Красные туманы Полесья

— Господа, всем святым клянусь, что я отдал вам это все, что у меня было. В городе я ничего не оставлял. Зачем, если не смог бы никогда вернуться?

Калач, не раздумывая, ударил еврея в солнечное сплетение. Годман согнулся пополам, широко раскрыл рот.

Калач нагнулся к нему.

— Дыши глубже, еврей, на пятках попрыгай, полегчает.

— За что?

— За что, спрашиваешь? За неправильный ответ.

— Но я сказал правду.

Удар в переносицу отбросил еврея к стене. Из носа Годмана пошла кровь. Он вытирал ее, но не мог остановить.

Гауптштурмфюрер поморщился.

— Мирон, неужели нельзя обойтись без этого?

— Но вы же видите, господин Бонке, что этот еврей не желает говорить правду.

— Толку от того, что ты изуродуешь его. Нет, я, конечно, не имею ничего против, но время, Мирон!

Калач усмехнулся.

— Я понял вас, господин Бонке. Обойдемся без большой крови. — Он рванул дверь спальни и крикнул: — Дочь Соня, на выход.

Сара Абрамовна вскочила.

— Не пущу! Что вы хотите?

Калач взревел:

— Я сказал, девка в комнату! — Калач достал пистолет. — Или ты хочешь, чтобы я перестрелял детей на твоих глазах?

Калач подошел к кровати, где сидели дети, схватил за руку старшую дочь, рванул на себя, втащил ее в комнату, закрыл дверь спальни на ключ.

Годман побледнел.

— Что вы собираетесь делать?

Калач усмехнулся.

— А ты не догадываешься, Годман? Сейчас сам все увидишь.

Калач схватил девочку и хотел сорвать с нее платье.

— Не делайте этого, — взмолился Годман.

— Говори правду.

— Я все скажу, отпусти ее, Калач.

— Вот как? В тебе проснулось что-то отцовское. Говори — мы послушаем. Если скажешь правду, отпущу твою девчонку.

Годман вытер кровь, вздохнул и проговорил:

— Да, я не смог взять с собой все, что у меня было. Из-за обычной случайности. Человека, которому доверился, банально не было дома, когда я должен был выехать.

— Кто он?

— Вы должны его помнить. Это Лев Борисович Муклер.

— Муклер? — воскликнул Калач. — Опять хочешь обмануть? Он и его семья были расстреляны сразу по приходе в район освободительной армии Германии.

— Не сразу, на следующей неделе. До расстрела я передал ему чемодан. Там то же самое, что и в саквояже, но в меньшем количестве.

— И как найти теперь этот чемодан, если Муклер с семьей расстреляны? Я понял! Ты хочешь запутать нас. Мол, золотишко было, но осталось у еврея, которого расстреляли. Идите, ищите. Так, скотина? — взревел Калач.

— Нет, искать ничего не потребуется. Муклер знал, что из города ему не уйти. Жена третий год на коляске. У него был постоянный поставщик краденых вещей, некто Василий Герасимов, который избежал мобилизации и скрылся не без помощи Льва. Муклер надеялся на его связи в уголовном мире, дабы выжить.

— Напрасно.

— К сожалению, да.


— Ты хочешь сказать, что Муклер доверил твой чемодан вору?

— Герасимов не вор, он скупал краденое и сдавал его в ломбард Муклера.

Гауптштурмфюрер затушил окурок о стол, повернулся к еврею.

— Ты о чемодане говори, Годман.

— Мы договорились, что если над семьей Муклера нависнет опасность, то он передаст чемодан Герасимову.

— Но сделал ли так Муклер? — спросил Калач.

— Это можно выяснить у Герасимова. Он устроился на работу в районную управу, кем-то по хозяйственной части.

— Где живет?

— Минуту, дайте вспомнить. Улица Ворошилова, дом четыре дробь один, квартира… не помню. Первый подъезд, второй этаж налево.

— Достаточно, — сказал Калач. — Я знаю этот дом. Он недалеко от железнодорожной станции, входы в подъезды со двора, на площадке по две двери. Значит, у Герасимова квартира номер три. Найдем.

— Улица не Ворошилова, а Ямская. Надо было запомнить уже. Это касается тебя, еврей. А ты, Мирон, отправляйся по адресу. Водителя возьми с собой. Ведь ты же умеешь управлять автомобилем?

Начальник полиции развел руками.

— Странно, да? Бывший директор автобазы не может водить автомобиль.

— Мне плевать на это. Девку с отцом на место!

— Да, конечно. — Калач поправил кобуру и сказал Годману: — Забирай свою сопливку, идите в спальню. Я все проверю и вернусь. — Он отпер дверь.

Годман привел дочь в чувство, поднял на руки и унес в спальню, где раздался сдавленный женский крик.

— Езжай, Мирон, я подожду здесь. Только быстро, туда-сюда! — сказал гауптштурмфюрер.

— Яволь, господин Бонке!

Калач уехал. Отсутствовал он недолго, примерно час, около полуночи зашел в комнату с чемоданом, улыбаясь во весь рот.

— Значит, не обманул Годман? — спросил немец.

— Нет.

— Что с Герасимовым?

Калач притворно вздохнул.

— Вот ведь какая незадача, господин Бонке, повесился он. И чего ему не хватало? Служба не бей лежачего, неприкосновенность, бабы. Слышал я, пил он много. Может, на этом и свихнулся?

Гауптштурмфюрер усмехнулся.

— Повесился, говоришь? Ну что ж, это его выбор. Чемодан смотрел?

— Так точно! Золота и ценностей там раза в три меньше, чем в саквояже.

Бонке поднялся.

— Вот и решили.

Калач не понял.

— Что решили?

— Я забираю саквояж, ты — чемодан. Это справедливо, не так ли? Учитывая интерес господина коменданта.

Бонке был единственным немцем в Гороше, который не боялся Калача.

— Хорошо. Справедливо.

— Избавляйся от семьи, озадачь своих полицейских, чтобы вынесли трупы и сбросили в реку, и выходи к машине. Я доставлю тебя до управы.

— Яволь, герр гауптштурмфюрер!

Калач вытащил «ТТ», прошел в спальню и расстрелял всю семью Годмана.