Кровавая купель
Часть 3 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Слэттер: Ты мне тут это брось! Сам знаешь, что ты сделал.
Пацан: Да честное слово, не знаю!
Слэттер, агрессивно: Ты на меня пялился?
— Да нет. Я…
— Пялился, пялился. — Слэттер сжимает руки в кулаки. — Ты думаешь, ты меня лучше, да? А хочешь проверить?
Пацан уже понимает, что сейчас будет. Он видит, как поднимаются эти татуированные кулаки с кусающимися змеями и буквами на пальцах, складывающимися в слова ГРОБ и УБЬЮ.
Ему уже нетрудно представить, как он лежит на земле, сплевывая выбитые зубы, а эта горилла ботинками выбивает из него пыль.
— Ты что думаешь, можешь так себе расхаживать по городу и на людей пялиться?
Пацан ищет самый простой выход — и бросается туда. Показать этому татуированному орангутангу, что он тут непререкаемый хозяин.
— Извини… я честно… я не хотел. Я не нарочно!
— Чтобы больше так на меня не смотрел. Ты понял?
— Я больше не буду… (Пацан чуть не произносит «СЭР»). Я просто себе шел… Я не нарочно…
— Ладно, иди. Но больше так не делай, я этого не люблю.
Уважение, внушенное террором, — для Слэттера хлеб и воздух.
Подбрасывая ногами камешки, он свернул на мою улицу.
— Завтра вечером, — сказал я Стиву. — Надо выбрать подходящее время.
— А что мы ему сделаем?
— После того, что он сделал — что-нибудь такое, что ему сильно не понравится.
— А что? Он же толстокожий, как носорог.
— Дай мне время, — ухмыльнулся я.
От Лаун-авеню просто разило обыденностью. Улица из викторианских домов, обсаженных липами, весной имеющими жалкий вид. Детишки на велосипедах, и кто-то играет на пианино за открытым окном.
На Лаун-авеню я прожил всю жизнь. И ничего особенного в ней не находил, но Стив считал ее шикарной.
— Понимаешь, я тут даже ни разу не видел на мостовой собачьего дерьма, — говаривал он.
— Это потому, что у всех наших собак при рождении зашивают задницы. Вот лежишь ночью в кровати и слышишь, как они в своих конурах взрываются, как воздушные шары.
Мы шли по дорожке к моему дому, и Стив спросил:
— Чистый?
— Хотелось бы.
Я оглядел свой пикап. Это не была последняя шикарная фордовская модель, но это была моя машина, за нее деньги заплачены. Я сам ее перекрасил в огненно-красный цвет и белым над решеткой радиатора нанес имя — Бешеный кобель.
Джек Атен очень смеялся бы. Иногда мне кажется, что я выкидываю наполовину кретинские штуки, только чтобы повеселить его призрак.
— Чист, как слеза. — Я потрепал машину по крылу.
— Ну, ты же не думаешь, что он такой дурак, чтобы повторить то же самое.
— А почему бы и нет, Стив? У него воображения — как у гусеницы. Если он узнал хороший прием, он его будет повторять ad nauseum.
— Ад — что?
— Пока нас не вытошнит, Стив.
— А сейчас у нее вид вполне ничего. — Стив провел пальцами по краске. — Без царапин.
— Видел бы ты ее вчера. Спущенные шины — и он всю ее вымазал говном. Краску, стекла, фары — все.
— Вот сволочь!
— Присохло, как бетон. И еще я тебе знаешь что скажу?
Стив поднял брови.
— Это было не собачье говно.
— То есть…
— То есть это был Слэттер в чистом виде. Я целый день не мог забыть эту вонь.
— И что теперь?
— Теперь пойдем в дом и решим, как мы ему отплатим.
* * *
— Привет, Стив! Как твой папа? Мой папа поднялся и сел на диване, стряхивая крошки пирога со свитера.
— Спасибо, хорошо, — ответил Стив. — Он на эти выходные везет на юг груз камней.
— Так что мне придется посидеть со Стивом, — сказал я. — Чтобы он не боялся один в большом и темном доме.
Мы все весело рассмеялись.
У Стива мама с папой развелись несколько лет назад. По выходным, когда отец уезжал работать, наша банда собиралась в доме у Стива и веселилась. Потом стали появляться стайки девчонок, и вечеринки стали не просто веселыми — электрическими.
Я рассказал папе про убийство. Он ужаснулся, как я и ожидал. И все тряс головой, не в силах поверить. Такие вещи не случаются в маленьком городке вроде Донкастера.
Он посмотрел на часы:
— Я так понял, что вы, ребята, пришли нарушить мой заслуженный отдых. — Он полез под диван и достал оттуда еще одну банку пива. Улыбнулся, показав щель в верхних зубах, через которую он умел свистеть так громко, как я ни от кого не слышал. — Надеюсь, это не очередная мерзкая видеозапись?
— Да нет. Я прошлой ночью записал концерт, и мы думали его сегодня посмотреть… то есть если ты сейчас ничего смотреть не будешь…
— Опера старых лошадей? — Папа сделал большой глоток из банки. — Помню, смотрел я одну в тот вечер, когда сделал предложение твоей матери. Ладно, смотрите. Она не стала лучше с тех пор, как я ее видел первый раз. Да, ностальгия теперь уже не такая, как бывало раньше.
Он встал, и крошки дождем посыпались на ковер.
— Рисковый ты человек, — сказал я. — Мать озвереет полностью и окончательно, когда увидит этот бардак. Папа скорчил гримасу:
— А мне ничего не грозит. Я это на вас свалю.
Он прошелся по толстому ковру, который мама чистила каждый день с религиозной ревностностью, и поставил пустую банку на подоконник.
— Эй, Ник-Ник! — позвал мой пятнадцатилетний братец от дверей, размахивая портфелем. — Денежка есть?
— Нет, если собираешься потратить ее на глупости вроде словарей и учебников.
— Не. Роббо продает пару своих сидишников.
— Слава Богу. А то тебе давно уже пора начать тратить молодость впустую.
— Ты своего брата не слушай, — сказал папа. — Он кончит либо миллионером, либо…
— В ТЮРЬМЕ! — договорили мы хором старую поговорку Атенов.
— Есть у меня немного мелочи в жестянке. Не в той, что в виде гроба, а в той, что в виде голой женщины, — так что глаза закрой, когда будешь ее трясти. Джон отдал честь:
— Спасибо, Ник-Ник! Ты у нас герой. Образ моего брата, стоящего в двери со счастливо сияющими глазами, с широкой улыбкой на веснушчатом лице, застрял у меня мозгу навечно. Я в последний раз видел его живым.
Он побежал наверх, тяжело топая. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты, потом шаги прошли к столу возле кровати. Пауза.
Он считал деньги. Ни на пенни больше, чем нужно, он не взял бы. Потом шаги прозвучали к площадке и к его комнате. И все.
— Не надо бы тебе так разбрасываться заработанными, Ник, — покачал головой папа, улыбнувшись и показав дырку между зубами. — Мы ему выдаем карманные.
— Знаю, но он их тратит на ерунду вроде учебников по истории.
Папа взял из буфета молоток и шутливо ткнул им в мою сторону.
— Я узнаю, сколько Джон за них заплатил, и в понедельник верну тебе деньги. Ладно, смотрите концерт, у меня наверху есть работа.
Пацан: Да честное слово, не знаю!
Слэттер, агрессивно: Ты на меня пялился?
— Да нет. Я…
— Пялился, пялился. — Слэттер сжимает руки в кулаки. — Ты думаешь, ты меня лучше, да? А хочешь проверить?
Пацан уже понимает, что сейчас будет. Он видит, как поднимаются эти татуированные кулаки с кусающимися змеями и буквами на пальцах, складывающимися в слова ГРОБ и УБЬЮ.
Ему уже нетрудно представить, как он лежит на земле, сплевывая выбитые зубы, а эта горилла ботинками выбивает из него пыль.
— Ты что думаешь, можешь так себе расхаживать по городу и на людей пялиться?
Пацан ищет самый простой выход — и бросается туда. Показать этому татуированному орангутангу, что он тут непререкаемый хозяин.
— Извини… я честно… я не хотел. Я не нарочно!
— Чтобы больше так на меня не смотрел. Ты понял?
— Я больше не буду… (Пацан чуть не произносит «СЭР»). Я просто себе шел… Я не нарочно…
— Ладно, иди. Но больше так не делай, я этого не люблю.
Уважение, внушенное террором, — для Слэттера хлеб и воздух.
Подбрасывая ногами камешки, он свернул на мою улицу.
— Завтра вечером, — сказал я Стиву. — Надо выбрать подходящее время.
— А что мы ему сделаем?
— После того, что он сделал — что-нибудь такое, что ему сильно не понравится.
— А что? Он же толстокожий, как носорог.
— Дай мне время, — ухмыльнулся я.
От Лаун-авеню просто разило обыденностью. Улица из викторианских домов, обсаженных липами, весной имеющими жалкий вид. Детишки на велосипедах, и кто-то играет на пианино за открытым окном.
На Лаун-авеню я прожил всю жизнь. И ничего особенного в ней не находил, но Стив считал ее шикарной.
— Понимаешь, я тут даже ни разу не видел на мостовой собачьего дерьма, — говаривал он.
— Это потому, что у всех наших собак при рождении зашивают задницы. Вот лежишь ночью в кровати и слышишь, как они в своих конурах взрываются, как воздушные шары.
Мы шли по дорожке к моему дому, и Стив спросил:
— Чистый?
— Хотелось бы.
Я оглядел свой пикап. Это не была последняя шикарная фордовская модель, но это была моя машина, за нее деньги заплачены. Я сам ее перекрасил в огненно-красный цвет и белым над решеткой радиатора нанес имя — Бешеный кобель.
Джек Атен очень смеялся бы. Иногда мне кажется, что я выкидываю наполовину кретинские штуки, только чтобы повеселить его призрак.
— Чист, как слеза. — Я потрепал машину по крылу.
— Ну, ты же не думаешь, что он такой дурак, чтобы повторить то же самое.
— А почему бы и нет, Стив? У него воображения — как у гусеницы. Если он узнал хороший прием, он его будет повторять ad nauseum.
— Ад — что?
— Пока нас не вытошнит, Стив.
— А сейчас у нее вид вполне ничего. — Стив провел пальцами по краске. — Без царапин.
— Видел бы ты ее вчера. Спущенные шины — и он всю ее вымазал говном. Краску, стекла, фары — все.
— Вот сволочь!
— Присохло, как бетон. И еще я тебе знаешь что скажу?
Стив поднял брови.
— Это было не собачье говно.
— То есть…
— То есть это был Слэттер в чистом виде. Я целый день не мог забыть эту вонь.
— И что теперь?
— Теперь пойдем в дом и решим, как мы ему отплатим.
* * *
— Привет, Стив! Как твой папа? Мой папа поднялся и сел на диване, стряхивая крошки пирога со свитера.
— Спасибо, хорошо, — ответил Стив. — Он на эти выходные везет на юг груз камней.
— Так что мне придется посидеть со Стивом, — сказал я. — Чтобы он не боялся один в большом и темном доме.
Мы все весело рассмеялись.
У Стива мама с папой развелись несколько лет назад. По выходным, когда отец уезжал работать, наша банда собиралась в доме у Стива и веселилась. Потом стали появляться стайки девчонок, и вечеринки стали не просто веселыми — электрическими.
Я рассказал папе про убийство. Он ужаснулся, как я и ожидал. И все тряс головой, не в силах поверить. Такие вещи не случаются в маленьком городке вроде Донкастера.
Он посмотрел на часы:
— Я так понял, что вы, ребята, пришли нарушить мой заслуженный отдых. — Он полез под диван и достал оттуда еще одну банку пива. Улыбнулся, показав щель в верхних зубах, через которую он умел свистеть так громко, как я ни от кого не слышал. — Надеюсь, это не очередная мерзкая видеозапись?
— Да нет. Я прошлой ночью записал концерт, и мы думали его сегодня посмотреть… то есть если ты сейчас ничего смотреть не будешь…
— Опера старых лошадей? — Папа сделал большой глоток из банки. — Помню, смотрел я одну в тот вечер, когда сделал предложение твоей матери. Ладно, смотрите. Она не стала лучше с тех пор, как я ее видел первый раз. Да, ностальгия теперь уже не такая, как бывало раньше.
Он встал, и крошки дождем посыпались на ковер.
— Рисковый ты человек, — сказал я. — Мать озвереет полностью и окончательно, когда увидит этот бардак. Папа скорчил гримасу:
— А мне ничего не грозит. Я это на вас свалю.
Он прошелся по толстому ковру, который мама чистила каждый день с религиозной ревностностью, и поставил пустую банку на подоконник.
— Эй, Ник-Ник! — позвал мой пятнадцатилетний братец от дверей, размахивая портфелем. — Денежка есть?
— Нет, если собираешься потратить ее на глупости вроде словарей и учебников.
— Не. Роббо продает пару своих сидишников.
— Слава Богу. А то тебе давно уже пора начать тратить молодость впустую.
— Ты своего брата не слушай, — сказал папа. — Он кончит либо миллионером, либо…
— В ТЮРЬМЕ! — договорили мы хором старую поговорку Атенов.
— Есть у меня немного мелочи в жестянке. Не в той, что в виде гроба, а в той, что в виде голой женщины, — так что глаза закрой, когда будешь ее трясти. Джон отдал честь:
— Спасибо, Ник-Ник! Ты у нас герой. Образ моего брата, стоящего в двери со счастливо сияющими глазами, с широкой улыбкой на веснушчатом лице, застрял у меня мозгу навечно. Я в последний раз видел его живым.
Он побежал наверх, тяжело топая. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты, потом шаги прошли к столу возле кровати. Пауза.
Он считал деньги. Ни на пенни больше, чем нужно, он не взял бы. Потом шаги прозвучали к площадке и к его комнате. И все.
— Не надо бы тебе так разбрасываться заработанными, Ник, — покачал головой папа, улыбнувшись и показав дырку между зубами. — Мы ему выдаем карманные.
— Знаю, но он их тратит на ерунду вроде учебников по истории.
Папа взял из буфета молоток и шутливо ткнул им в мою сторону.
— Я узнаю, сколько Джон за них заплатил, и в понедельник верну тебе деньги. Ладно, смотрите концерт, у меня наверху есть работа.