Крестовский душегуб

Глава 5, в которой Болислав Ковальский превратится в образцового мужа, а Зверев довольно удачно избежит вполне заслуженной «трепки»




Не смотря на то, что день был самом разгаре, шторы в ее спальне всё ещё были задернуты, а постель не убрана. Ходики на стене остановились в четыре часа утра. В ситцевой пижаме и бархатных тапочках Рита сидела перед изящным ореховым трюмо и рассматривала себя в зеркале потускневшими глазами. Все то, что несколько дней назад привело бы ее в ужас: бледная кожа, морщинки на лбу и тёмные круги под глазами сегодня напротив, вызывало у женщины лишь лёгкую усмешку. За эти несколько дней она состарилась на годы. Рита то и дело вытирал ладонью пересохшие губы, прижимала к носу скомканный платок и перебирала пальцами шарики дешевеньких стеклянных бус. Когда Болислав подарил ей эти бусы на пятилетие их совместной жизн , у Риты было сильное желание выбросить такой подарок, но она этого не сделала, с тех пор она не брала в руки эти бусы, но сегодня они пришлись весьма кстати - нужно же было чем то занять трясущиеся руки. На столике стояла рамка с портретом Розы, миндалевидные глаза, ротик бантиком и ямочка на правой щеке, все это девочка унаследовала от Риты, от отца она взяла открытый лоб и слегка расширенную скулы, девочка на фото была в стильным морском костюмчике и с огромными бантами на голове. Рита старалась не смотреть на дочь, несколько раз даже клала фотографию изображением вниз, но потом снова ставила ее перед собой и прошептала себе под нос что-то невнятное. Со стороны могло показаться, что женщина читает молитвы, но это было не так. Рита не особо верила в Бога, однако она верила в судьбу. И этой судьбой сейчас был для нее Зверев. С того самого момента, как Рита обнаружила Ковальского в квартире спящим и дала ему пощёчину, Болислав прооравшись решил вдруг превратится в образцового мужа. Он ещё ни разу не притронулся к спиртному и даже попытался что то делать по хозяйству пока Рита пребывала в прострации. В некоторых областях он даже добился успеха - вчера утром Болислав Янович принял душ, и надев всё чистое куда то ушёл, вернулся он спустя три часа довольный и возбужденный, он тут же сообщил что только что побывал в театре:

- Я разговаривал с Ильей Станиславовичем, - заявил Болислав весьма напыщенным тоном, - как ты думаешь, что он мне пообещал?

- Просто сгораю от нетерпения, - буркнула Рита.

- Он обещал поговорить с Гордеевым и всё уладить.

Илья Станиславович Мезенцев - директор драмтеатра имени Пушкина похоже был единственным, кто действительно до сих пор считал Ковальского гением и единственным у кого тот не на занимал денег. Рита это знала, поэтому восторги мужа ей показались смешными, однако Болислав Янович уже витал в облаках.

- Я уверен что этот надутый индюк Гордеев уже давно одумалсч. Режиссёр. Нет, вы только подумайте! Выгнал меня и передал мою роль этому подследственному актеришки Санинскому! - продолжал воспаляться Болислав Янович, - конечно мою роль он мне пока что не вернёт, оно и понятно, они ведь уже отпечатали новые афиши, где указали фамилию этого бездаря Санинского, однако я уверен, что следующем спектакле главная роль будет моей.

Риту поразило то, что этот хлыщ совсем не думает о дочери, ей хотелось снова влепить ему пощечину, но тут она загадала, что если не сорвется, не разрыдается, и не примется кричать на мужа, Роза обязательно вернется домой. Пусть это было и глупо, но Рита должна была хоть во что то верить:

- Я очень рада, что ты наконец-то взялся за ум, и надеюсь, что у тебя всё скоро нормализуется. - сказала она вслух.

Весь оставшийся день и весь вечер Болислав продолжал хаить Санинского, возмущаться недальновидностью Гордеева, чем едва не довел Риту до нервного срыва, но она продолжала держать рот на замке. Сейчас Болислав Янович гремел на кухне посудой и ругал коммунальщиков, которые никак не могли наладить подачу горячей воды. Услышав, как за окном соседка снизу снова ругает сына, крепкого паренька шести с половиной лет, Рита убрала бусики в шкатулку, отстранила фотографию Розы и подошла к окну. Распахнув его, Рита втянула в себя воздух и зажмурила глаза. В этот момент в спальню зашёл Болеслав с под носом.

- Дорогая, я приготовил тебе завтрак, ты не ела со вчерашнего утра, здесь гренки, мармелад, масло и разумеется чай.

- Я ничего не хочу. - Рита старалась говорить твердо, но спокойно.

На Болеславе была чистая, голубая рубашка, стрелки на брюках поражали своей остротой. «Ещё бы галстук завязал», - усмехнулась про себя Рита. А ведь она ещё помнила того молодого и талантливого актера, которого она встретила за пару лет до войны. Он спервых минут очаровал её своим шармом, суровой мужской красотой и поразил в самое сердце. Она ещё помнила как они гуляли под луной, он читал ей монологи из своих спектаклей, делал это так чувственно и убедительно, что она опьянела от исступления, вскоре Ковальский сделал ей предложение и стал не только мужем, но и отцом ее дочери Розы. От одного только воспоминания о девочки Рита отвернулась и сморщилась, точно от боли. Болислав ничего не заметил.

- Что значит ты ничего не хочешь? Неужели я зря возился на этой проклятой кухне? Я дважды порезал себе палецы, ошпарился кипятком! Пей! А я настаиваю, - манерно продолжил он, - посмотри на себя, у тебя просто нет лица. Я хочу, нет я требую, чтобы ты, как можно скорее взяла себя в рук,и ты должна успокоиться и тогда всё снова будет хорошо.

- И нашу дочь нам вернут, ты это хочешь сказать? Болислав Янович дернулся, словно ему дали пощечину, но тут же собрался и пропищал фальцетом:

- Я же тебе говорил, что тот мужчина, с которым я познакомился, с которым я познакомился накануне, он обещал, что все сделает.

Рита стиснула зубы, с трудом сдерживая себя она процедила:

- Я так больше не могу.

- Ты, ты видишь что муж уже налил чай…

Рита взяла чашку и сделала несколько глотков. Чай был чуть тёплым. Рита поморщилась, неужели он так никогда и не запомнит, что она пьёт горячий. Но все, довольно, сейчас или никогда! Она скажет ему все: про их отношения со Зверевым; про то, какая же он мерзкая скотина, возомнившая себя гением; про то, что… Рита ещё не придумала до конца, что она скажет ещё, потому что в этот момент произошло чудо. В дверь позвонили. Уронив на пол чашку с остывшим чаем, Рита побежала открывать. Через мгновение она, стоя на коленях, уже обнимала маленькую Розу. Они ехали в управление. Трамвая мерно постукивал колесами, пассажиры выглядели угрюмыми, а кондукторша сновала между рядами, ругая всех, кто путался у нее под ногами.

Зверев сидел у окна, щурился от яркого солнца и думал о Розе. Он вспоминал прохладу ночи, когда тентованный грузовик районного отделения внутренних дел подъехал к воротам дома номер 7 по плехановскому Посаду, вспоминал как из него выскочили люди с винтовками и оцепили район. После этого грузовик с разгона протаранил ржавые ворота, и вооруженные люди ворвались во двор. Вспомнил как услышав щелчки пистолетных выстрелов и одну автоматную очередь рванулся было к дому, но тут же, едва не столкнулся с несколькими, одетыми в синюю форму, сотрудниками из районного отделения милиции. Те уже выводил из дома задержанных. Вскоре выяснилось, что никто не погиб и лишь один из подозреваемых был легко ранен в плеч,о когда схватился за пистолет. Потом они с Костиным и майором Душковым, начальником районного отдела по борьбе с бандитизмом, стояли в кустах и нервно курили, пока люди Душкова выворачивали наизнанку дом номер 7. Вспомнил Зверев как он выронил папиросу, когда молоденький сержант, без фуражки и с перепачканный сажей лицом, вывел на белый свет девочку в жёлтом платье и подвёл её к Звереву. Маленькая Роза была одета помятое платье, в глазах девочки был страх. Зверев не смог ничего сказать, и это за него сделал Костин, парень отвел девочку в сторону, присел, и что-то долго говорил. Роза поначалу не реагировала, а потом улыбнулась, потом она что-то сказала, и они с Костиным оба рассмеялись. Спустя несколько минут, они все вместе уже ехали на старенькой эмке к Ковальскм (эмка - советский автомобиль ГАЗ М1), потом была трогательная встреча, восторженные выкрики и стальное рукопожатие Болеслава Яновича, который тут же принялся говорить жене что-то типа , - я же говорил, я знал. Рита не сказала ничего, на миг оторвавшись от вновь обретенной дочери, она обняла Зверева за шею и поцеловала в щёку. Ковальский, который в этот момент снова что-то громко декламировал застыл на полуслове. Потом прокашлялся и продолжил как ни в чём ни бывало. Рита смотрела на Зверева влажными глазами, отогнав воспоминания о вчерашней ночи Зверев посмотрел на своего нового помощника. Аарень сидел неподалеку и тоже глядел в окно. Ай да Веничка, ай да морячок. Такие ловкачи, как этот паренек, сейчас были Звереву ой как нужны. Зверев улыбнулся сам себе, теперь и в самом деле придётся называть этого парня Вениамином. Когда они вошли в здание, Зверев велел Костину писать рапорт на перевод, а сам направился в кабинет к Корневу. Он не сомневался, что он говорит подполковника на перевод парня в оперативный отдел. Он так же твёрдо решил, что обязательно привлечёт Костина к поискам Фишера, но понимал, что с этим делом стоит повременить. После очередного самоустранения Зверя от поисков Фишера, Корнев наверняка не просто зол, он обязан быть в ярости. Без стука войдя в кабинет начальника Зверев как обычно тут же развалился на диване. Он полез в карман за папиросами и открыл уже было рот, но застыл на полуслове. Корнев улыбался, когда же подполковник не дожидаясь, что его об этом попросит, сам вынул из ящика стола пепельницу поставил её на стол Зверев окончательно впал в ступор.

- Похоже мы нашли его, Паша! - заявил Корнев, - нашли Дитриха Фишера!





Часть третья

Антиквар




Глава 1, а которой капитан Зверев, чтобы доказать свою прозорливость, использует не совсем гуманные методы допроса




С большинством подозреваемых, сотрудники следственного отдела работали в своих собственных кабинетах. Довольно часто они проводили допросы прямо в камерах, однако для особых случаев в управлении Псковской милиции имелось особое помещение. Комната для допросов располагалась в левом крыле здания, в полуподвальном помещении, рядом с гаражными боксами. Чтобы попасть сюда, нужно было пройти по лишенному окон коридору с низкими серыми потолками. Облезлые стены, покрытые бурыми пятнами, и затоптанные полы в комнате для допросов. Все здесь выглядело настолько зловещим, что одна только обстановка была способна в одно мгновение нагнать жути на любого, кто против своей воли оказался в этом страшноватом помещении. Решетки на окнах были выкрашены серебристый цвет всего неделю назад, но уже успели изрядно потускнеть, окна были загажены мухами, а стеклянный графин, стоявшей на подоконнике, весь давно покрылся снаружи пылью, а изнутри желтоватым известковым налётом. Посреди комнаты стоял обтянутым затёртый зелёным сукном письменный стол, на котором помимо телефона, чернильницы и огромной настольной лампы лежали пачка беломора, и спички. Окна помещения выходили как раз на стенны соседнего корпуса, поэтому здесь всегда не хватало света. Комната не считалась угловой, но стенны в ней, почти всегда, были покрыты тёмными пятнами и промерзали зимой от постоянной сырости. Одиночный фонарь, висевший под самым потолком постоянно мигал и искрил. Коменданту объекта, скрюченному у старикашки приходилось то и дело менять перегоревшие лампы, поэтому он всякий раз слёзно умолял очередного капитана или майора, собиравшегося вести допрос, не пользоваться верхним светом хотя бы днем, а зажигать лишь настольную лампу.

- Только вчера очередную лампочку плафон вставил, - всякий раз жаловался Трошкин, - горят окаянные хоть стой хоть падай. Где ж мне их на всех напастись?

Некоторые шли бедолаге навстречу, и допрашивали подозреваемого в полутьме. Но Шувалова не особо волновали насущные трудности престарелого старичка-коменданта. Сегодня верхний свет допросной горел, хотя на часах было пятнадцать минут двенадцатого. Сам Шувалов, скривив лицо, сидел за столом на одном из двух, находящихся в помещении, стульев. Перед ним лежала раскрытая на первой странице папка, которая хранила личное дело капитана Ромашко. Шувалов давно уже изучил материалы дела и теперь пристально рассматривал, вложенную в него, фотографию. На фото была запечатлена группа молодых людей в военной форме, лицо одного из них, третьего слева в первом ряду, было обведено красными чернилами. Из коридора послышался звук шагов, дверь распахнулась, и в кабинет вошли Корнев и Зверев. Шувалов не сдержал довольной ухмылки, - «вот они, приятели, не разлей вода. Один напыщенный солдафон, с наполеоновскими замашками, доругой просто хам и выскочка. Что, умылись? Вот мы и узнали кто настоящий мастер своего дела».

Пока ваш хвалёный Зверь где-то пропадал, он Шувалов Виктор Матвеевич, не сидел без дела. Когда Шувалов отправлял запросы в различные ведомства на девятерых сотрудников управления, которых он включил списке главных подозреваемых по делу Фишера, он не особо надеялся на скорый результат. Первые четыре ответа на его запросы помогли исключить из списка подозреваемых трёх офицеров фронтовиков и одного бывшего сержанта летчика, следующие два письма не дали ничего полезного, а вот седьмое письмо заставило Шувалова насторожиться. В письме было сказано, что во время одной из бомбежек, архив военного училище был частично уничтожен, однако сохранились списки выпускников в списках курсантов сорокового года выпуска значился некий Кирилл Егорович Ромашко, уроженец Брянщины, отличник боевой и политической, спортсмен и активист. По завершении учебы был направлен смоленских гарнизон Западного военного округа для дальнейшего прохождения службы. Личное дело, хранящееся в архиве управления, подтверждало то, что младший лейтенант Ромашко прошёл всю войну, дослужившись до командира отдельного батальона, кавалер ордена Красной Звезды, был дважды ранен. После войны уволен с военной службы и по собственному желанию прибыл в управлении милиции города Пскова для дальнейшего прохождения службы. Ромашко уже второй год занимал должность заместителя начальника тыловой службы управления и зарекомендовал себя как честный коммунист ленинец. Все это, и многое другое уже заставило бы Шувалова вычеркнуть Ромашко из списка подозреваемых, но на глаза следователю попалась фотография группы курсантов выпускников Ленинградского училища. На этом фото, один из курсантов был обведен кружок, а на обратной стороне была сделана надпись «Кирилл Ромашко». Шувалов сумел дозвониться в Ленинград, отыскал того, кто отправлял письмо, и получил конкретный ответ. На фото кружком обведен именно Кирилл Ромашко. Выходило, что Ромашко выпускник Ленинградского училища и Ромашко заместитель начальника тыла управления - это два разных человека. Войдя в кабинет Корнев сухо кивнул Шувалову, и устроился на лавке в углу. Он тут же пригладил зачесанные назад волосы, и сцепил руки в замок. Зверев тут же подошел к окну, распахнул форточку, после чего приблизился к столу и взял из рук Шувалова фото.


- Значит на основании этого фото ты решил, что наш зам по тылу и есть наш душегуб? - спросил Зверев.

- По твоему парень на фото похож на нашего Ромашко? - так же сухо ответил Шувалов, - это два разных человека.

- Но что это доказывает? Лишь то, что наш тыловик не тот, за кого себя выдает. Есть ещё доказательства.

- Какие?

Шувалов посмотрел на Корнева, словно желая заручиться его поддержкой, и ответил, резко:

- Пока вы, Павел Васильевич, где-то пропадали, я приказал нашим оперативникам проследить за Ромашко.

Брови Зверева сдвинулись, он вопросительно глянул на Корнева:

- Приказал? Если я не ошибаюсь, то ты Степан Ефимович назначил меня старшим в этом расследовании!

- Успокойся Паша! - возбуждено выкрикнул Корнев, - ты, он, какая разница? Сам виноват, пропал куда-то как всегда, а дело то стоит. Вот Виктор м взял на себя инициативу. Что тут такого?

Зверев махнул рукой:

- Ладно, дело ваше. Ну, рассказывайте, что вы там выяснили?

- Оперативники сработали четко, вот их рапорта.

- Так так, очень интересно.

Шувалов поморщился, но не утратил спокойствие и продолжил глядя в глаза Корневу:

- Ромашко за последние дни дважды навещал некоего Боголкпова, он антиквар, и как нам удалось выяснить, был замечен пособничестве немцам в годы войны. Осудить его не осудили, но то что Боголепов находится на особом контроле у органов госбезопасности это факт.

- Итолько на основании этого вы решили, что наша Ромашко это Фишер?

Боголепова зовут Андрей Алексеевич, и мы предположили, что он может быть тем самым Андреем, про которого перед смертью рассказал Ленька Кольщик. Сейчас Славен с двумя оперативниками выехал на квартиру Боголепова, думаю что его скоро доставят. - Шувалов снова посмотрел на Корнева, тот одобрительно кивнул.

- А вы не поторопились задержанием Боголепова? Если я правильно понял, то на него у вас ничего нет.

- Боголепов больной старик, инвалид. Уверен, что если его хорошенько прижать, он заговорит.

Зверев усмехнулся, вернул Шувалова фото и встал у стены. Приглядевшись Шувалов понял, что Павел Васильевич любуется сгрудившимися у окна голубями:

- Сколько ещё ждать? - спустя пару минут довольно резко поинтересовался Корнев.

- Сейчас уточню, - буркнул Шувалов и потянулся к телефону, но в этот момент в коридоре снова послышались шаги. Конвойный вел арестованного. По своему роду деятельности Шувалов почти не общался с капитаном Ромашко, возможно из-за схожести их характеров: оба были общительны; считались занудами. Внешне они отличались. Ромашко был ниже ростом и моложе Шувалова, согласно данным из личного дела, ему было тридцать два, несмотря на то что после двух суток, проведенных в одиночке, подбородок капитана уже успел покрыться густой щетиной. Ромашко больше походил на холенного подростка, тогда как Шувалов в его сорок семь за глаза называли стариком. У арестованного было овальное лицо, довольно пухлый рот, свои светло-русые волосы Ромашко зачаровал на левый бок. Китель капитана был застегнут на все пуговицы. Шувалова слегка смутил блеск сапог Ромашко, - «Наверняка щетку и ваксу дал ему кто-нибудь из сотрудников охраны. Надо будет самому ещё раз проинструктировать охрану, а то как бы кто-нибудь ещё не умер от остановки сердца».

Пройдя в кабинет Ромашко остановился перед столом, заложил руки за спину, и плотно сжал губы. Было видно, что он совсем не склонен к общению с коллегами, тем не менее капитан окинул комнату цепким взглядом и увидев Корнева, сидевшего в углу, явно удивился. На Зверева капитан даже не посмотрел. «Что ж, - рассуждал Шувалов, - надеюсь я все же сумею доказать нашему Зверю что я не ошибся, и перед нами всё-таки Дитрих Фишер».

- Приступайте! - приказал Корнев, когда молчание затянулось.

- Фамилия, имя! - начал было Шувалов, но арестованы его перебил:

-Мможет быть хватит уже? Вы же все здесь прекрасно знаете кто я. Объясните уже наконец, что здесь творится, и в чём меня обвиняют?

- Вас обвиняют в двойном убийстве, - Шувалов старался говорить спокойно, - Леонида Комелькова и сержанта Лычкина.

- Ах вон оно что! И почему же вы так в этом уверены?

- Чтобы ответить на ваш вопрос я должен получить ответ на свои вопросы. Я снова спрашиваю кто вы такой, точнее каково ваше настоящее имя?

Ромашко вздрогнул, и это не ускользнуло от Шувалова.

- Я Кирилл Егорович Ромашко, уроженец посёлка Клетня, Брянской области, - словно по заученому принялся разъяснять арестованый, - в 1937 году поступил в Ленинградское пехотное училище, начал службу войсках Западного фронта командиром пулеметного взвода, вначале войны командовал ротой…

- Все это есть вашем личном деле, - перебил капитана Шувалов, - вы, в соответствии с вашей должностью, вполне могли иметь к нему доступ.

- Моих родителей расстреляли в сорок втором за пособничество партизанам.

- Это тоже есть вашем деле.

- Отправьте запрос в училище. Там есть данные обо мне.

- Все архивы сгорели, так что доказать то, что вы говорите правду, не представляется возможным.

- Тогда отправьте запрос в штаб фронта, там наверняка остались документы, подтверждающие то, что я проливал кровь за родину. И вообще, почему я должен перед вами отчитываться?

- А вот почему! - Шувалов показала Ромашко фото, которые всё это время прикрывал рукой, - не все документы Ленинградского архива сгорели . Видите этого курсанта?