Крылья феникса
Часть 44 из 46 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Помнила даже Кота, которого в той жизни тоже звала просто Котом. Похоже, у кошек, как и у фениксов, действительно в запасе далеко не одна жизнь…
Последний образ отразился в направленных на меня глазах Нориана, и я едва заметно ему кивнула. Наши посланные друг другу улыбки тоже были такими — едва заметными, понятными только нам и заменяющими тысячу слов.
Подлетев к самой большой бреши, у которой сейчас шло масштабное сражение фениксов и обладающих искрами людей против темных порождений, мы снова зависли в воздухе. Не отпуская моей руки, Нориан протянул вперед вторую, и с его пальцев сорвались яркие искры, сплетающиеся в мощный световой поток. Я перенимала часть его света, впитывала и, преобразовывая, направляла обратно.
Цикличность. Бесконечность. Связь двух накрепко сросшихся душ.
Любовь, настоящая, бескорыстная, ничего не требующая взамен, и есть внутренние искры. Они не гаснут, не исчезают и способны приумножаться, если делиться ими с другими. Настоящая любовь и есть свет, который не способна погасить даже самая черная ночь.
Столп выпущенного нами света врезался в барьер, обволакивал дыры и затягивал их сначала тонкой, а потом все сильней уплотняющейся пеленой. Обращаясь огнем, жег темные порождения, которые хрипели и рычали, не желая отправляться в небытие, но неизбежно отступали и исчезали.
Фениксы, видя это, бросались в бой с новыми силами. Заливисто ржали григанны, мелькали световые вспышки, по Приграничью разносились крики. Часть города пылала в огне, тот же огонь охватил несколько смотровых башен, которые теперь напоминали гигантские факелы.
Лоб сделался влажным, ладони тоже жгло, но я, как и все, не отступала. Отстраненно замечала, что многие фениксы, расправляясь с порождениями, то и дело смотрят на нас с Норианом. Они явно узнавали его, но не понимали, кто я и почему за нашими спинами — крылья…
Чем меньше становились бреши в куполе, тем гуще делалась за ним тьма и агрессивнее — порождения. Даже те, что оставались на этой стороне, погибая, бросались на фениксов из последних сил. Многие вставали друг на друга — страшные, изломленные, — создавали живую неустойчивую лестницу и пытались до нас дотянуться. Но, едва их касался свет, как они вспыхивали пламенем. Издавали рев, падали, сгорали, оставляя после себя удушливый едкий смрад.
В какой-то момент я снова увидела за барьером лицо. Теперь оно было огромным, как и вся фигура, словно сотканная из лоскутов темного тумана. В раскосых глазах плескалась ярость — холодная и необъятная, а сами глаза казались двумя бескрайними черными провалами.
Силы истекали, и казалось, что даже сквозь разделяющий нас барьер тьма заставляет эти силы исчезать еще быстрее. Она словно бы молча говорила, что, пусть на этот раз нам вновь удастся ее сдержать, мы все равно не выживем. Отдадим все силы до последней капли и исчезнем из этого мира, снова став лишь легендой… одним из воспоминаний, которые, как известно, тоже имеют свойство постепенно исчезать.
И пусть. Пусть нас не станет в этом мире, главное, что Артоган не падет, а мы будем вместе. Точно знаю, что будем…
— Остановись, — прозвучал хриплый голос Нориана. — Дальше я сам…
Я отрицательно качнула головой.
— В одиночку никому из нас не справиться.
Он знал это, но все равно хотел уберечь меня… снова. А для меня лучше смерть с ним, чем жизнь без него. Зачем мне мир, в котором нет неотъемлемой части моей души?
Мы отдавали все. Без остатка. Весь наполняющий нас свет, все искры. За Артоган, за самих себя…
Купол продолжал впитывать свет и залечивать нанесенные тьмой раны. Бреши затягивались, уплотнялась мерцающая, покрывающая их пелена, и вскоре порождения перестали сквозь них проходить.
Когда затянулась последняя брешь, мы с Норианом, пошатываясь, с трудом опустились на землю. В колени впилась сухая обожженная земля, легкие наполнил густой, напитанный гарью дым.
Нориану пришлось хуже, чем мне, — он находился на грани потери сознания. Окружающий нас свет стал приглушенным, но еще не угас и не подпускал темных тварей. Я положила голову Нориана себе на колени и, перебирая спутанные золотистые волосы, смахнула выступившие на глазах слезы.
Да, бреши исчезли, но темных порождений в Артогане осталось слишком много. Мы справимся с ними здесь, в Приграничье. Возможно, подавим прорывы в Дрейдере. Но что делать с другими городами, где сейчас гибнут люди? Фениксов на все провинции не хватит, они устают, а прорывов этой ночью случилось такое огромное количество…
Не знаю, сколько прошло времени перед тем, как территория у барьера была очищена от порождений. Только отстраненно замечала, что их становится все меньше и меньше, а потом вдруг обнаружила, что вокруг нас с Норианом собрались уцелевшие фениксы.
На нас устремилось множество взглядов, в которых отражались изумление, смутная надежда, восхищение и… почтение. Ничего не говоря, они вдруг стали опускаться на одно колено и склонять головы. Хотелось думать, что только перед Норианом как перед своим командиром, но нет — перед нами обоими.
Я не испытала ни смущения, ни неловкости — ничего. Только склонилась ближе к Нориану, скрывая нас водопадом рассыпавшихся рыжих волос, и посмотрела в устремленные вверх глаза.
Его грудь тяжело вздымалась, пересохшие губы были слегка приоткрыты, а цвет кожи приблизился к свежевыпавшему снегу. Я тоже чувствовала себя ослабленной, исчерпавшей силы до дна, но все же мне было легче. Какие-то крохи сил во мне еще остались, в то время как у Нориана их едва хватало на то, чтобы поддерживать жизнь. Взаимодействие с главным, покрывающим Артоган куполом — совсем не то же самое, что подавление обычных прорывов. После такого мало кто выживает, а те, кто выживает, исчерпывают все свои ресурсы, получая вместо большого скопления личностного света крошечные остатки искр…
Я чувствовала, что Нориан выживет. Знала, что, немного восстановившись сама, сумею помочь ему, как делала всегда. В прошлой жизни он передал мне часть своих сил, и именно поэтому между нами сейчас существовала такая связь.
— Ты больше не сможешь… — Спазм сжал горло, и я договорила с трудом: — Больше не сможешь использовать свет…
— Это не важно, — едва слышно проговорил Нориан, с нежностью на меня смотря. — Все не важно, кроме тебя и благополучия Артогана…
Шелестящий ветер развеивал последние частицы нашего света, фениксы все еще стояли, преклонив колено. С затянутого тучами неба хлестал дождь, холодными каплями стекающий по лицам и впитывающийся в сухую обожженную землю.
Прижавшись лбом ко лбу Нориана, я прикрыла глаза. Борьба не окончена, но мы сделали все, что могли. Проходы закрыты, и тьма не проникнет в империю, а остальное нам уже неподвластно. Нужно подавлять бунты, изгонять задержавшиеся в Артогане порождения… у фениксов и простых воинов должно получиться. Иначе ничего не имело смысла.
Тьма никогда не успокоится. Она и сейчас смотрит на нас, стоя по ту сторону барьера, и ожидает падения империи. Сегодня это произойдет или через сотни лет, для нее не важно. Что для человека целая жизнь, для тьмы — лишь песчинка в бесконечном водовороте времени.
— Нам все равно не выстоять, — услышала я негромкие голоса переговаривающихся неподалеку фениксов. — Говорят, вокруг императорского дворца собрались целые полчища темных тварей… и вокруг Института аэллин… в резервации рейанцев тоже прорыв, а их спасать никто не сунется…
Я не хотела открывать глаза. Не хотела видеть безысходность на лицах тех, кто нас окружал. Мы сделали все, что могли, исполнили свой долг и предназначение, и я думала, что завершили начатое. Но разве был смысл закрывать прорехи в куполе, если империю погубят порождения, оказавшиеся внутри? Купол еще долгое время не пропустит новых — отданной нами силы хватит на долгие десятки, если не сотни лет… Но слишком много порождений успело проникнуть в империю.
Пресветлый, ну почему? Разве все должно было закончиться именно так?
Я не хотела открывать глаза.
В прошлой жизни мне нравился запах луговых цветов и гречишного меда. В этой я тоже любила их, а еще — землянику. Мне нравился вкус свежей выпечки и аромат шоколадного печенья, которое традиционно пекут каждые выходные.
Я любила лучи, которые переливаются радугой на ресницах, если, прищурившись, смотреть на солнце. Любила вечерний Дрейдер и закат… любила писать стихи, которые оказались обрывками моих воспоминаний, принявших такую причудливую форму.
Любила Кота и даже опекунов… любила Нориана.
Такие простые и понятные чувства — некоторые незначительные, но по-своему важные; некоторые — составляющие саму мою жизнь.
От них на душе тепло. Даже сейчас, когда сверху падает холодный дождь и пробирается под одежду недовольный ветер…
Я не хотела открывать глаза. Но открыла, когда сквозь сомкнутые веки внезапно пробился яркий свет. Я не сразу поняла, откуда он исходит, а когда осознала, что он сосредоточен в груди Нориана, изумилась.
И изумление испытала не только я, но и сам Нориан, который даже нашел силы приподнять руку. Расстегнув нагрудный карман, он запустил в него пальцы и спустя мгновение извлек… тряпичную фигурку. Сшитого мною феникса, которого я не так давно подарила ему на удачу.
Я во все глаза смотрела на лежащую на ладони Нориана фигурку, которая светилась все ярче и ярче; стремительно увеличивалась в размерах и менялась. Разноцветные лоскуты ткани словно сливались друг с другом, приобретали одинаковый цвет и превращались в золотое оперение. Не прошло и полминуты, как оживший феникс вспорхнул с ладони Нориана и, продолжая увеличиваться, взмыл ввысь. Его свет был самым ярким из всего, что мне доводилось видеть, но смотреть на него было совсем не больно.
Множество пораженных взглядов устремилось на воспарившее в небеса чудо. А огненная птица поднималась все выше и выше, с длинного золотого хвоста срывались искры, осыпающиеся на землю вместе с прекращающимся дождем.
«Совсем как первый феникс…» — промелькнуло в мыслях.
Там, где он летел, таяли свинцовые тучи, открывая розоватое рассветное небо. А там, куда падали его искры, рассеивались тени, оживала земля и в мгновение ока таяли порождения тьмы. Широкий размах крыльев словно покрывал собой весь Артоган, касался защитного купола, который сиял, светился, переливался всеми оттенками радуги, точно гигантский мыльный пузырь…
А затем, не успел никто опомниться, как навстречу этому фениксу вылетел еще один — его точная копия. И я, в изумлении за ним наблюдая, точно знала, откуда он — из Северной башни Института аэллин. Из сундука в кладовой, где пролежал много-много столетий…
Две прекрасные огненные птицы рисовали в небе пламенные узоры и прогоняли мрак. Они как посланники самого Пресветлого очищали империю, писали историю и отворяли дверь в новую эпоху.
Завороженная зрелищем, я пропустила тот момент, когда Нориан сначала сел, а затем, полный сил, поднялся на ноги. Только когда он протянул мне руку, предлагая встать, я внезапно осознала, что слабость ушла. Что в моей душе снова сияют искры, зажженные теми, что рассыпали птицы…
Оглянувшись по сторонам, я увидела, как потрясенные фениксы осматривают друг друга и самих себя. У них, сотканные из чистейшего света и пламени, за спинами вырастали крылья…
Нориан обнял меня, и мы посмотрели на чистое рассветное небо. Ветер унес последние следы едкой гари и наполнил воздух ароматами прохладной свежести… Наступило долгожданное утро.
ГЛАВА 29
Кайл, вальяжно рассевшийся в одной из парадных гостиных императорского дворца, выглядел предельно довольным жизнью. Чего нельзя было сказать об остальных присутствующих: Нориане, докторе Шайне и мне — нервничающей, но старающейся держать себя в руках.
— Нор, хватит смотреть на меня так, словно хочешь убить, — по лицу Кайла расползлась ленивая усмешка. — Все сложилось просто прекрасно. И вообще, почему твоя постная физиономия постоянно обращена ко мне? Не я столкнул любовь всей твоей жизни с небесного острова.
Нориан недобро покосился на раскуривающего трубку Шайна и сдержанно заметил:
— План был твоим. И, как всегда, безрассудным.
— Как всегда действенным, ты хотел сказать? — поправил Кайл. — Должен заметить, что именно благодаря нам со стариной Шайном этот мир уцелел. Но, конечно, кого это волнует? Все лавры достаются среднему из братьев Снэшей и его новоявленной крылатой аэллине!
В их пререкания я практически не вслушивалась. До сих пор не могла прийти в себя от всех свалившихся потрясений и открытий.
Сейчас прямо передо мной лежал дневник, принадлежащий Аэллине Лейстон, то есть мне. Когда ко мне вернулись воспоминания, я вспомнила и то, как в прошлой жизни дружила со служащим в Академии лекарем. Именно ему — предку доктора Шайна, я оставила дневник, в который долгое время записывала все свои переживания.
Незадолго до «Кровавого света», когда всех студентов отправили в Северную башню, я почувствовала, что могу не пережить эту ночь. Должно быть, мною тогда двигала воля самого Пресветлого, и я передала дневник лекарю… Уже позднее, когда мы с Норианом исчезали из этого мира, я вспомнила о дневнике. Мы знали, что в следующей жизни не будем помнить предыдущую и не сможем сразу друг друга узнать. И тогда, объединив последние крохи сил, на расстоянии окутали дневник своего рода барьером. Магией, не позволяющей посторонним его видеть и прочесть. Он должен был стать ключом — подсказкой, призванной нам помочь.
Лекарь передал дневник своему сыну. Тот — внуку… Дневник передавался из поколения в поколение. История постепенно превращалась в легенду, а ее суть, как это обычно бывает, оказалась почти утеряна.
Доктор Шайн и думать забыл о переданном ему дневнике и вспомнил о нем, только встретив меня. О легенде он знал лишь поверхностно и не слишком верил в ее правдивость. Но мои изменяющиеся искры и наша с Норианом связь заставили его задуматься. Будучи человеком далеко не глупым, рассудительным и дальновидным, он решил некоторое время за нами понаблюдать и подбросил дневник в библиотеку — так, чтобы я смогла его найти.
Постепенно разрозненные картинки в голове доктора Шайна складывались в единое целое. Но все же он ни в чем не был уверен до конца и понимал, что делиться своими догадками с Норианом нельзя.
В ту ночь, когда Санди увела меня в подземелье Северной башни, доктор рассказал о своих предположениях Кайлу. А тот, в свою очередь, быстро сориентировался и предложил их проверить.
Шайн дал выпить Нориану парализующий эликсир и заставил поверить в свое предательство. Затем столкнул меня с небесного острова, в то время как сидящий на григанне Кайл был готов поймать меня в любой момент, если их затея не сработает. Но она сработала.
И все же Нориан, несмотря на благополучный исход, уже второй день продолжал злиться на них обоих.
Вчера во всем Артогане творились сумятица и неразбериха. Среди простого народа никто толком не знал, что произошло, делиться информацией власть не спешила, а фениксы никак не могли прийти в себя после обретения крыльев. Правда, обзавестись крыльями посчастливилось далеко не всем — тот же Кайл продолжал довольствоваться григанном. Впрочем, его это обстоятельство, как ни странно, не слишком расстроило.
И вот сейчас мы находились во дворце, прибыв сюда по приглашению самого императора. Именно из-за предстоящей приватной беседы с ним я и нервничала. Накануне Нориан уже разговаривал с ним, но император выразил желание видеть и меня.
Кроме того, в настоящий момент проходили массовые аресты бунтовщиков. Многие аристократы, участвовавшие в сговоре, лишались титулов. А еще всех подозреваемых проверяли на наличие в них тьмы. Отец Санди, как и она сама, тоже был задержан, а его открытие в использовании темной материи уже тщательно изучалось.
— Леди Трэйндж, — внезапно позвал меня вошедший в гостиную лакей. — Прошу вас проследовать за мной.
Поймав ободряющий взгляд Нориана, я поднялась с кресла и, взяв дневник, пошла в указанном направлении. Мысленно даже усмехнулась — надо же, как быстро в «леди» меня записали.
К слову, взять с собой дневник было отнюдь не моей инициативой, а просьбой императора. Зачем он ему, я не знала, но доверяла Нориану, который не имел ничего против.
Последний образ отразился в направленных на меня глазах Нориана, и я едва заметно ему кивнула. Наши посланные друг другу улыбки тоже были такими — едва заметными, понятными только нам и заменяющими тысячу слов.
Подлетев к самой большой бреши, у которой сейчас шло масштабное сражение фениксов и обладающих искрами людей против темных порождений, мы снова зависли в воздухе. Не отпуская моей руки, Нориан протянул вперед вторую, и с его пальцев сорвались яркие искры, сплетающиеся в мощный световой поток. Я перенимала часть его света, впитывала и, преобразовывая, направляла обратно.
Цикличность. Бесконечность. Связь двух накрепко сросшихся душ.
Любовь, настоящая, бескорыстная, ничего не требующая взамен, и есть внутренние искры. Они не гаснут, не исчезают и способны приумножаться, если делиться ими с другими. Настоящая любовь и есть свет, который не способна погасить даже самая черная ночь.
Столп выпущенного нами света врезался в барьер, обволакивал дыры и затягивал их сначала тонкой, а потом все сильней уплотняющейся пеленой. Обращаясь огнем, жег темные порождения, которые хрипели и рычали, не желая отправляться в небытие, но неизбежно отступали и исчезали.
Фениксы, видя это, бросались в бой с новыми силами. Заливисто ржали григанны, мелькали световые вспышки, по Приграничью разносились крики. Часть города пылала в огне, тот же огонь охватил несколько смотровых башен, которые теперь напоминали гигантские факелы.
Лоб сделался влажным, ладони тоже жгло, но я, как и все, не отступала. Отстраненно замечала, что многие фениксы, расправляясь с порождениями, то и дело смотрят на нас с Норианом. Они явно узнавали его, но не понимали, кто я и почему за нашими спинами — крылья…
Чем меньше становились бреши в куполе, тем гуще делалась за ним тьма и агрессивнее — порождения. Даже те, что оставались на этой стороне, погибая, бросались на фениксов из последних сил. Многие вставали друг на друга — страшные, изломленные, — создавали живую неустойчивую лестницу и пытались до нас дотянуться. Но, едва их касался свет, как они вспыхивали пламенем. Издавали рев, падали, сгорали, оставляя после себя удушливый едкий смрад.
В какой-то момент я снова увидела за барьером лицо. Теперь оно было огромным, как и вся фигура, словно сотканная из лоскутов темного тумана. В раскосых глазах плескалась ярость — холодная и необъятная, а сами глаза казались двумя бескрайними черными провалами.
Силы истекали, и казалось, что даже сквозь разделяющий нас барьер тьма заставляет эти силы исчезать еще быстрее. Она словно бы молча говорила, что, пусть на этот раз нам вновь удастся ее сдержать, мы все равно не выживем. Отдадим все силы до последней капли и исчезнем из этого мира, снова став лишь легендой… одним из воспоминаний, которые, как известно, тоже имеют свойство постепенно исчезать.
И пусть. Пусть нас не станет в этом мире, главное, что Артоган не падет, а мы будем вместе. Точно знаю, что будем…
— Остановись, — прозвучал хриплый голос Нориана. — Дальше я сам…
Я отрицательно качнула головой.
— В одиночку никому из нас не справиться.
Он знал это, но все равно хотел уберечь меня… снова. А для меня лучше смерть с ним, чем жизнь без него. Зачем мне мир, в котором нет неотъемлемой части моей души?
Мы отдавали все. Без остатка. Весь наполняющий нас свет, все искры. За Артоган, за самих себя…
Купол продолжал впитывать свет и залечивать нанесенные тьмой раны. Бреши затягивались, уплотнялась мерцающая, покрывающая их пелена, и вскоре порождения перестали сквозь них проходить.
Когда затянулась последняя брешь, мы с Норианом, пошатываясь, с трудом опустились на землю. В колени впилась сухая обожженная земля, легкие наполнил густой, напитанный гарью дым.
Нориану пришлось хуже, чем мне, — он находился на грани потери сознания. Окружающий нас свет стал приглушенным, но еще не угас и не подпускал темных тварей. Я положила голову Нориана себе на колени и, перебирая спутанные золотистые волосы, смахнула выступившие на глазах слезы.
Да, бреши исчезли, но темных порождений в Артогане осталось слишком много. Мы справимся с ними здесь, в Приграничье. Возможно, подавим прорывы в Дрейдере. Но что делать с другими городами, где сейчас гибнут люди? Фениксов на все провинции не хватит, они устают, а прорывов этой ночью случилось такое огромное количество…
Не знаю, сколько прошло времени перед тем, как территория у барьера была очищена от порождений. Только отстраненно замечала, что их становится все меньше и меньше, а потом вдруг обнаружила, что вокруг нас с Норианом собрались уцелевшие фениксы.
На нас устремилось множество взглядов, в которых отражались изумление, смутная надежда, восхищение и… почтение. Ничего не говоря, они вдруг стали опускаться на одно колено и склонять головы. Хотелось думать, что только перед Норианом как перед своим командиром, но нет — перед нами обоими.
Я не испытала ни смущения, ни неловкости — ничего. Только склонилась ближе к Нориану, скрывая нас водопадом рассыпавшихся рыжих волос, и посмотрела в устремленные вверх глаза.
Его грудь тяжело вздымалась, пересохшие губы были слегка приоткрыты, а цвет кожи приблизился к свежевыпавшему снегу. Я тоже чувствовала себя ослабленной, исчерпавшей силы до дна, но все же мне было легче. Какие-то крохи сил во мне еще остались, в то время как у Нориана их едва хватало на то, чтобы поддерживать жизнь. Взаимодействие с главным, покрывающим Артоган куполом — совсем не то же самое, что подавление обычных прорывов. После такого мало кто выживает, а те, кто выживает, исчерпывают все свои ресурсы, получая вместо большого скопления личностного света крошечные остатки искр…
Я чувствовала, что Нориан выживет. Знала, что, немного восстановившись сама, сумею помочь ему, как делала всегда. В прошлой жизни он передал мне часть своих сил, и именно поэтому между нами сейчас существовала такая связь.
— Ты больше не сможешь… — Спазм сжал горло, и я договорила с трудом: — Больше не сможешь использовать свет…
— Это не важно, — едва слышно проговорил Нориан, с нежностью на меня смотря. — Все не важно, кроме тебя и благополучия Артогана…
Шелестящий ветер развеивал последние частицы нашего света, фениксы все еще стояли, преклонив колено. С затянутого тучами неба хлестал дождь, холодными каплями стекающий по лицам и впитывающийся в сухую обожженную землю.
Прижавшись лбом ко лбу Нориана, я прикрыла глаза. Борьба не окончена, но мы сделали все, что могли. Проходы закрыты, и тьма не проникнет в империю, а остальное нам уже неподвластно. Нужно подавлять бунты, изгонять задержавшиеся в Артогане порождения… у фениксов и простых воинов должно получиться. Иначе ничего не имело смысла.
Тьма никогда не успокоится. Она и сейчас смотрит на нас, стоя по ту сторону барьера, и ожидает падения империи. Сегодня это произойдет или через сотни лет, для нее не важно. Что для человека целая жизнь, для тьмы — лишь песчинка в бесконечном водовороте времени.
— Нам все равно не выстоять, — услышала я негромкие голоса переговаривающихся неподалеку фениксов. — Говорят, вокруг императорского дворца собрались целые полчища темных тварей… и вокруг Института аэллин… в резервации рейанцев тоже прорыв, а их спасать никто не сунется…
Я не хотела открывать глаза. Не хотела видеть безысходность на лицах тех, кто нас окружал. Мы сделали все, что могли, исполнили свой долг и предназначение, и я думала, что завершили начатое. Но разве был смысл закрывать прорехи в куполе, если империю погубят порождения, оказавшиеся внутри? Купол еще долгое время не пропустит новых — отданной нами силы хватит на долгие десятки, если не сотни лет… Но слишком много порождений успело проникнуть в империю.
Пресветлый, ну почему? Разве все должно было закончиться именно так?
Я не хотела открывать глаза.
В прошлой жизни мне нравился запах луговых цветов и гречишного меда. В этой я тоже любила их, а еще — землянику. Мне нравился вкус свежей выпечки и аромат шоколадного печенья, которое традиционно пекут каждые выходные.
Я любила лучи, которые переливаются радугой на ресницах, если, прищурившись, смотреть на солнце. Любила вечерний Дрейдер и закат… любила писать стихи, которые оказались обрывками моих воспоминаний, принявших такую причудливую форму.
Любила Кота и даже опекунов… любила Нориана.
Такие простые и понятные чувства — некоторые незначительные, но по-своему важные; некоторые — составляющие саму мою жизнь.
От них на душе тепло. Даже сейчас, когда сверху падает холодный дождь и пробирается под одежду недовольный ветер…
Я не хотела открывать глаза. Но открыла, когда сквозь сомкнутые веки внезапно пробился яркий свет. Я не сразу поняла, откуда он исходит, а когда осознала, что он сосредоточен в груди Нориана, изумилась.
И изумление испытала не только я, но и сам Нориан, который даже нашел силы приподнять руку. Расстегнув нагрудный карман, он запустил в него пальцы и спустя мгновение извлек… тряпичную фигурку. Сшитого мною феникса, которого я не так давно подарила ему на удачу.
Я во все глаза смотрела на лежащую на ладони Нориана фигурку, которая светилась все ярче и ярче; стремительно увеличивалась в размерах и менялась. Разноцветные лоскуты ткани словно сливались друг с другом, приобретали одинаковый цвет и превращались в золотое оперение. Не прошло и полминуты, как оживший феникс вспорхнул с ладони Нориана и, продолжая увеличиваться, взмыл ввысь. Его свет был самым ярким из всего, что мне доводилось видеть, но смотреть на него было совсем не больно.
Множество пораженных взглядов устремилось на воспарившее в небеса чудо. А огненная птица поднималась все выше и выше, с длинного золотого хвоста срывались искры, осыпающиеся на землю вместе с прекращающимся дождем.
«Совсем как первый феникс…» — промелькнуло в мыслях.
Там, где он летел, таяли свинцовые тучи, открывая розоватое рассветное небо. А там, куда падали его искры, рассеивались тени, оживала земля и в мгновение ока таяли порождения тьмы. Широкий размах крыльев словно покрывал собой весь Артоган, касался защитного купола, который сиял, светился, переливался всеми оттенками радуги, точно гигантский мыльный пузырь…
А затем, не успел никто опомниться, как навстречу этому фениксу вылетел еще один — его точная копия. И я, в изумлении за ним наблюдая, точно знала, откуда он — из Северной башни Института аэллин. Из сундука в кладовой, где пролежал много-много столетий…
Две прекрасные огненные птицы рисовали в небе пламенные узоры и прогоняли мрак. Они как посланники самого Пресветлого очищали империю, писали историю и отворяли дверь в новую эпоху.
Завороженная зрелищем, я пропустила тот момент, когда Нориан сначала сел, а затем, полный сил, поднялся на ноги. Только когда он протянул мне руку, предлагая встать, я внезапно осознала, что слабость ушла. Что в моей душе снова сияют искры, зажженные теми, что рассыпали птицы…
Оглянувшись по сторонам, я увидела, как потрясенные фениксы осматривают друг друга и самих себя. У них, сотканные из чистейшего света и пламени, за спинами вырастали крылья…
Нориан обнял меня, и мы посмотрели на чистое рассветное небо. Ветер унес последние следы едкой гари и наполнил воздух ароматами прохладной свежести… Наступило долгожданное утро.
ГЛАВА 29
Кайл, вальяжно рассевшийся в одной из парадных гостиных императорского дворца, выглядел предельно довольным жизнью. Чего нельзя было сказать об остальных присутствующих: Нориане, докторе Шайне и мне — нервничающей, но старающейся держать себя в руках.
— Нор, хватит смотреть на меня так, словно хочешь убить, — по лицу Кайла расползлась ленивая усмешка. — Все сложилось просто прекрасно. И вообще, почему твоя постная физиономия постоянно обращена ко мне? Не я столкнул любовь всей твоей жизни с небесного острова.
Нориан недобро покосился на раскуривающего трубку Шайна и сдержанно заметил:
— План был твоим. И, как всегда, безрассудным.
— Как всегда действенным, ты хотел сказать? — поправил Кайл. — Должен заметить, что именно благодаря нам со стариной Шайном этот мир уцелел. Но, конечно, кого это волнует? Все лавры достаются среднему из братьев Снэшей и его новоявленной крылатой аэллине!
В их пререкания я практически не вслушивалась. До сих пор не могла прийти в себя от всех свалившихся потрясений и открытий.
Сейчас прямо передо мной лежал дневник, принадлежащий Аэллине Лейстон, то есть мне. Когда ко мне вернулись воспоминания, я вспомнила и то, как в прошлой жизни дружила со служащим в Академии лекарем. Именно ему — предку доктора Шайна, я оставила дневник, в который долгое время записывала все свои переживания.
Незадолго до «Кровавого света», когда всех студентов отправили в Северную башню, я почувствовала, что могу не пережить эту ночь. Должно быть, мною тогда двигала воля самого Пресветлого, и я передала дневник лекарю… Уже позднее, когда мы с Норианом исчезали из этого мира, я вспомнила о дневнике. Мы знали, что в следующей жизни не будем помнить предыдущую и не сможем сразу друг друга узнать. И тогда, объединив последние крохи сил, на расстоянии окутали дневник своего рода барьером. Магией, не позволяющей посторонним его видеть и прочесть. Он должен был стать ключом — подсказкой, призванной нам помочь.
Лекарь передал дневник своему сыну. Тот — внуку… Дневник передавался из поколения в поколение. История постепенно превращалась в легенду, а ее суть, как это обычно бывает, оказалась почти утеряна.
Доктор Шайн и думать забыл о переданном ему дневнике и вспомнил о нем, только встретив меня. О легенде он знал лишь поверхностно и не слишком верил в ее правдивость. Но мои изменяющиеся искры и наша с Норианом связь заставили его задуматься. Будучи человеком далеко не глупым, рассудительным и дальновидным, он решил некоторое время за нами понаблюдать и подбросил дневник в библиотеку — так, чтобы я смогла его найти.
Постепенно разрозненные картинки в голове доктора Шайна складывались в единое целое. Но все же он ни в чем не был уверен до конца и понимал, что делиться своими догадками с Норианом нельзя.
В ту ночь, когда Санди увела меня в подземелье Северной башни, доктор рассказал о своих предположениях Кайлу. А тот, в свою очередь, быстро сориентировался и предложил их проверить.
Шайн дал выпить Нориану парализующий эликсир и заставил поверить в свое предательство. Затем столкнул меня с небесного острова, в то время как сидящий на григанне Кайл был готов поймать меня в любой момент, если их затея не сработает. Но она сработала.
И все же Нориан, несмотря на благополучный исход, уже второй день продолжал злиться на них обоих.
Вчера во всем Артогане творились сумятица и неразбериха. Среди простого народа никто толком не знал, что произошло, делиться информацией власть не спешила, а фениксы никак не могли прийти в себя после обретения крыльев. Правда, обзавестись крыльями посчастливилось далеко не всем — тот же Кайл продолжал довольствоваться григанном. Впрочем, его это обстоятельство, как ни странно, не слишком расстроило.
И вот сейчас мы находились во дворце, прибыв сюда по приглашению самого императора. Именно из-за предстоящей приватной беседы с ним я и нервничала. Накануне Нориан уже разговаривал с ним, но император выразил желание видеть и меня.
Кроме того, в настоящий момент проходили массовые аресты бунтовщиков. Многие аристократы, участвовавшие в сговоре, лишались титулов. А еще всех подозреваемых проверяли на наличие в них тьмы. Отец Санди, как и она сама, тоже был задержан, а его открытие в использовании темной материи уже тщательно изучалось.
— Леди Трэйндж, — внезапно позвал меня вошедший в гостиную лакей. — Прошу вас проследовать за мной.
Поймав ободряющий взгляд Нориана, я поднялась с кресла и, взяв дневник, пошла в указанном направлении. Мысленно даже усмехнулась — надо же, как быстро в «леди» меня записали.
К слову, взять с собой дневник было отнюдь не моей инициативой, а просьбой императора. Зачем он ему, я не знала, но доверяла Нориану, который не имел ничего против.