелярист областного правления, судейские, армия, старшины клубов, газетчики… Все, кто общается с подозреваемыми хоть по службе, хоть за карточным столом, пусть расскажут, что знают. Сплетни, разговоры, неподтвержденные слухи, случаи из жизни, странные поступки, семейные тайны, нечистоплотные сделки…
– Вот это правильно, – согласился коллежский асессор. – И лучше вы, Алексей Николаич, с вашими полномочиями, а не я.
– Что мы еще можем?
– Обыск бы сделать у них в домах, но следователь постановления не выпишет, – вздохнул главный сыщик. – Я, конечно, сам могу, своей властью в случаях, не терпящих отлагательств. Но если ничего не найдем, мне голову снимут… Прислугу вербануть? А на чем я ее поймаю?
– Где обитают наши дельцы?
Пришельцев подошел к плану города:
– Бедросов живет на Рашпилевской, пятьдесят один. Большой особняк со службами, кого хочешь там можно спрятать. Есть еще фабрика на Гимназической и два магазина на Красной. Вдруг там прячется наш злец? Не возьмешь же все это под наблюдение.
– А Кухарский?
– Этот при своем заводе, на Дубинке. Там тоже филера не поставишь, ему сразу блох из головы выгонят.
– А Дробязкин? При своих кирпичах за тюрьмой?
– Нет, этот барин, ему подавай хоромы. Купил дом с флигелем на углу Карасунской и Пластуновской, ничего такой дом. Правда, говорят, дела его пошатнулись. Будто бы он теперь водит старцев.
– Водит старцев? – не понял Лыков.
– Ну, поговорка такая, в смысле бедно живет. Кирпичных заводов у нас тьма, дробязкинский самый слабый. Зря мы его, наверное, взяли на заметку.
– Ну уж нет, – взъелся статский советник. – Как раз такие, попав в трудную ситуацию, и пытаются вернуть себе положение преступными средствами. Глаз да глаз за Дробязкиным! Опять же он нефтью интересуется. Под надзор!
– Как прикажете.