Кто остался под холмом
Часть 20 из 21 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Легенда, как и стихи, растет из любого сора. Неприкаянная женщина, запившая от тоски, превратилась в символ свободы. Сильная, смелая, отчаянная. Презревшая условности.
Год спустя ее примеру последовала молодая девушка. Кира знала ее: Лиза Хохлова, восемнадцать лет, яркая крашеная блондинка; в руках нелепая лакированная сумочка – знак духовной принадлежности к иным местам; на лице готовность к борьбе.
Впрочем, препятствий ей никто не чинил. Мать и бабушка к угрозе побега отнеслись невнимательно: езжай, поступай в институт, Бог тебе в помощь. Обе были женщины удивительной красоты, от которой у Лизы осталась одна миловидность.
Кем был бы граф Монте-Кристо без страданий и побега? Добровольный отъезд низводил Лизу до уровня обывателей. Родня, машущая платочками вслед автобусу? Чемодан шмотья, купюры в бюстгальтере?
В теплый июньский день Лиза просто исчезла. Взяла спортивную сумку, пару сменной обуви – и пропала из Беловодья навсегда.
3
Июнь 2004 года
– Уважаемые родители…
Шуршание, скрип деревянных парт.
– Уважаемые родители, – повторила Кира. – Я очень вас прошу: будьте внимательны к детям и обязательно поговорите с ними. Мы проводим классные часы, но очень важно, чтобы совместная работа школы и родителей…
«Господи, что за бесчувственная казенщина».
– …со старшими детьми. Они в том возрасте, когда их переполняет уверенность в своих силах, к сожалению, зачастую необоснованная. В группе риска у нас мальчики, но и девочки тоже не застрахованы…
Кто-то всхлипнул. Кира поймала взгляд Лидии Буслаевой. Федина мать пришла в простой черной шали, накинутой на плечи, держа в руках две белые розы – теперь они лежали перед ней на парте, источая нежный сладкий аромат.
Кира почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота.
– Как нам их убедить-то? – грубовато спросили с задних парт. – Они, чай, думают, что они взрослые, никого не слушают. Веревкой их привязать, что ли, прикажете?
– Мы вам ничего не приказываем! – раздался резкий голос.
Кира вздрогнула.
– Хотите – не привязывайте, – продолжала Шишигина, сверля взглядом того, кто задал вопрос. – Нравится вам хоронить своих детей? Если не нравится, так найдите слова. А сидеть здесь и ныть, что вы ни на что не способны, не надо.
Писатель Чудов-Таймырский, казалось, одобрительно кивнул со своего портрета на стене.
– Зря вы так, Вера Павловна, – сказала Кира, когда собрание закончилось и они остались вдвоем в полутемном кабинете.
Шишигина затянулась. Запах ее дрянных сигарет Кира не любила, но он перебил невыносимый аромат роз.
– А нечего перевешивать на вас ответственность. Они – родители! А вы всего лишь классный руководитель.
– Я их целый час пичкала избитыми фразами…
– Мозг в минуты стресса прибегает к шаблонам. Перестаньте себя корить, Кира Михайловна.
Кира подумала, что за последний год директор ни разу не обратилась к ней на «ты».
– Завтра весь город соберется на похороны… – вслух подумала она.
Шишигина встала, щелчком выбросила сигарету в окно; алая точка описала полукруг и рассыпалась.
– Нехватка спутниковых тарелок всегда порождает у людей пристальное внимание к событиям, которые их не касаются. К тому же красиво скорбеть приятно.
– Вера Павловна!
– Вон Буслаева – элегантна! Скажите мне как человек, вхожий в их дом, – вы хоть раз слышали, чтобы она пернула?
Кира поморщилась.
– Что вы лицо кривите! Я вас серьезно спрашиваю, между прочим. Запомните: нельзя доверять человеку, который не пердит. Он лицемерен, лжив и опасен.
– Прекрасная тема для разговора накануне похорон.
– Не надо ханжества! Кстати, как поживает Федя? Я давно вас не спрашивала…
– Растет, – сухо ответила Кира.
– А подробнее?
– Быстро растет. Все рубашки ему малы.
Шишигина тяжело сползла с подоконника.
– Знаете, Кира Михайловна, какое есть бесценное качество, увы, редко встречающееся?
– Терпение, чтобы выслушивать ваши рассуждения о людях, заслуживающих доверия?
– Готовность двигаться вперед в темноте.
Кира подняла на нее вопросительный взгляд.
– Вы напрасно улыбаетесь, – сказала Шишигина, хотя Кира не улыбалась. – И, между прочим, я бросаю курить. Избавляюсь от всех вещей, связанных с этой привычкой.
– Со школой? – не удержалась Кира.
– И со школой в свое время, – спокойно ответила Шишигина. – Но школы не жалко, а за эту вещицу переживаю. Она мне дорога как память о бабке. Пускай побудет у вас.
Она протянула Кире длинную зажигалку в зеленом корпусе.
– Это же пластик, – сказала Кира, рассмотрев неожиданный презент.
– Разумеется, пластик! – Шишигина как будто даже оскорбилась.
– Во времена вашей бабушки таких зажигалок не делали.
– При чем здесь времена, Кира Михайловна? Бабка нещадно меня порола, когда заставала за курением дедовой папиросы. Как видите, это не помогло.
4
Кира шла по улице, теребя зажигалку в кармане. Эстафетная палочка, чтоб ее. Несколько раз она порывалась избавиться от дешевки, но в последний момент передумывала.
Кира никак не могла определиться со своим отношением к Вере Павловне.
Шишигина была деспотична и раздражительна, а временами откровенно груба; без конца курила, выпуская дым из ноздрей; была несправедлива и жестока к родителям учеников; мальчиков называла охламонами, а девочек профурсетками; имела любимчиков, которых изводила сильнее остальных. Кира следовала по пятам за директрисой, исправляя разрушения и ощущая себя маленьким строителем с лопаткой и ведром цемента, чей город облюбовал Годзилла. Она не могла понять, отчего дети продолжают ходить в их школу, когда есть другие. Более того, они явно чувствовали себя здесь неплохо.
Постепенно Кира, как ей казалось, нащупала причину. Вера Павловна никогда не выходила за раз и навсегда установленные рамки. Она могла приложить охламона линейкой по плечу, но никогда – по затылку или пальцам. Кроме того, возле нее существовало устойчивое и очень сильное поле, распространявшееся на всю школу. Одним своим присутствием Шишигина сообщала миру незыблемость. Она транслировала в ноосферу недвусмысленный сигнал: «Рядом со мной вам будет плохо, но в целом – хорошо».
К великому удивлению, Кира обнаружила, что примерно так и получается.
«Зажигалку все равно надо бы выкинуть к чертовой бабушке».
День образовался совершенно пустой, стоячий, как вода в дождевой бочке. И слава богу, подумала Кира, хватит с нас происшествий.
Навстречу прошел начальник дежурной части, смерил ее немигающим змеиным взглядом.
– Здрсссссть…
– Евгений Игнатьевич, – сухо кивнула Кира.
Каждый раз, встречая Павлюченко, она думала, что перед ней человек, который достиг пределов отпущенной ему омерзительности, но спустя каких-то два месяца Евгений Игнатьевич своим видом доказывал обратное. Он походил на сгнившую кряжистую колоду. Кира не могла отделаться от мысли, что когда Павлюченко встает со стула, из-под него расползаются червяки и жуки.
По нему можно было объяснять детям про единство формы и содержания: Евгений Игнатьевич выглядел отъявленным скотом и им и являлся.
Он, конечно, ничего ей не простил. Кира не питала иллюзий: Павлюченко не расквитался с ней лишь потому, что ему не выпало случая.
– Кирмихална!
Она обернулась.
– Может, снова поднимете шум? – По губам расползлась улыбочка. – Гробик вскроем, то-се… Говорят, мамка в него куклу сунула, чтоб пустым не закапывать. Откупорим, – он выразил комическое изумление всем лицом, – а там эта проблядушка! Как ее… Куренная. Подтухла за четыре годочка! Вам, глядишь, медаль вручат. Хочется медальку-то, а?
Год спустя ее примеру последовала молодая девушка. Кира знала ее: Лиза Хохлова, восемнадцать лет, яркая крашеная блондинка; в руках нелепая лакированная сумочка – знак духовной принадлежности к иным местам; на лице готовность к борьбе.
Впрочем, препятствий ей никто не чинил. Мать и бабушка к угрозе побега отнеслись невнимательно: езжай, поступай в институт, Бог тебе в помощь. Обе были женщины удивительной красоты, от которой у Лизы осталась одна миловидность.
Кем был бы граф Монте-Кристо без страданий и побега? Добровольный отъезд низводил Лизу до уровня обывателей. Родня, машущая платочками вслед автобусу? Чемодан шмотья, купюры в бюстгальтере?
В теплый июньский день Лиза просто исчезла. Взяла спортивную сумку, пару сменной обуви – и пропала из Беловодья навсегда.
3
Июнь 2004 года
– Уважаемые родители…
Шуршание, скрип деревянных парт.
– Уважаемые родители, – повторила Кира. – Я очень вас прошу: будьте внимательны к детям и обязательно поговорите с ними. Мы проводим классные часы, но очень важно, чтобы совместная работа школы и родителей…
«Господи, что за бесчувственная казенщина».
– …со старшими детьми. Они в том возрасте, когда их переполняет уверенность в своих силах, к сожалению, зачастую необоснованная. В группе риска у нас мальчики, но и девочки тоже не застрахованы…
Кто-то всхлипнул. Кира поймала взгляд Лидии Буслаевой. Федина мать пришла в простой черной шали, накинутой на плечи, держа в руках две белые розы – теперь они лежали перед ней на парте, источая нежный сладкий аромат.
Кира почувствовала, что к горлу подкатывает тошнота.
– Как нам их убедить-то? – грубовато спросили с задних парт. – Они, чай, думают, что они взрослые, никого не слушают. Веревкой их привязать, что ли, прикажете?
– Мы вам ничего не приказываем! – раздался резкий голос.
Кира вздрогнула.
– Хотите – не привязывайте, – продолжала Шишигина, сверля взглядом того, кто задал вопрос. – Нравится вам хоронить своих детей? Если не нравится, так найдите слова. А сидеть здесь и ныть, что вы ни на что не способны, не надо.
Писатель Чудов-Таймырский, казалось, одобрительно кивнул со своего портрета на стене.
– Зря вы так, Вера Павловна, – сказала Кира, когда собрание закончилось и они остались вдвоем в полутемном кабинете.
Шишигина затянулась. Запах ее дрянных сигарет Кира не любила, но он перебил невыносимый аромат роз.
– А нечего перевешивать на вас ответственность. Они – родители! А вы всего лишь классный руководитель.
– Я их целый час пичкала избитыми фразами…
– Мозг в минуты стресса прибегает к шаблонам. Перестаньте себя корить, Кира Михайловна.
Кира подумала, что за последний год директор ни разу не обратилась к ней на «ты».
– Завтра весь город соберется на похороны… – вслух подумала она.
Шишигина встала, щелчком выбросила сигарету в окно; алая точка описала полукруг и рассыпалась.
– Нехватка спутниковых тарелок всегда порождает у людей пристальное внимание к событиям, которые их не касаются. К тому же красиво скорбеть приятно.
– Вера Павловна!
– Вон Буслаева – элегантна! Скажите мне как человек, вхожий в их дом, – вы хоть раз слышали, чтобы она пернула?
Кира поморщилась.
– Что вы лицо кривите! Я вас серьезно спрашиваю, между прочим. Запомните: нельзя доверять человеку, который не пердит. Он лицемерен, лжив и опасен.
– Прекрасная тема для разговора накануне похорон.
– Не надо ханжества! Кстати, как поживает Федя? Я давно вас не спрашивала…
– Растет, – сухо ответила Кира.
– А подробнее?
– Быстро растет. Все рубашки ему малы.
Шишигина тяжело сползла с подоконника.
– Знаете, Кира Михайловна, какое есть бесценное качество, увы, редко встречающееся?
– Терпение, чтобы выслушивать ваши рассуждения о людях, заслуживающих доверия?
– Готовность двигаться вперед в темноте.
Кира подняла на нее вопросительный взгляд.
– Вы напрасно улыбаетесь, – сказала Шишигина, хотя Кира не улыбалась. – И, между прочим, я бросаю курить. Избавляюсь от всех вещей, связанных с этой привычкой.
– Со школой? – не удержалась Кира.
– И со школой в свое время, – спокойно ответила Шишигина. – Но школы не жалко, а за эту вещицу переживаю. Она мне дорога как память о бабке. Пускай побудет у вас.
Она протянула Кире длинную зажигалку в зеленом корпусе.
– Это же пластик, – сказала Кира, рассмотрев неожиданный презент.
– Разумеется, пластик! – Шишигина как будто даже оскорбилась.
– Во времена вашей бабушки таких зажигалок не делали.
– При чем здесь времена, Кира Михайловна? Бабка нещадно меня порола, когда заставала за курением дедовой папиросы. Как видите, это не помогло.
4
Кира шла по улице, теребя зажигалку в кармане. Эстафетная палочка, чтоб ее. Несколько раз она порывалась избавиться от дешевки, но в последний момент передумывала.
Кира никак не могла определиться со своим отношением к Вере Павловне.
Шишигина была деспотична и раздражительна, а временами откровенно груба; без конца курила, выпуская дым из ноздрей; была несправедлива и жестока к родителям учеников; мальчиков называла охламонами, а девочек профурсетками; имела любимчиков, которых изводила сильнее остальных. Кира следовала по пятам за директрисой, исправляя разрушения и ощущая себя маленьким строителем с лопаткой и ведром цемента, чей город облюбовал Годзилла. Она не могла понять, отчего дети продолжают ходить в их школу, когда есть другие. Более того, они явно чувствовали себя здесь неплохо.
Постепенно Кира, как ей казалось, нащупала причину. Вера Павловна никогда не выходила за раз и навсегда установленные рамки. Она могла приложить охламона линейкой по плечу, но никогда – по затылку или пальцам. Кроме того, возле нее существовало устойчивое и очень сильное поле, распространявшееся на всю школу. Одним своим присутствием Шишигина сообщала миру незыблемость. Она транслировала в ноосферу недвусмысленный сигнал: «Рядом со мной вам будет плохо, но в целом – хорошо».
К великому удивлению, Кира обнаружила, что примерно так и получается.
«Зажигалку все равно надо бы выкинуть к чертовой бабушке».
День образовался совершенно пустой, стоячий, как вода в дождевой бочке. И слава богу, подумала Кира, хватит с нас происшествий.
Навстречу прошел начальник дежурной части, смерил ее немигающим змеиным взглядом.
– Здрсссссть…
– Евгений Игнатьевич, – сухо кивнула Кира.
Каждый раз, встречая Павлюченко, она думала, что перед ней человек, который достиг пределов отпущенной ему омерзительности, но спустя каких-то два месяца Евгений Игнатьевич своим видом доказывал обратное. Он походил на сгнившую кряжистую колоду. Кира не могла отделаться от мысли, что когда Павлюченко встает со стула, из-под него расползаются червяки и жуки.
По нему можно было объяснять детям про единство формы и содержания: Евгений Игнатьевич выглядел отъявленным скотом и им и являлся.
Он, конечно, ничего ей не простил. Кира не питала иллюзий: Павлюченко не расквитался с ней лишь потому, что ему не выпало случая.
– Кирмихална!
Она обернулась.
– Может, снова поднимете шум? – По губам расползлась улыбочка. – Гробик вскроем, то-се… Говорят, мамка в него куклу сунула, чтоб пустым не закапывать. Откупорим, – он выразил комическое изумление всем лицом, – а там эта проблядушка! Как ее… Куренная. Подтухла за четыре годочка! Вам, глядишь, медаль вручат. Хочется медальку-то, а?